К вечеру Кейт пожалела свою замухрышку-переводчицу, пригласила ее в номер и сделала девчонке небольшие подарки из своего гардероба: чулки, туфли, нижнее белье, юбки, блузки, жакеты. Девчонка была ошеломлена.

– Это всего лишь тряпки, – вежливо произнесла Кейт.

– Да, но какие дорогие, мадам!

– Ты заслужила их. Ведь ты так старалась, чтобы сделать мне приятное.

Затем Кейт подошла к бару, достала бутылку водки и два бокала.

– И, пожалуйста, не называй меня больше мадам. Мне кажется, мы можем уже обращаться друг к другу по имени.

Девушка благодарно улыбнулась в ответ.

– Петрушка. Меня зовут Петрушка.

– А меня Кейт. – Она протянула Петрушке бокал водки. – На здоровье, – сказала Кейт по-русски.

– На здоровье.

Теперь они сидели у окна, и девушка держала одной рукой бокал, а другой нежно гладила кучку подаренных тряпок, лежавших у нее на коленях. Затем она смущенно посмотрела на Кейт:

– У вас столько прекрасных вещей. Вы, должно быть, очень богаты.

– Нет. Я не богата. Просто красиво одеваться составляет часть моей работы.

– А кем вы работаете?

– В Америке я работаю в отеле. И где он находится?

– В Вейле, штат Колорадо.

Петрушкино лицо даже засветилось:

– Я кое-что слышала о Вейле.

– Неужели?

– Это место для горнолыжников, да?

Кейт кивнула в ответ.

– Должно быть, там прекрасно. Все голливудские звезды собираются в Вейле.

– Нет. Голливудские звезды предпочитают ехать в Аспен, – заметила Кейт с улыбкой. – Вейл скорее для семейного отдыха. Он не такой помпезный.

– Значит, для очень богатых семей, – не унималась Петрушка. – А ваш отель, должно быть, шикарный, да?

– Это хороший отель.

– Вы менеджер?

– Нет, директор. Один из двух.

Пожалуй, ее слишком давно нет на месте. Скоро День Благодарения[8], и сезон уже начался из-за раннего снегопада. Кейт подумала и о том, что Дженнифер Прескотт, ее заместитель, начала, пожалуй, интриговать в ее отсутствие. Интересно, когда она вернется в отель, ей сразу сообщат об увольнении или все-таки оставят хоть какие-нибудь шансы?

– Вы замужем? – вновь спросила Петрушка.

– Нет. Сейчас уже нет.

– А дети есть?

– Дочь. Она репортер. Ведет журналистские расследования. Работает во Флориде. Сейчас, должно быть, где-то на Гаити берет у кого-то интервью.

– Господи! Какие же вы счастливые! – Водка развязала язык Петрушке. – Какая прекрасная у вас жизнь.

– Да, пожалуй, что так.

Но в душе Кейт не чувствовала себя счастливой. Интересно, а Анна, ее дочь, могла бы назвать свою жизнь прекрасной? Об этом они уже давно не разговаривали: о счастье, о смысле жизни.

Глаза Петрушки блестели:

– У вас должно быть много любовников.

– Не очень, – ответила Кейт сухо.

– Но, наверное, у вас есть кто-то особенный.

– Да. Есть.

Петрушка даже вспыхнула при этих словах:

– Он красив?

– Некоторым он нравится.

– А фотография есть?

– Да. Где-то была.

– Пожалуйста, покажите, – попросила девушка.

Кейт встала и направилась к чемодану, где после некоторых поисков нашла фотографию Кемпбелла Бринкмана в кожаной рамочке. Она передала снимок Петрушке. Та схватила снимок обеими руками и принялась жадно разглядывать.

– Он красив. Он очень красив. Он любит вас?

– Говорит, что да.

– Ну а вы, конечно, его обожаете?

– Не знаю.

Переводчица была обескуражена подобным ответом:

– Он что, плохой любовник?

Кейт рассмеялась от души:

– Нет. Он хороший любовник.

– Тогда почему вы его не любите?

Любопытство девочки не возмущало Кейт, хотя в каком-то смысле эти вопросы были шокирующими. Почему-то оказалось легко вот так запросто рассказывать постороннему человеку о вещах, о которых и самой-то подумать страшно. Кейт откинулась в кресле, и копна черных как смоль волос упала на спинку. Она закрыла глаза:

– Знаешь, я не сказала, что не люблю его. Я сказала, что просто не знаю.

– Если не знаете, значит, не любите, – категорично заметила Петрушка.

– Не все так просто.

– Любовь не знает сомнений, если она настоящая.

Кейт медленно открыла глаза:

– А с тобой подобное случалось, Петрушка?

Девочка отрицательно закачала головой:

– Нет. Но когда-нибудь произойдет.

Кейт посмотрела на девочку черными выразительными глазами и сказала:

– Надеюсь.

Через несколько лет ей будет пятьдесят. Иногда в ночной тиши во время бессонницы Кейт вспоминала о прожитых годах и видела их, как что-то бессмысленное, пустое, тщеславное, как этот позолоченный город. Как блуждание ребенка в игрушечном магазине, хватающего без разбору то одну, то другую игрушку, которые напоминают реальность, а на самом деле так далеки от нее. Богатство плоти и нищета духа – вот ее жизнь.

Кейт не хотела провести остаток жизни в этом позолоченном игрушечном магазине. Ей хотелось прикоснуться наконец к чему-то реальному, настоящему; она желала правды, правды о самой себе. Вот почему она не могла дать прямой ответ Кемпбеллу Бринкману: не хотелось превращать этого мужчину в еще одну игрушку. Значит, она его все-таки любила, чтобы понять хотя бы такую истину. Если Кейт и собиралась отдать себя Кемпбеллу, то зная в точности, кто же она и что отдает.

Кейт хотела правды и хотела ее так страстно, что подобного жгучего желания никакая Петрушка не смогла бы никогда понять.

Щеки Петрушки раскраснелись от водки:

– А тот, другой человек, о котором вы расспрашивали генерала, он кто?

– Тоже не знаю.

– Не знаете? Тогда зачем вы хотели узнать, что же с ним произошло? Зачем проделали такой долгий путь?

Кейт вновь наполнила бокал водкой:

– И этого я тоже не знаю. Петрушка пьяно улыбнулась в ответ:

– Это все ваша западная скрытность. Вы не хотите откровенно говорить о некоторых вещах и поэтому повторяете как заведенные: не знаю.

– Никакая это не скрытность. Я действительно не знаю.

Девушка наклонилась к Кейт:

– Смотрю я на вас и думаю: «Вы женщина, у которой есть все. Красота, деньги, образование, интеллект, вкус. И прежде всего – свобода наслаждаться всем этим». И мне не понятна ваша неопределенность.

– Пей, Петрушка. Завтра у нас трудный день, – ответила Кейт и сдержанно улыбнулась.

АЙРОН-КРИК, КОЛОРАДО

Ломовик ненавидел это место.

Оно вселяло в него ужас. Стены здесь были обиты сосной и отовсюду на Ломовика смотрели морды оленей, вепрей, серн, горных козлов, чучела орлов и неведомых животных из других стран, названий которых он даже не знал. Все эти рога, черепа, бивни, клыки, когти пугали Ломовика – казалось, они готовы были разорвать его плоть в любую минуту.

Но больше всего Ломовика выводила из себя морда огромного медведя с оскаленными зубами. Этот зверь внушал ему панический ужас, несмотря на то что он, Ломовик, должен был вроде бы спокойно относиться ко всей этой запыленной мертвечине. И все равно изо всех сил он старался избегать полного холодной ненависти взгляда стеклянных глаз. Он продолжал сидеть и ждать, пытаясь усмирить свое воображение и отогнать от себя все эти сцены, в которых медведь оживал и шел прямо на него.

За окнами был виден только лес, и больше ничего. Ломовик и Контроль всегда встречались здесь в конце недели. А все остальное время дом пустовал.

Чтобы успокоить себя, Ломовик начал вспоминать о своих подвигах прошлой ночью. Но даже приятные воспоминания о хорошо сделанной работе не могли погасить взгляд стеклянных глаз ужасного медведя. Услышав шум подъехавшего джипа-«мерседеса», Ломовик почувствовал облегчение.

Сидя на месте, он на слух определил: вот хлопнула дверца, вот заскрипел гравий под тяжелыми подошвами.

Ломовик заерзал в кресле и стал пальцами судорожно хвататься за джинсы.