'Тайное всегда становится явным, — думала Дина, выходя из офиса в дождливый осенний вечер. — Шила в мешке не утаишь, сколько веревочке не виться, все равно конец придет, коготок увяз — всей птичке пропасть… Впрочем, это другое…' Она замахала рукой, села в подъехавшее такси, сказала адрес. В кои-то веки случилось чудо. Ей достался молчаливый водитель. И — радость! — не работало радио. Дина свернулась в клубочек на заднем сиденье. Как ни крути, все должно закончиться очень плохо. Хуже всего будет, конечно, если Черный узнает о Тиме. Нельзя, ни в коем случае нельзя, чтобы Тим пострадал. Значит, меньше разговоров на свиданиях. Значит, больше секса. И хорошо, и прекрасно, я только 'за'… А потом Черный выполнит свою загадочную работу для ворона и уедет. Уедет в Ирландию, а я останусь здесь. Пожалуйста, пожалуйста, взмолилась Дина — сама не зная, кому — пожалуйста, дайте мне навидаться с ним на прощание… Пусть это все закончится просто слезами, моими слезами, обещаю, их никто не увидит, ни Тим, ни Макс, я буду плакать столько, сколько надо, чтобы искупить свою вину, но, пожалуйста, пускай тайна останется тайной.

Водитель притормозил, обернулся через плечо, что-то спросил с раздражением. Дина очнулась. Оказывается, он уже в третий или четвертый раз спрашивал у нее номер дома. Дина вытерла слезы, ответила. Таксист посмотрел внимательным восточным взглядом. Машина поехала дальше. Дина прерывисто вздохнула.

Если Черный узнает, что Тим жив, Тим умрет.

Если Тим узнает, что Черный жив… тут все намного сложнее. Тим, скорее всего, не станет ничего делать с Черным. Он позвонит Бобу, или свяжется — в обход Саши — с Отделом, ведь остались у него там, должно быть, какие-то знакомые. За Черным придут, его схватят, вернут в тот странный тюремный санаторий. Очевидно, расскажут, каким образом на него вышли. Расскажут про Тима. И Тим умрет. Очень возможно, что Черный при этом разозлится также на Сашу, на Дину и на всех остальных, кто ему врал все это долгое время. Тогда они тоже умрут. Но это уже неважно: предательницу-Сашку Дине не жаль было совершенно, себя — тем более. А вот Тим не должен пострадать ни в коем случае.

Выходит, все, что ей остается теперь — молчание. Молчание с любовником. Молчание с мужем. Что ж, можно и помолчать. Похоже, это все ненадолго. Черный уедет, она останется. И все закончится — навсегда. Если она опять бросит Тима и уедет вместе с Черным, то Тим найдет их, обязательно найдет. Как тогда, весной. Разве что искать будет не полдня, а, скажем, неделю. Что будет, если Тим и Черный встретятся лицом к лицу, Дине представлять не хотелось.

Если она уедет вместе с Черным… А ведь он ни разу тебя не позвал с собой, киска.

— Приехали, — сказал водитель совершенно без акцента.

Дина расплатилась и вышла. Как всегда, задрала голову, разглядывая пятнадцатиэтажную башню. Высоко. Кажется, отсюда до крыши — полкилометра, не меньше. А ведь на самом деле… ну, сколько? Потолки два с половиной, плюс полметра на перекрытия, значит, один этаж — метра три. Три на пятнадцать — сорок пять метров всего. Ерунда. Да, на таком расстоянии веревку должно быть видно как на ладони. Впрочем, говорят, люди редко смотрят вверх.

Что за расследование тогда она устроила, что за детектив! Черный — по умирающему, обессиленному телефону — быстро наговаривал: 'Точечная высотка, пятнадцать этажей, из окна на два часа Исаакиевский, на тринадцать часов Невский, прямо по курсу телебашня… ты слушаешь?' 'Я записываю', - отозвалась она. В этот момент у него отключился, наконец, телефон, и она едва успела спрятать бумажку — перед тем, как в спальню вошел Тим. Позже она провела не один час, расчерчивая циркулем карту, а потом вдоль и поперек избегала оказавшийся под подозрением район. Наконец, нашла восемь пятнадцатиэтажных домов, каждый из которых проходил по уликам как подозреваемый. Восемь раз по четыре квартиры. 'Здравствуйте, перепись населения, ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов'… В первой квартире на нее хотели спустить собаку, в третьей — открыли и попытались затащить внутрь пьяные жлобы. Квартиры с шестой по девятнадцатую молчали.

В двадцатой был Черный.

Она подошла к парадной и набрала номер на домофоне.

— Да, — сказал чей-то голос.

— Милиция, откройте, — сказала она.

Пискнул зуммер, дверь открылась. Это срабатывало каждый раз. В первый раз она долго мокла под дождем, ждала случайного прохожего, совсем как котенок, выпавший из окна, потерявший дорогу домой. 'Откройте, милиция'. Это случилось, когда проклятый дождь залез за шиворот, и не было больше сил, и любимый был рядом, совсем рядом, руку, кажется, протяни, вот он, а не проникнуть к нему…

Да, милиции у нас боятся.

Дина поднялась на пятнадцатый этаж пешком. Ритуал. Пешком до рая. Если новомодный, хромом и сталью блестящий лифт застрянет между небом и землей, то Тотем знает, сколько времени ей придется звать на помощь. Сколько драгоценного времени, которого она должна потратить на Черного, на Черного, на Черного — и вернуться до ночи домой. Нет, даже представить страшно, уж лучше эта спиральная каторга — вверх, направо, направо, вверх, направо, направо, вверх, и так до того момента, когда она, наконец, тяжело дыша, подойдет к двери, наклонится к замочной скважине, облизнет губы, наберет воздуха, тихонько-тихонько прочистит горло и скажет:

— Ма-акс.

И важно дождаться, не отпрянуть от двери, не выпрямиться. Дождаться, пока он подковыляет на своих несчастных костылях к замочной скважине — с той стороны, и тоже пристроится — с той стороны — и тоже выдохнет — с той стороны:

— Привет.

Словно поцелуй. Его дыхание сквозь узкую дыру в толстом металле, прилетевшее на сквозняке, замешанное на аромате краски, но — его! Его! Дыхание, как первый поцелуй, год назад.

— Приве-ет, — вернуть.

Что самое главное в поцелуе?

Дыхание любимого.

Не влажное лобзание слизистой: этого полно и в сексе, а поцелуй не есть секс, вернее, это совсем не секс. Не возможность видеть глаза: недаром почти все зажмуриваются во время поцелуя, и правильно делают. Не касание кожи лица, с запахом пыли и городской бензиновой гари. Дыхание. Неповторимый, сладкий, пьянящий выдох возлюбленного. Целоваться — это дышать дыханием любимого человека.

И даже так, через замочную скважину: 'привет — привет'. Поцелуй. Почти.

Теперь — к делу. Квартира — сто вторая — рядом. Тогда, месяц назад…

'Как?'

'Не знаю'.

'Ключа нет?'

'Нет'.

'От соседей? Сказать, что заливают?'

'Там никто не живет'.

'Точно?'

'Точно'.

'А снизу?'

'И снизу. Нигде. Со всех сторон пусто, весь этаж пустой, один я. Робинзон, на хрен, Крузо'.

'И я… — прошептала она, — я… твоя Пятница…'

'Подожди, — сказал он. — Мысль есть одна'

Службы вскрытия дверей. Однажды они с Тимом возвращались под утро домой, Тим подвыпил и потерял ключ от квартиры. Бранясь, замиряясь, снова бранясь, они обзвонили дюжину друзей (повеселился разбуженный спозаранку Боб, предложивший услуги знакомого медвежатника — 'только вам малехо придется подождать, великолепные, он сейчас срок мотает'), пока, наконец, не нашли на клочке выброшенной газеты телефон круглосуточной службы вскрытия дверей. (Круглосуточной, нет, каково?!) Сонный мужик с тяжелым ящиком инструментов ровно две минуты возился над замком: через сто двадцать секунд цитадель семьи Ганиных пала. Нанятый взломщик получил 'на водку' (как выразился Тим) и отправился досматривать седьмой сон. 'Прикольно, — говорил тогда Тим, — он даже не спросил у нас документов. Типа, привет, ребята, вам дверь ломануть, а и пожалуйста, мне это пару пустяков, деньги мои — проблемы ваши…'

Над дверью квартиры номер сто два вызванный 'медвежатник' трудился минут двадцать. Документов он у Дины, разумеется, не спросил. Надо взломать дверь дорогущей квартиры в центре Питера? Нет проблем, только заплатите деньги. Абсолютно легальный бизнес. Правда, Дине пришлось распрощаться со всем содержимым кошелька. Но она только что вдохнула дыхание любимого, и ей было все равно.