– Но ты же не ребенок.

– Не важно. Он очень рассердится, если узнает.

– Заниматься этим в кустах я не могу, – резко возразил Дэвид и плотнее закутался в свое серое старое пальто. – Мне нужно немного согреться, а то здесь холодно, как в Сибири. Один снег, лед и вьюга. Ужасно.

– Хорошо, хорошо, – заволновалась Кандида, – мы обязательно что-нибудь придумаем. Только, Дэвид, ради всего святого, будь осторожен.

Они медленно стали спускаться к ферме. Никто их не видел, и они незаметно проскользнули в хлев. Дэвид вскарабкался по лестнице наверх, на сеновал. Одной стены здесь почти не было, и через широкую раму открывался прекрасный вид на Альпы. Кандида влезла следом, и Дэвид помог ей преодолеть последние ступени.

Не говоря ни слова, он рухнул в стог сена и увлек за собой Кандиду.

О том, чтобы раздеться, не могло быть и речи: мир за убогой дощатой стеной был белым от снега, а ветер готов был в любой момент разрушить это убогое жилище. Кандида страстно поцеловала Дэвида в губы, но он оказался очень груб и нетерпелив, как, впрочем, все их последние встречи. Дэвид навалился на Кандиду всем телом, и их акт любви был просто животным и грязным зрелищем.

Кандида покорно и молча лежала и ждала, когда ее любовник войдет в нее. Мысль о том, что их в любую минуту могут обнаружить, вселяла в сердце молодой женщины страх. Если бы отец неожиданно заглянул сюда, его гнев был бы неописуем. Страх придавал больше напряжения. И тогда Кандида решила думать о том, что окружало ее сейчас: заснеженные Альпы, кошки, напряженно следящие за любовниками. Девушка вспомнила, что кошки так же сидели и жадно смотрели, когда доктор ковырялся в кровавой ране Джозефа. Кандида подумала, что сено уже не пахнет летом. Душистый аромат сменился еле уловимым запахом гниения.

Она закрыла глаза, пока Дэвид продолжал делать свое дело. Никакого воодушевления Кандида не испытывала, и ей стоило большого труда подавить в себе отвращение и ненависть по отношению к войне, которая даже любовь превращает в животную страсть, и к Дэвиду за его слепое вожделение. Казалось, этот день – самый худший из всех плохих дней в году. Голова Кандиды слегка ударялась о доски от натиска любовника, но Дэвид даже не замечал такой «мелочи».

– Как, хорошо? – задыхаясь, спросил Дэвид.

– Да, – выдавила из себя Кандида.

Наконец-то все кончилось. Тело любовника выгнулось, и затем Дэвид распрямился, расправив плечи. Слова выходили откуда-то из глубины, но звучали они на чужом для Кандиды языке. Она надеялась только, что это были слова любви. На итальянском Дэвид никогда не говорил ей о своих чувствах.

Весь в поту, Дэвид лег рядом.

– Ты можешь заболеть пневмонией, – прошептала Кандида, заботливо поднимая воротник его серого пальто. Затем она обвилась вокруг Дэвида и подумала, что ничего страшного во всем этом нет. Разве она не достаточно сильно любит этого человека? Конечно же, тогда, в первый раз, было лучше всего, а потом становилось все хуже и хуже. Но, может быть, Дэвид сам не получал от этого особого наслаждения?

Мысли Кандиды блуждали без всякой цели, и разочарование, которое она теперь всегда испытывала после полового акта, сменилось мечтательной меланхолией.

– Джозеф знал о нас с самого начала, – наконец проговорила девушка, когда ее мысли смогли сосредоточиться на чем-то одном.

– Это как же?

– Просто знал – вот и все.

– Наверное, по запаху. Зачем ты позволяла ему обнюхивать себя? Он что? Нравится тебе?

Кандида даже вспыхнула от неожиданности.

– Нет! Конечно же, нет. Джозеф все время находился в подвале в кромешной тьме, но он видел все. Это меня пугает.

– Что же, теперь его нет, и ты не несешь за него никакой ответственности, – произнес Дэвид и закурил сигарету. – Чертов снег. Господи, как меня тошнит от этой Италии!

– Ты по-прежнему думаешь обо мне, не правда ли?

– Конечно, не будь глупой. – Дэвид выпустил из ноздрей столб дыма.

Кандида почувствовала страх за своего любовника. Он менялся прямо на глазах. Скорее всего, зима так действовала на него. Антонио – «русский» – не принял его в отряд. Дэвид попытался присоединиться к другому партизанскому отряду, но был и там отвергнут. Кандида не могла понять почему. Но она почувствовала, что отказы задели честолюбие ее англичанина. В глубине души она была рада этому, потому что удалось хоть как-то избежать превратностей войны, но на самого Дэвида это подействовало убийственно.

Кандида немного знала о той престарелой паре, которая предоставила убежище ее любовнику. Непонятно было, почему старики выгоняли своего постояльца на целый день, позволяя ему проводить в их доме только ночь. Свидания с ней стали единственным делом бывшего партизана и офицера британской армии, и, хотя одинокие прогулки тоже были сопряжены с опасностью, безделье все-таки разрушительно действовало на личность Дэвида.

Во всяком случае, он уже не хотел рассказывать о герцогине Симпсон, о своей жизни в Англии. Постепенно Дэвида стало раздражать и общество Кандиды, особенно после акта любви. Он все больше и больше походил на загнанного зверя. Вечно небритый, он пах потом и грязью.

– Ты была очень холодна и безразлична сегодня. Это, наверное, из-за тех средств, которыми ты пользуешься, чтобы предохраняться.

– Каких средств?

Дэвид обомлел.

– Как, каких средств? А разве все эти недели, что мы с тобой, ты даже не предохранялась?

– Но я и не знала, что надо что-то делать, – сказала Кандида упавшим голосом.

– О Господи, а мать разве тебе ничего не рассказывала?

Кандида уставилась куда-то в сторону.

– Моя мать думает, что я до сих пор девственница.

– Ну ты бы хоть тщательно подмывалась, что ли.

– Хорошо. Впредь я так и буду делать, Дэвид, – тихо произнесла Кандида, почувствовав, что в их отношениях появилась какая-то новая трещина.

– Эх, не надо было мне здесь оставаться, а сразу бы двинуться в горы вместе с другими.

Так он говорил уже не раз, и всегда эта фраза пронзала сердце Кандиды, словно раскаленная игла:

– Не говори так, любовь моя.

– Я должен был двинуться в Швейцарию или куда-нибудь на юг до того, как установились холода и непогода. А то я здесь как в ловушке. – Дэвид кивнул головой в сторону Сало. – Хуже места просто не найти для укрытия – всего двадцать миль от самого Муссолини.

Кандида протянула руку, чтобы успокоить любимого:

– Военные сводки такие хорошие, Дэвид. Союзники должны скоро взять Рим. Это не может продолжаться долго.

– Не может? Это похоже на ад, Кандида. Одни и те же горы и лица. Мы все время прячемся, как мыши от кота, не зная, кто предаст нас завтра или разбудит ударом сапога в голову. Господи, и от этой пищи меня уже тошнит.

Кандида прикусила губу от волнения. Сама мысль о возможном расставании казалась просто невыносимой. Большие сильные руки Дэвида дрожали, когда он пытался достать сигарету. Девушка прижалась щекой к его щеке, а губами к его губам и потянула мужчину на себя, пытаясь хоть таким образом отодвинуть от себя страх. Казалось, только совокупление как-то еще связывало их – и больше ничего.

Два дня спустя, когда Кандида с матерью занимались приготовлением обеда для Винченцо и Тео. которые вот-вот должны были вернуться с работы, во дворе послышался звук мотора, и тяжелые сапоги застучали по земле. А затем раздались резкие команды.

Женщины молча посмотрели друг другу в глаза и застыли на месте.

На этот раз это были итальянцы, служившие в фашистской милиции. Они вошли на кухню, и сапоги гулко застучали по каменным плитам пола. Одетые в черную форму, фашисты держали наготове автоматы.

Командир вошел в дом последним, выбросил руку в фашистском приветствии. Кандида знала этого человека: местный пьяница с садистскими наклонностями по имени Гвистерини. В душе Кандиды царил не только страх, но и жгучая ненависть.

– Что вам надо? – требовательно спросила Роза. Гвистерини принялся внимательно изучать женщину.