— Красивый.

— Объективно — да. Мне он кажется женственным. Да ну его! — Нина обхватила Алексея и шла по коридору с ним в ногу, старательно вытягивая подъем и носок. — Так не хочется, чтобы ты уходил, но что тут поделаешь? Только, пожалуйста, не исчезай так надолго. И, если можешь, приходи завтра пораньше. Придешь?

— Конечно, приду. Ты завтра танцуешь?

— Только в половецких. Я буду ждать тебя в половине десятого у служебного входа. Помни, что мне всегда не хватает тебя.

— И мне.

Они остановились у клети неработавшего лифта так, чтобы художник и горничная не видели их.

— Ты знаешь, — зашептала Нина в самое ухо, — мне кажется, что у нас тот самый, как говорила тетушка, нужный момент, когда должен встретиться на пути один-единственный человек. Тот, которого ждешь.

Она подняла глаза, и Алексей увидел в них радость и боль. Нина не таила своего чувства, и от этого Алексею стало так тепло на душе, что он не в силах был найти ответные слова. Он лишь обнял Нину, стараясь передать ей свое волнение. А когда Нина вновь приоткрыла губы, стал целовать ее лицо, не давая говорить.

— Я ждала тебя! Подожди, подожди. Послушай меня. Сначала я не представляла, кого жду, но всегда чувствовала, каким должен быть этот единственный нужный мне человек. Теперь я знаю, что это — ты. Мы не должны, Алешенька, пропустить то, что выпало нам. Ведь это может и не повториться. — Она порывисто и горячо поцеловала Алексея в губы. — Ну вот, а теперь иди. Иди, Алешенька, и помни, что я тебе сказала.

На другое утро к станку Алексея пришла Настя. Лицо ее сжалось, стало маленьким.

— Нам нужно поговорить, — жестко произнесла она. Алексей ничего не ответил, только пожал плечами.

— Ты думаешь, я бегаю за тобой ради себя? Нет, дорогой Лешенька, теперь мы отвечаем не только за нас двоих. Теперь придется думать и о третьем.

Не понимая, о чем говорит Настя, Алексей посмотрел ей в глаза, но она по обыкновению отвела их в сторону.

— Сколько раз я говорила тебе, береги меня, а ты не поберег… У нас будет ребенок.

— Какой ребенок?

Сказанное Настей наплывало откуда-то издалека и никак не могло проясниться в голове Алексея. «Как ребенок? Почему вдруг ребенок?»

— Ну, какой? Обыкновенный. И у него должен быть отец.

С этим Алексей был согласен: у каждого ребенка должны быть отец и мать. Бросать детей — самое последнее дело. Можно разлюбить, полюбить другую, но это не должно сказываться на детях. Истина, усвоенная еще в детстве. Очевидно, подсознательно он сделал такой вывод, испытав безотцовщину, но отца даже в самых своих потаенных мыслях не винил. Жизнь сложна — кто может судить поступки других, тем более, если они касаются личного? Во всяком случае, он никогда не будет таким судьей. Но и поступить так, как поступил его отец, не сможет.

— Ребенок так ребенок, — медленно проговорил Алексей. — Но давай разберемся во всем этом после смены.

Однако Настя не уходила. По ее лицу было заметно, что она внутренне успокоилась, но, видимо, еще не была полностью уверена в добром отношении Алексея к ее словам.

— Ты придешь? — спросила она, перебирая пальцами бахрому своего шарфа.

Алексей помедлил с ответом, да так и не успел ничего сказать. Мимо станка проходил Круглов с технологическим альбомом под мышкой. Он окликнул Алексея и напомнил о начинающейся оперативке. Настя больше оставаться здесь не могла. Пообещав встретить Алексея у проходной, она исчезла за линией станков.

В это время появился Сашок. Он улыбался ямочками на посвежевшем лице — рад был встрече с бригадиром.

— Потеряли небось? — спросил Сашок.

— Потеряли, — невесело ответил Алексей, но, глядя на задорную физиономию Сашка, улыбнулся сам. — Чего же ты бросил боевой пост?

— Хворал, — растягивая губы, сказал Сашок. — Если б не захворал, не бросил.

— А теперь не хвораешь?

— Теперь не-е…

— Тогда принимай машину. У меня на тебя особые надежды, но смотри: будь осторожен. Об Уфимцеве слыхал?

— Слы-хал, — вздохнув, отозвался Сашок.

— Ну вот… С сегодняшнего дня — станок твой. Будешь делать все операции.

— Ну-у?!

— Вот тебе и ну. Прощаюсь я со станком. Нашу бригаду укрупняют.

— А как?

— А вот так. Токаря тоже будут у нас.

— И вы над всеми — бригадир?

— А что? Не справлюсь?

— Это вы-то не справитесь? Хо-хо! Вы и за мастера справитесь.

— Не загибай. Для бригадира и то знаний не хватает. Это уж так, от нужды и временно.

— Все, что бывает временно, становится постоянным.

— Ишь ты! Я вижу, не зря хворал. Говорят, стоит детям заболеть, как они становятся умными.

— Потому что не могут заниматься ерундой.

— А сейчас никто не может заниматься ерундой. Не будь войны, ты бы сейчас баклуши бил.

— Не только я, — укрепляя деталь, согласился Сашок.

— Я, что ли?

— А что!

— Ну даешь. Держи! — Алексей протянул руку. — Поздравляю с началом самостоятельной работы. Не подведи!

— Есть не подвести!

Задор Сашка, его смешливая улыбка взбодрили Алексея. Он вспомнил первые дни своей работы на станке, когда обрабатывались опытные детали мотора, надежно освоенного теперь в серийном производстве. Вспомнил свои неудачи и переживания и тот досадный брак, причиной которого скорее всего была просто его неопытность. А может быть, и технология, и настройка станка еще не отладились в ту пору, приспособлений и фрез таких усовершенствованных не было. А спешка и нервозность при освоении новых моторов, всеобщее беспокойство за то, быть или не быть им в изобилии?.. Смешно подумать, что тогда станок Алексея считали узким местом, чуть ли не горлом завода. Сколько было таких узких мест!.. И, наконец, всевозможные трудности, разом свалившиеся на людей, начиная с проблемы обыкновенного обеда в цеховой столовой, кончая снабжением завода необходимыми материалами.

Надо было все начинать сначала, учиться воевать и учиться работать в условиях войны. Так же, как воинские соединения, попавшие в окружение врага, пробивались на восток, чтобы соединиться с основными силами Красной Армии, так и эвакуированные заводы двигались через бомбежки и артиллерийские обстрелы тоже на восток и вставали в строй действующих.

С первых месяцев войны на железных дорогах начался великий круговорот движения воинских и санитарных эшелонов, платформ, нагруженных заводским оборудованием и теплушек с людьми. Если бы кто-нибудь смог в то время охватить взглядом всю нашу страну, ему бы почудилось, что вся она пришла в движение. На новые места переезжали не только отдельные заводы, а едва ли не целые отрасли промышленности. Только в первые полгода войны перебазировалось в тыл более полутора тысяч промышленных предприятий. В пути находились такие гиганты индустрии, как «Днепроспецсталь», Новокраматорский, Мариупольский, ленинградский Кировский, «Запорожсталь». Полтора миллиона вагонов катилось в первые месяцы войны на восток. Они перебросили на Урал и в Сибирь не только несметное число машин, но и более десяти миллионов рабочих и специалистов. Эти героические люди в одной упряжке с местным населением работали не покладая рук, отдавая сну не более четырех часов в сутки. Зато и монтаж крупнейших цехов на новом месте завершался за три-четыре недели, а через три-четыре месяца эвакуированные заводы уже выпускали продукцию на уровне довоенного производства, и нередко превосходили его.

Теперь все это было позади. Война стала не ошеломляющим фактом, а нормой жизни, по ее законам работали люди и научились ограничивать себя во многом ради одной необходимости — выстоять и победить. Не без улыбки вспомнил Алексей о неодолимом желании выпить банку топленого молока или съесть кусочек сала, как это случалось с ним в начале войны. Жажда привычного и доступного для мирного времени и исключенного из обихода с наступлением войны казалась тогда нестерпимой, и ее нелегко было превозмочь. Теперь Алексей вполне мог обходиться без всяких разносолов, хотя и не утратил способности съесть в три раза больше того, что доводилось получать по норме. Съедал столько, сколько было, и не заглядывал вперед.