— Но мы с каждым днем уходим все дальше к северу, — заметил Дариэл.

— Расстояние не имеет значения. Я могу связаться с магами в любой момент. Эта связь не ослабевает с пройденными милями. Поверь: сантот могут слышать меня, если я направляю им свои мысли. Так же и я получаю их послания, когда они хотят, что-нибудь сказать мне. Проблема лишь в том, что книга сама не появится. Я понятия не имею, где она, и никто не спешит поведать мне об этом. Я ничего не сказал нашим людям о договоре с чародеями. Я решил, что просто призову сантот — не важно, найдется книга или нет. Я думал: когда они явятся, им ничего не останется, как помочь нам. А потом, после победы, я разыскал бы «Песнь Эленета» и отдал им. Я бы непременно выполнил обещание — просто поменял бы порядок действий, но… теперь я не уверен.

— Что же изменилось? — спросил Таддеус.

Очевидно, Аливер заговорил именно о том, что тревожило его в последнее время. Канцлер сожалел, что не вник в проблему раньше. В молодости, когда он был проницательнее и обладал более острым умом, Таддеус ухватывал такие вещи мгновенно. Ожидая ответа принца, он корил себя за то, что был слишком беспечен и вовремя не обратил внимания на настроение своего подопечного.

Аливер выпрямился и поднял взгляд, словно очнувшись от глубоких раздумий. Он потер глаза кончиками пальцев и проговорил:

— Люди начали массово отказываться от миста… потому что сантот помогают им. Я сказал им, что не могу вести на войну армию, которая вся поголовно каждую ночь впадает в наркотический транс. Тогда сантот произнесли заклинание. Я слышал его у себя в голове и чувствовал, как оно скользит по земле. Каждую ночь оно ползло, словно тысяча змей, и каждая искала своего… реципиента.

— Невероятно, — пробормотал Дариэл. — Я слышал, как люди освобождались от зависимости, но…

— Да, невероятно, — кивнул Аливер и замолк. Он медлил некоторое время, очевидно, пытаясь найти подходящие слова, чтобы выразить свои мысли. Принц поводил руками в воздухе, будто собираясь объяснить эти мысли жестами, но потом отказался от бесплодных попыток и положил ладони на колени. — Я ощущаю, что заклинание искажено. Сантот не раз говорили мне… Не знаю, как лучше объяснить. На самом деле, я не понимал их язык… да это и вообще не язык. Он больше похож на музыку — как будто голоса выпевают мелодии из миллионов разных нот. И каждая нота — слово, но они не похожи на слова…

Аливер обвел взглядом окружающие его лица, надеясь, что собеседники поняли его лучше, чем он понял себя сам. Однако все взгляды выражали лишь недоумение, и Аливер разочарованно покачал головой. Таддеусу казалось, что он догадался о сомнениях принца. Он не стал вмешиваться — хотя и собирался, — а задумался, чувствуя, как разрозненные обрывки мыслей мало-помалу оформляются в стройную идею.

— Я не могу этого объяснить, — продолжал меж тем Аливер, — но в любом случае сантот оказались правы. Заклинание исказилось. Сантот не хотели превращать насылаемые мистом видения в кошмары, но так вышло помимо их воли. Вместо прекрасных грез, которые обычно дает мист, курильщики видели воплощения своих самых ужасных страхов и слабостей. Это превратилось в такую пытку, что люди боялись наркотика больше, чем мучений, связанных с отказом от него. Он пугал их так, как не пугала даже перспектива навсегда потерять волшебные сны. Понимаете? Да, в конечном итоге это принесло плоды, но сантот хотели спеть совсем другую песню. Они пытались воздействовать мягко, без таких вот жестокостей. Однако к тому времени, как заклинание достигло цели, оно преобразилось в нечто жуткое. Теперь представьте, что может произойти, когда сантот обрушатся на наших врагов, убивая и калеча их своими заклинаниями. Они будут петь о смерти и разрушении. И если эта песня тоже исказится… мне страшно подумать, какой она станет.

Вот оно, подумал Таддеус. Он сам не сказал бы лучше. Ответа на вопрос у него не было, и канцлер сидел в тишине — так же, как и все остальные.

— Знаете, — ухмыльнулся Дариэл, — если война закончится благополучно для нас, это будет самая что ни на есть удивительная история. Ее поставят на полку рядом со «Сказанием о двух братьях», как и говорил папа. Помните? «Самая изумительная легенда еще не написана, но когда это случится, она займет достойное место рядом с преданием о Башаре и Кашене».

— Я теперь понимаю историю о двух братьях совершенно иначе, — откликнулся Аливер.

Он принялся объяснять, что рассказали ему сантот, но Таддеус почти не слушал его. В тот миг, когда Дариэл произнес свою фразу, канцлер вдруг понял нечто очень важное. Холодок пробежал по спине, и Таддеус вздрогнул. В голове отдавались слова Леодана, произнесенные незадолго до смерти. Король тогда говорил о другом, но теперь кусочки головоломки внезапно встали на место…

Кто-то подошел к шатру. Стражник, стоявший у входа, спросил, по какому делу. Ему ответил женский голос. Таддеус не разобрал слов, но решил, что понял ситуацию. Принцы молоды, красивы и влиятельны. Разумеется, немало женщин добивались их внимания. Удивляло, скорее, то, что ни один из братьев не выказывал…

Женщина что-то крикнула. Таддеус снова не уловил слов, но Аливер и Дариэл вдруг вскочили на ноги и кинулись к выходу. Не успел Таддеус опомниться, как оба брата исчезли. Канцлер сидел в шатре, слушая восторженные крики снаружи. Он поднялся с места, лишь когда Дариэл окликнул его. Откинув занавес входа, в свете факелов и звезд Таддеус увидел обоих принцев, обнимавших молодую женщину. Она была опалена солнцем, как и они; так же гибка и сильна. На поясе у нее висели парные мечи пунисари, и это оружие так удивило канцлера, что он не сразу понял главное.

— Таддеус, — сказал Аливер, — посмотри, это же Мэна!

Во имя Дающего — когда он успел стать таким тупицей?! Таким медлительным? В какой момент его глаза утратили способность ухватывать самое важное? Мэна. Это была Мэна. Она высвободилась из объятий братьев и пошла к Таддеусу. Девушка двигалась плавно и уверенно, положив ладони на рукояти мечей, так что на миг Таддеусу почудилось: она хочет убить его. Мэна, которая всегда была самой энергичной из королевских детей. Мэна, понимавшая людей интуитивно, даже будучи ребенком. Мэна… Старый канцлер боялся, что потерял ее навсегда. Она не раз приходила к Таддеусу в снах и перечисляла его преступления — одно за одним, загибая свои маленькие пальчики. Теперь Таддеус стоял перед нею, не дрогнув. Он был готов безропотно принять любую кару, которую Мэна изберет для него.

Если девушка и помнила о предательстве канцлера, она не подала виду. Мэна распахнула объятия, прижалась к груди Таддеуса и обвила его руками, уткнувшись лбом в шею. Глаза канцлера мгновенно наполнились слезами, и он запрокинул голову, не позволяя им выскользнуть наружу. Отступив на шаг, Мэна провела ладонями по щекам Таддеуса и наклонила его голову вперед, так что слезы все-таки потекли по щекам…

— Ничуточки не изменился. — У Мэны был непривычный акцент — мягкий говор жителей Вуму, звучавший в ее устах нежной музыкой. — Ни одной новой морщинки. Ни пятнышка, ни веснушки, которые я не помнила бы.

Таддеус сдался. Он оставил попытки скрыть эмоции и полностью отдался на их волю — даже более, чем при встрече с Аливером или Дариэлом. Трое из детей Леодана воссоединились. Они — все они — были живы! Слишком много радости, и облегчения, и печали, чтобы удержать это в себе. Он не стал сдерживаться.

В ту же ночь Таддеус покинул лагерь. Это не было спонтанным решением. Или, во всяком случае, так говорил себе канцлер. В глубине души он давно уже понял, что ничем более не способен помочь Аливеру на тропе его судьбы. Победит ли принц или потерпит поражение — он примет любой исход. Аливер имел все, чтобы выиграть войну, кроме одной-единственной вещи. Ему нужна была книга. Книга, которая поможет чародеям плести заклинания на благо армии Акаранов. Таддеус знал, что никто не преуспеет в поисках «Песни Эленета» более, чем он сам.

На рассвете, задолго до восхода, Таддеус Клегг отправился за книгой. Его путь лежал на север — к Акации и дворцу, где, как он надеялся, по сей день хранится древний фолиант.