Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч — крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.

— Уже поговорили? — спросила она.

— Почти, — сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.

— Тим, мне, короче, очень стыдно, — сказала она. — Честно.

— Не, все нормально, — бодро сказал я. — И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.

— Вот видишь, — обрадовалась Саша. — Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.

Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.

— Пойдем, еще поговорим, — предложила Саша. — Немного осталось.

Я покорно проследовал в кухню. Обломки стулая пинками загнал под стол, Сашу усадил на свой стул, а сам остался стоять.

— Так, — сказал я.

— Ну, ты, я думаю, понял, — сказала Саша. — Такие, как ты, раз в десять лет рождаются, а то и в двадцать. Приглашаем тебя к сотрудничеству. Деньги хорошие. Льготы. Ограничений никаких, за границу ездить можно.

Сотрудничество. Очень гладкое слово. Славное слово. Только длинное. Ничего хорошего длинными словами не называют. Хотите — проверьте.

— Зачем? — спросил я.

— Террористы, — сказала Саша. — Шпионы. Просто бандиты. Нашим ребятам будет легче работать, если каждой такой сволочи будет везти чуточку поменьше. Короче, ты можешь спасти кучу жизней, Тим. И ничем не будешь рисковать, это я тебе как друг обещаю.

Я молчал.

— Ладно, — сказала Саша. — Подумай. Только очень тебя прошу, подумай хорошенько. Как решишь — звони. Мой телефон ты знаешь.

Я проводил ее до двери. Она уже обувалась, когда я вспомнил про пиджак, который сушился на батарее.

— А пиджак-то, — сказал я.

— Пиджак потом заберу, — сказала Саша.

— Не замерзнешь?

— Не-а, — она безмятежно улыбалась. — Машина ждет, служебная.

Я спохватился.

— Да! — сказал я. — А похороны… ну, Черного — когда?

Она попятилась. Улыбка медленно превращалась во что-то другое.

— Так а… — она помедлила, — уже похоронили.

Повисло молчание.

— Как? — тупо спросил я.

Саша взялась за ручку двери.

— Ну… — замялась, помотала головой, — честно говоря, там путаница небольшая вышла… когда несколько неопознанных жму… трупов поступает, то их, ну…. вскрывают, и… пособие делают для студентов… а там было нечего вскрывать, короче, как бы… по большому счету… И это… патологоанатомы сказали — чего место занимает, пусть сожгут… думали, бомж какой-то… потом разобрались уже, но…

Я прислонился к стене. Страшно захотелось выпить.

— Урна — в колумбарии, — беспомощно сказала Саша.

— Иди, а? — попросил я.

И она ушла, тихонько притворив за собой дверь. Только замок щелкнул предательски громко.

Я сосчитал до двадцати и пошел в спальню.

Дина по-прежнему смотрела телевизор. На сей раз свой любимый 'Animal Planet'. Черт его знает, может, померещился мне этот проклятый футбол…

— Ну что? — спросила Дина. — Как разговор?

— Охренеть, — сказал я честно. — Ты уже знаешь?

Дина кивнула. На экране газель убегала от гепарда. Едва различимое мелькание ног, белая мишень охвостья, безумные от страха глаза — и размашистые прыжки хищника, пятнистый хвост, как нагайка, хлещущий осоку. Все закончилось в пять секунд. Как всегда, было удивительно, что газель падает под ударами пушистых, мягких на вид лап. Как всегда, я болел за гепарда. Ничего не могу с собой поделать.

— Саша мне все с утра рассказала, — сказала Дина

— Что думаешь? — спросил я.

— Я тебе не советчик, — быстро сказала Дина. — Слушая Тотем…

— Да, — сказал я. 'Слушая Тотем, поступишь верно'. Знаем, помним, понимаем…

Верим.

— Дина, а что такое по-английски 'lose'? — спросил я.

— Глагол? 'To lose', в смысле?

— Да.

- 'Проигрывать'. Или 'терять'.

'Проигрывать, — подумал я. — Вон оно как'.

— А что? — спросила Дина, и тут же потупилась. Вспомнила.

— Нет, ничего, — пробормотал я. — Все верно.

…Она всегда хорошела, когда злилась. Лицо ее, обычно бледное, розовело, глаза становились влажными и большими, а в уголке губ ложилась горькая складка, которую хотелось целовать, прося прощения, что бы ни говорил раньше. Когда я был маленьким и глупым котенком, то мечтал, что однажды найду девушку, с которой проживу всю жизнь. Я точно ее найду, говорил себе маленький глупый котенок, и никогда не буду с ней ссориться. А если все-таки поссорюсь, то не дам сказать ни слова — примусь целовать, так что ей придется ответить, и ссора пройдет сама собой. Забавно, я так и делал в первое время, когда мы только начали жить с Диной. Но очень скоро выяснилось, что не всё можно решить поцелуями. Например, скандал, который я закатил, прождав её полночи. Она пришла со студенческой вечеринки, веселая, пьяная. Неизвестно, кто был пьяней, она или я. Зато хорошо запомнилось, кто первым начал кричать. Дина. Шатаясь, выплевывая оскорбления, поминая все мои грехи, она бродила по квартире, а следом шел я, и орал еще громче. На кухне она разбила графин, наливая воды в стакан. В спальне столкнула на пол телевизор, чудом не разбившийся — упал он страшно, экраном вниз, но Дина даже не взглянула на то, что сделала. В гостиной она зачем-то разложила гладильную доску, вывалила на пол белье из шкафа и принялась орудовать утюгом. И все это время визжала, надсаживаясь: 'Ублюдок, пьянь! Сколько в тебя вложила, все зря! За что ты меня так ненавидишь!' Я к этому времени замолчал. Просто стоял, и смотрел, и решал, что мне стоит сделать — высадить окно этим ее чертовым утюгом, или самому броситься головой в стенку. Даже тогда у меня не было в мыслях причинить ей вред. Но знаешь, Дина, я в эту минуту тебя по-настоящему ненавидел. Поэтому признаюсь: когда из утюга брызнула тебе на руку белая, злая струя пара — какую-то долю секунды я торжествовал. А потом ты уронила утюг, села на пол и зарыдала. Я подбежал к тебе, схватил за плечи. Мы обнялись. Я долго, ласково вылизывал ожог — кто-то яростно стучал по батарее, разбуженный нашими криками, ты вздрагивала в моих объятиях и тихо мурлыкала, а я раз за разом проводил языком по руке. Горячий пар не оставил следов на коже. Был ли тому причиной священный кошачий обычай, или ты ловко притворилась раненой, чтобы я тебя простил? Какая разница, какая разница. Я люблю тебя, Дина, что бы ты ни делала.

— Как же быть, — произнес я задумчиво.

Дина шевельнулась, перетекла с подушек поближе ко мне.

— Ты пойми, — сказала она. — Дело, конечно, твое, и решать тебе. Но факт есть факт. У тебя только что прорезалось такое, чего никто больше не умеет. И Саша тебе за это умение, наверное, обещает очень и очень много. А взамен всего-навсего предлагает пойти на работу. Просто пойти на работу.

— Воображаю, — сказал я, — что там за работа.

Дина изучала мое лицо долго, тщательно, словно видела в первый раз — и размышляла над тем, что видит. Мне было очень стыдно. Но еще больше мне было — страшно.

— Если не понравится, — произнесла Дина очень тихо, — уволишься. И будешь снова собирать по улицам чужие кошельки.

Я вдруг вспомнил, как давным-давно, тысячу лет назад, до той злосчастной ссоры Черный говорил мне: 'Работа. Нормальная мужская работа, вот что тебе нужно. Если ты что-то умеешь делать лучше других, в жизни становится гораздо меньше проблем. В конце концов, если тебе где-то не понравится, можешь уволиться'. Тогда он нашел место в ремонтной мастерской и страшно этим гордился. А через месяц уволился сам и больше нигде не работал. До сегодняшнего дня…

До самой смерти.

— Тим, — сказала Дина, — не плачь.