– Ничто не может объяснить причины подобного преступления. Но добыча действительно была огромной. Она шла из Освенцима и других лагерей в третий рейх, главным образом – в управление контрразведки.

У дверей Лефковитц пожал им руки, сказав на прощание:

– Надеюсь, вы его найдете. После всего, что вы знали, это было самым главным достижением.

– Что вы имеете в виду?

– Вы установили, что Джозеф Красновский вернулся из царства мертвых.

– Ты уверен, что этих сведений достаточно, чтобы напасть на след? Ведь прошло более тридцати лет, – нерешительно спросила Анна Филиппа.

– Все, что нам остается, – это надежда, – пожал в ответ плечами Филипп. – Мои адвокаты сделают все, чтобы уцепиться даже за самый малый след, о котором говорил Лефковитц. А пока запасись терпением.

– Мне кажется, что я все ближе и ближе подбираюсь к нему.

Квартира Филиппа поражала своеобразной элегантностью. Мебель – смесь антиквариата и модерна. Картины – в основном абстрактная живопись в спокойных серых тонах – на стенах кремового цвета. Огромные окна давали великолепное освещение, а с высоты пятнадцатого этажа открывался потрясающий вид на парк.

– Не могу передать тебе, что я почувствовала в тот момент, когда Лефковитц отдал мне фотографию, – продолжила разговор Анна. – Нечто неведомое открылось во мне для самой себя.

– Анна, научись управлять своими эмоциями. Мы почти достигли цели, так что всякое может быть, и надо держать себя в руках.

– Но как? Все происходящее просто сводит меня с ума. Я не перестаю думать об этом даже во сне, Филипп. Только ты помогаешь мне оставаться в норме.

Он обнял ее сильными руками.

Анна тут же почувствовала, как нужен ей он, с его силой и уверенностью. С тех пор как она нашла дневник в сейфе матери, по-настоящему только Филипп продолжал расследование. Постепенно Анна отошла на второе место, погрузившись почти полностью в свои смутные переживания.

Она, всю жизнь занимавшаяся журналистскими расследованиями, с радостью передала бразды правления своему любовнику.

Выпустив Анну из объятий, Филипп мягко произнес:

– Давай что-нибудь выпьем. А может быть, сходим куда-нибудь?

Анна отрицательно покачала головой.

– Я не совсем хорошо себя чувствую. Мысленно я все время возвращаюсь к тому, что сказал Лефковитц. Неужели у евреев забрали безвозвратно все их имущество?

– Похоже на правду.

– Но куда же делись эти сокровища? Ведь почти всех нацистов схватили и осудили. Неужели ни с кого нельзя потребовать взятое назад?

– Это не так легко сделать. Они же не оставили награбленное просто так?

– Так где же все это? Как сказал Лефковитц, в основном в швейцарских банках. А часть награбленного была уничтожена во время войны. Определенное количество разошлось среди союзников, когда подбиралось в качестве трофеев все, что плохо лежало; часть спрятана в заброшенных шахтах, на дне озер, в пещерах на оккупированных в прошлом территориях. – Филипп подошел к бару и занялся коктейлями. – Награбленное также осело в Латинской Америке, куда нелегально переправлялись немало фашистов. Но швейцарские банки – это самое надежное. Почти до самого конца войны именно нейтральная Швейцария находилась под непосредственным влиянием фашистской Германии. Там легче всего было спрятать награбленное. – Филипп налил два мартини и передал бокал Анне. – Кстати, до войны большинство богатых евреев также хранили именно в швейцарских банках свои сбережения. Во время холокоста эти счета не аннулировались, а так и оставались в банке, который уже давно выполнял роль государственного департамента.

– Так ты хочешь сказать, что все богатства по-прежнему находятся в Швейцарии? – неуверенно спросила Анна.

– Сомневаюсь. Думаю, что через несколько лет после войны эти люди приехали и спокойно забрали все.

– Омерзительно.

– Пожалуй.

– Так значит, так и было, как говорил Лефковитц?

– Вероятно.

– А почему ты обо всем этом знаешь так много? – спросила Анна. К мартини она не притронулась.

– Холокостом я интересовался не меньше этого адвоката.

– Но ты же не еврей.

– Нет.

– Так почему же тебя интересуют нацисты? И откуда у тебя такая осведомленность о холокосте?

Филипп не ответил, а только поднял бокал с мартини к свету и начал внимательно рассматривать, как алкоголь оставляет маслянистый след на стеклянных стенках.

– Филипп, ты что-то скрываешь от меня, – Анна поставила бокал на стол и подошла к нему. – Пожалуйста, скажи мне правду.

– Я тебе говорю только правду, – произнес Филипп тихо. Его красивое лицо стало неожиданно непроницаемым.

– Нет. Ты обманывал меня. Обманывал с самого начала.

– И в чем же я тебе лгал?

– Не знаю, но здесь что-то не так. Твои интересы никогда не совпадали с мамиными или с моими. Ты ищешь нечто иное.

– Нет. То же самое, Анна, то же самое.

– Неправда. У тебя есть какой-то свой план, о котором ты мне ничего не рассказываешь.

Филипп повернулся и подошел к мраморному пьедесталу с бронзовой женской головой. Глаза женщины были закрыты. Наверное, это был символ смерти. Он провел рукой по поверхности скульптуры, стоя спиной к Анне. Она почувствовала внутреннюю борьбу в душе возлюбленного, словно он сомневался, говорить правду или нет.

Правду? А может быть, еще одну ложь? Анна ждала, чувствуя, будто какая-то пружина сжимается в груди.

Но когда Филипп повернулся к Анне, лицо его ничего не выражало.

– У тебя нет никаких оснований в чем-то подозревать меня, Анна.

Она почувствовала, что готова разрыдаться, и бросилась к двери.

– Анна! – Филипп устремился за ней следом и перехватил на полпути, развернув к себе лицом. – Почему ты не веришь мне? Почему?

– Потому что знаю, что ты обманываешь меня. Я уже могу разобраться, когда ты что-то от меня скрываешь.

Филипп наклонился, чтобы поцеловать Анну.

– Нет! – вскрикнула она и попыталась высвободиться из его сильных объятий. Но все оказалось напрасным. Его губы заглушили крик. Он поднял Анну и понес к постели.

Они любили друг друга при расшторенных окнах с видом на нью-йоркское небо. Такого Анна не испытывала даже с ним. Филипп шестым чувством угадывал, что ей нужно, и предупреждал любое ее желание. Когда все кончилось, Анна расплакалась, будто освободившись наконец от страшного напряжения.

– Прости, прости меня. Филипп, что я не доверяла тебе.

На следующее утро они уже были в Вейле, который встретил их великолепной белизной горных вершин. Везде еще сохранились рождественские елки. Бридж-стрит была украшена праздничными огнями, и гирлянды висели на фасадах зданий.

Даже госпиталь «Kapp Мемориал» встретил Анну рождественскими елками. Дети из соседних школ сделали самодельные поздравительные открытки, которые пестрели теперь на дверях больничных палат.

Мать сидела на постели и слушала музыку. Анна почувствовала, что сердце ее вот-вот остановится, когда она увидела радостную улыбку Кейт. Та подняла руки и обняла дочь.

– Анна, Анна, – не переставая, шептала она.

– Ты соскучилась по мне?

– Да…

– Я кое-что привезла тебе, – сказала дочь, роясь в сумке. – Серебряный браслет из Милана, кашемировый джемпер – из Лондона, и целая гора книг. А эту банку меда я привезла тебе из Грейт-Ло.

Анна смотрела, как мама взяла мед – пальцы еще не слушались ее. Банка готова была выскочить, но Анна вовремя перехватила ее. Улыбка еще раз осветила лицо матери.

– Эвелин… – Кейт посмотрела на Анну. Анна кивнула ей в ответ.

– Она сейчас не в лучшей форме, мама. Хотя выглядит неплохо. Эвелин очень больна. Она умирает.

Глаза Кейт повлажнели.

– Надо… к ней, – с трудом прошептала она.

– Да, мама. Как только ты выйдешь отсюда, мы тут же отправимся в Англию.

– Мне нужно…

– Да, мама. Ты ей очень, очень нужна.

– Больно…

– Эвелин? Ты имеешь в виду Эвелин? Ей дают наркотики. Сиделка находится с ней по ночам. Мне обещали, что бабушка не будет очень сильно страдать.