– Я понимаю, когда вынимаю.
Понимать ему в российской жизни, судя по всему, приходилось часто. Он сменил трех жен, одна из них теперь проживала, кстати, в Америке (вообще Андрей был неплохим трамплином – вторая его жена уже процветала в Москве, и только третья еще удерживалась около него). Радость жизни бурлила в его по-сибирски крепком теле. К тридцати пяти годам он явно не перепробовал всех наслаждений жизни и рвался к ним поминутно. Около него я чувствовал себя восторженным щенком. Мы твердо решили совратить Игоря.
– Чтобы два таких мужика!- гордо говорил Андрей.- Два таких мэна! Не соблазнили выпить и поиграть в карты одного американского еврея! Да он у нас вернется новым русским!
Игорь словно предчувствовал, какой атаке подвергнется (тем более что в русском интеллигентном сообществе третий человек необходим: без третьего какой же преферанс, не говоря уже о главном). Он робел, мямлил, переводил уже не с прежней скоростью и вообще вел себя неуверенно. У него была инструкция – безотказно сопровождать российских журналистов, куда бы они ни поехали знакомиться с чудесами демократии. В качестве первого чуда демократии Андрей уверенно выбрал ночной клуб «У Тиффани», который помещал свою рекламу во всех местных газетах. Как истинный профессионал, он позвонил туда и узнал программу: стриптиз в нее входил. Возможен был и персональный танец на столе по желанию клиента.
– Игорь, вы сегодня везете нас к Тиффани. За тачку платим мы.
– Друзья мои, может быть, лучше в концерт… Сегодня здесь пятая симфония Малера, билеты всего по тридцать долларов…
– Че-во? У Тиффани вход десять! В семь ноль-ноль встречаемся в холле.
К семи у камина, который обеспечивал особый уют холлу нашей крошечной трехэтажной гостиницы, собралась вся троица: Игорь Кацис при полном параде и мы с Андреем в новокупленых джинсовых костюмах. Глаза Кациса блестели – то ли от ужаса, то ли от предвкушения. Лично я сильно робел, потому что ни разу еще не бывал в ночном клубе, а стриптиза не видел тем более (меня вполне устраивает его кратковременный сеанс перед тем, как обоюдно плюхнуться в постель, и тогда уж, по-моему, чем быстрей, тем лучше, а музыка вообще отвлекает). Привлекало меня главным образом название, и то ностальгически: люблю Трумена Капоте.
У Тиффани была тьма народу, замечательно веселого и дружелюбного. Тридцати-сорокалетние клив-лендцы сидели за столиками, беззастенчиво дымили и шумно прихлопывали. Мы попали к самому началу парада-алле, когда все участницы будущих увеселений выходят на подиум и на нем покачивают бедрами. На девушках уже не было ничего, кроме совершенно иллюзорных трусов. Нас быстро провели к угловому столику на троих (в большом зале еще хватало мест), мы заказали по джину с тоником и стали его книжно посасывать, наблюдая за не менее книжным действом на подиуме.
Меня всегда восхищает на Западе (особенно в Штатах и, может быть, в Париже) поразительная готовность людей жить с каким-то полным, беззастенчивым знанием о себе. В России человек принимает себя очень избирательно – многое в себе ненавидит, над чем-то пытается работать, что-то исправляет… Америка знает себя, как – не сочтите за оскорбительное сравнение – знает все свои эрогенные зоны грамотная, тонко чувствующая проститутка. Дело не в том, чтобы не стесняться,- дело в том, чтобы себя понимать. Вот это бесстрашное, почти гордое самосознание и позволяет им так легко, без понтов и комплексов созерцать чужое красивое голое тело, при этом вольготно расположив в кресле свое собственное. Я не назвал бы стриптиз особо возбуждающим зрелищем. «Интересно девки пляшут»,- как говорит в случае сильного изумления один мой друг,- но не более того. Это скорее ужасно весело. Ежели у нас в пип-стрип-клубе, допустим, выплясывает какая-нибудь тварь,- так уж у нее и надрыв, и достоевские комплексы, и интервью у нее брали еще год назад (там она либо философствует о высокой творческой энергетике голого тела, либо сетует на то, как ей тяжело трясти своими прелестями перед маловысокодуховными людьми. Одна еще и стишки свои печатала. Ужас!). Все время такое чувство, что она делает одолжение, с кровью и потом, и либо ее очень жалко, либо чувствуешь себя таким ничтожеством! таким рабовладельцем! Не то было у Тиффани. Там веселые и, как на подбор, очаровательные девки гордо и радостно демонстрировали то, чем наградила их природа. А столь же веселые и волосатогрудые мужики, выгодно отличающиеся от педерастического контингента московских клубов, с полным сознанием своей похотливости наблюдают за колебаниями сисек. Жизнерадостное человечество во всей своей гордой и неприкрытой похабели,- хотя какая же тут особая похабель? Игра. Своеобразный азарт в том, чтобы никого не потрогать руками. Руками категорически запрещено. Разве что сунуть десятку за подвязку или в трусики,- так это милое дело, рука дающего может и потрогать!
Робеть я очень быстро перестал, а когда девки пошли в зал с подиума, попросил Игоря уговорить мне одну на персональный танец около стола. Это стоило пятнадцать баксов, да уж пропадай моя телега. Мне очень понравилась негритяночка. На вид ей было лет восемнадцать, росточком примерно с меня, тоньше раза в два с половиной, серебряная полоска трусов и символические босоножки,- черна, как полярная ночь, и такие ма-аленькие, ма-аленькие, острые, как мне и нравится (целомудренный читатель может думать, что это я о глазках).
Глядя на мою робкую похоть, Игорь понимающе ухмыльнулся и ушел в другой конец зала, где моя раскудрявая отплясывала перед каким-то фермером. Отвихлявшись положенные семь минут, она выслушала Игоря и с хохотом направилась в нашу сторону. Лицом своим я изобразил приветливость. Учуяв во мне новичка, черненькая tried to show her best – her breasts, сказал бы я!- и только что вдоль носа моего не водила своими маленькими и острыми (теперь пусть целомудренный читатель думает, что это я о ногтях). После семи минут я заказал дубль, не без трепета засунув ей за серебряную полоску две заготовленные бумажки. Краем глаза я наблюдал за Андреем, перед которым телесно обильная, пестрообутая блондинка шла уже вприсядку. О, дева пестрообутая, боги мои!
Игорь наблюдал за всем этим сперва со снисходительной, а потом с откровенно завистливой улыбкой, с какой «старый хрыч, цыган Илья глядит на удаль плясовую да чешет бороду седую, под лад плечами шевеля». Когда, наглядевшись, мы отпустили наших девчонок, сделавших на прощание ласковый «ба-ай», он произнес в задумчивости:
– А одна ничего… во-он та…
От происхождения никуда не деться, и вкус выдавал в нем одесского уроженца, с которого ни Москва, ни Нью-Йорк не стерли родимых пятен национальных предпочтений. Ему нравилась невысокая, рыжая, пышногрудая,- даже, кажется, веснушчатая,- с медовыми карими глазами, челкой, круглой томностью лица… Это был бессмертный тип Суламифи, только Суламифи провинциальной, не столь ослепительной, но не менее сладостной. Улыбка ее была в меру скромна и загадочна,- с этой улыбкой до сих пор еще умеют потуплять взоры некоторые еврейские девушки, которые всем своим видом обещают быть верными супругами и добродетельными матерями, но намекают при этом на знание таких вещей, которым позавидует любой веселый квартал в Нидерландах.
– Игорь, я вам ее сейчас сговорю.
– Да нет, не надо… вот если сама подойдет…
– Какое подойдет, она нарасхват. Посидите, я сейчас,- стеснительность моя окончательно испарилась. Несмотря на рудиментарные Игоревы протесты, я помчался к столику у двери, где балдел красный детина, и в первой же паузе пригласил рыжую. Игорь старался не глядеть в нашу сторону. Она подошла и кивнула, благодаря Кациса за то, что он оценил ее прелесть. Они мигом определили друг друга.
Игорь Кацис наблюдал за ней, как древнее племя наблюдало за танцующим огнем,- точно так же она всей своей рыжиной отсверкивала в его очках,- и надо вам заметить, что никогда еще я не видел такого праздника национальной неистребимости. В стрип-клубе подобные мысли едва ли уместны, но именно в злачных местах они и приходят,- вот почему русские, да и французские классики так любили решать мировые вопросы именно на бордельном материале. «В порту» Мопассана или там «Бездна» Андреева, про мелких Арцыбашевых речи нет. Моя еврейская половина им прихлопывала,- но, поскольку who knows the sound of one hand clapping, это происходило бесшумно. За все годы своего национального унижения в Отечестве, думаю, Игорь Кацис сполна насмотрелся родной прелести за один этот вечер. После третьего танца она с него денег не брала. Она уселась к нему на колени. Она стала ему что-то рассказывать. Мы с Андреем чувствовали себя крайне неловко, хотя в душе и были счастливы: падение Кациса началось, хотя больше напоминало взлет.
