Но, по крайней мере в данный момент, патологоанатом, кажется, чувствовал себя неплохо, поскольку хотя и медленно, но вполне осмысленно беседовал с сестрой Шелик. Услышав о посетителе, он пригрозил дежурному врачу выгнать его из медицинского сословия, если Морса (а это был именно он) немедленно не пропустят.

Но одна из пациенток, только что доставленная в корпус два больницы, не оправилась. Марион Брайдвелл, восьмилетняя девочка вест-индийского происхождения, была сбита украденным автомобилем в семь часов вечера в Бродмур-Ли. Она получила очень серьезные ранения.

Она умерла сразу после полуночи.

– Как ты, старина? – с напускной веселостью спросил Морс.

– Умираю.

– Однажды ты сказал, что все мы движемся к смерти со стандартной скоростью двадцать четыре часа per diem.

– Я всегда был точен, Морс. Воображение у меня не слишком богатое, согласен; но зато всегда точен.

– Ты все еще не сказал мне, как...

– Кто-то сказал... кто-то сказал: "Нет таких вещей, которые имели бы очень большое значение..." А в конце... "ничто, по сути, не имеет значения вообще".

– Лорд Бальфур.

– Ты всегда все знаешь, негодник.

– Доктор Хобсон позвонила...

– А-а. Прекрасная Лаура. Не знаю, почему мужчины еще не положили на нее глаз.

– Может быть, уже и положили.

– Я как раз думал о ней сейчас... Морс, у тебя еще случаются эротические мечтания средь бела дня?

– Почти все время.

– Будь добр, будь добр к ней, если она думала обо мне...

– Этого никогда не поймешь сразу.

Макс меланхолически улыбнулся, но лицо его оставалось усталым и пепельно-серым.

– Ты прав. Жизнь полна неопределенностей. Я говорил тебе это раньше?

– Много раз.

– Я всегда... Меня всегда интересовала смерть, ты знаешь. Почти что хобби у меня было такое. Даже когда я был подростком...

– Я знаю... Послушай, Макс, они сказали, что разрешат повидать тебя, только если...

– А "бриджей"-то[13] нет – ты знаешь об этом?

– Что? О чем ты, Макс?

– Кости, Морс!

– Что кости?

– Ты веришь в Бога?

– Эх! Большинство епископов не верит в Бога.

– И ты всегда обвинял меня в том, что я никогда не отвечаю на вопрос!

Морс заколебался. Затем посмотрел на старого друга и ответил:

– Нет.

Может быть, это и парадокс, но полицейского врача, видимо, утешила искренность твердого односложного слова, его мысли теперь пытались пробиться по разомкнутому кругу.

– Ты удивлен, Морс?

– Не понял?

– Ты удивился, не так ли? Признайся!

– Удивился?

– Кости! Они оказались не женскими, видишь как?

Морс почувствовал, как бешено застучало сердце – повсюду в теле; как кровь отхлынула от лица. Кости не женские – разве не это только что сказал Макс?

Этот разговор потребовал от горбуна-врача больших усилий и занял много времени. Морса тронули за плечо, он обернулся и увидел сестру Шелик, чьи губы почти беззвучно произнесли:

– Пожалуйста! – Смотрела она при этом на усталое лицо больного, глаза которого время от времени приоткрывались.

Но прежде чем выйти из палаты, Морс наклонился и прошептал в ухо умирающего:

– Я принесу бутылочку мальта утром, Макс, и мы пропустим пару капель, старина. Так что держись – пожалуйста, держись!.. Хотя бы ради меня!

Морс с радостью увидел, что глаза Макса на мгновение блеснули. Но сразу после этого он повернул голову и уставился в свежеокрашенную бледно-зеленую стену больничной палаты. Казалось, он засыпает.

Максимилиан Теодор Зигфриг де Брин (средние имена оказались сюрпризом даже для немногих друзей) сдался накатывающейся на него почти желанной слабости через два часа после ухода Морса; и окончательно его пальцы разжались в три часа утра. Он завещал свои останки Фонду медицинских исследований больницы Джона Радклиффа. Он твердо желал этого. И решено было так и сделать.

Многие знали Макса, хотя немногие понимали его странные поступки. И многие испытали мимолетную печаль при известии о его смерти. Но у него было (как мы уже поняли) мало друзей. И нашелся только один человек, который, получив известие по телефону, молча заплакал в своем кабинете в полицейском управлении "Темз-Вэлли" в Кидлингтоне в девять утра в воскресенье 19 июля 1992 года.

«Нью-Йорк геральд трибюн»,

15 июня 1960 г.

Воскресенье не самый подходящий день для работы. В этот день нелегко найти человека, занятого серьезным делом – или просто хотя бы вставшего с постели рано утром. Но доктор Лаура Хобсон поднялась довольно рано и ожидала Морса в (пустынном) здании Школы патологии Вильяма Данна в 9.30.

– Инспектор Морс?

– Главный инспектор Морс.

– Извините!

– А вы доктор Хобсон?

– Она самая.

Морс слабо улыбнулся.

– Аплодирую вашим знаниям грамматики, моя дорогая.

– Я не ваша "дорогая". Вы должны простить меня за прямоту, но я не ваша "прелесть", или "дорогая", или "дорогуша", или "драгоценнейшая". У меня есть имя. Если я на работе, то предпочитаю "доктор Хобсон", а в кафе за бокалом вина с распущенными волосами могу быть Лаурой. Вот моя маленькая речь, главный инспектор! Вы не единственный, кто ее выслушал.

Однако, говоря все это, она улыбалась, показывая мелкие, очень белые зубы, – женщина чуть больше тридцати лет, хорошо сложенная, с непропорционально большими очками на хорошеньком носике, миниатюрная женщина – чуть выше пяти футов. Морса заинтересовало ее произношение: широкие северные гласные в "прелести" и "прямоте"; приятное грассирование – и, может быть, довольно заманчивая перспектива встретиться когда-нибудь с ней за бокалом вина, волосы распущены...

Они сидели на высоких табуретах в комнате, напоминавшей Морсу ненавидимую им в школе физическую лабораторию, и она рассказывала ему о простых, но вместе с тем совершенно экстраординарных вещах. Отчет, над которым работал Макс, хотя и не законченный, содержал неоспоримые выводы: кости, найденные в Витхэме, были костями взрослого мужчины, белой расы, ростом около пяти футов шести дюймов, худощавого телосложения, брахицефальный череп, белокурые волосы...

Но мысли Морса уже забежали на много миль вперед. Он-то был уверен, что это кости Карин Эрикссон. Хорошо, пусть ошибся. Но сейчас он уже точно знал, чьи это кости – на него глядело лицо с фотографии, – ошибки быть не могло. Он попросил копию короткого, предварительного отчета доктора Хобсон и встал.

Они молча прошли до запертой входной двери, смерть Макса тяжелым грузом давила и на нее.

– Вы хорошо его знали?

Морс кивнул.

– Я была так опечалена, – сказала она просто.

Морс снова кивнул.

– "Телега рассыпалась на куски, и ухабистая дорога кончилась".

Она наблюдала за ним – слегка лысеющим седым мужчиной, когда он уходил, а затем немного помешкал у своего "ягуара". В руке он сжимал фотографию отчета и приподнял ее в прощальном жесте. Она повернулась и задумчиво направилась обратно в лабораторию.

Морс хотел было поехать в больницу, но раздумал. Слишком мало времени. Срочное совещание старших полицейских офицеров было назначено на одиннадцать в здании управления, и в любом случае он уже ничем не мог помочь. Он поехал по Парк-роуд, миновал Кебл-Колледж, а затем повернул направо на Бербери-роуд, медленно въехал в Парк-таун. Немного шансов, что в этот день удастся проделать большую работу, и в любом случае лучше отложить дела на двадцать четыре часа или около того.