– А кто на меня такую еще посмотрит? Других парней не было…
Ну, это положим. Если бы не ранние морщины, не грязь, не засаленные тряпки, в которые кое-как закутана ее сутулая фигура,- она была бы даже миловидна, в молодости-то наверняка. Да и Николай вполне симпатичен, особенно вот это выражение радостного изумления, которое так и застыло на его лице… но когда оно уж слишком долго не сходит с лица, становится жутковато. Он и до сих пор не вполне верит, что жив. Вообще при словах «контуженный афганец» представляешь себе что-то ужасное, боишься и вопросы задавать – афганцы до сих пор ведь не могут простить всем неафганцам, что им пришлось воевать в чужой стране непонятно за что; но этот очень нетипичен. Вышел он к нам не сразу, потому что стеснялся. К нему и так уже приезжало телевидение (правда, по другому поводу): ему не нужно лишней славы.
Однако про историю эту он рассказывает охотно, потому что она ему кажется забавной. И она действительно забавна, если посмотреть на нее с позиций какого-нибудь верховного существа, лишенного сострадания и брезгливости. Вскоре после того, как Николай и Наташа поженились, умерли Наташины приемные родители, и молодые вдвоем остались в маленьком домике на улице Шоссейной: две комнаты, осыпающиеся стены… Первое время Николай работал трактористом в том же колхозе (тракторов было под конец всего два, а трактористов все-таки больше, но помогло боевое прошлое – учли заслуги и дали работать). Трактор вскоре издох, а следом за ним и колхоз. Все жители Мельников стали кормиться с собственных огородов, благо крымская земля щедра. Николай и Наташа получали пенсии – по 160 гривен, или 35 долларов в месяц. За десять лет у них родилось четверо детей. На ржавой дверце от старой печи (дверца валяется в огороде) мелом аккуратно написано: Олег, Ваня, Алина, Юля. Это старший, Олег,- он уже в школу ходит, за два километра,- объясняет младшим, как они пишутся. Олегу восемь, Ване пять, Алине четыре, Юле полтора. Правда, она еще не ходит, но уже стоит. Родилась недоношенной, семимесячной.
– Наташа, но вам же, наверное, нельзя рожать с одной почкой?
– Да, врачи говорили, что нельзя. Но я решила: у меня будут дети!
В прежние времена иной журналист (а возможно, что и я) очень бы этой ситуации умилился. Вот, ей нельзя было рожать, а она родила четверых, мать-героиня! Все это было бы и в самом деле героизмом, когда бы Наташе и Николаю довелось жить не в умирающем колхозе, не на независимой Украине, пусть и в самой теплой и плодородной ее части. Когда бы у них были средства хотя бы на собственный прокорм. Николая вскоре после рождения Юли опять парализовало, ходить он начал только недавно. Работать в огороде некому. Родители Николая помочь ничем не могут – отец сам инвалид, потерял в молодости ногу. Сейчас, кстати, он гостит у сына с невесткой. А так, конечно, жизнь семьи К. и ее четверых детей (в особенности детей, конечно) действительно выглядит подвигом: и то уникально, что они еще живы. Фантастическая витальная сила заложена природой в этих симпатичных, худосочных существ. Друг с другом они ласковы, дерутся редко. Да и сил на драки, наверное, у них нет. Личики перемазаны грязью, одеты дети в латаные-перелатаные куртки, которыми побрезговали бы беспризорники двадцатых годов, обуты в какие-то потрескавшиеся ботинки и калоши на босу ногу – температура в Белогорском районе около плюс пяти… В носу у Юли, сидящей у матери на руках, пузырятся зеленые сопли. Она ревет при виде объектива.
Вообще-то многодетной семье К. полагалась квартира в Симферополе – в двухкомнатном полуразвалившемся домике четверо детей жить никак не могут. Но квартиру им, понятно, не давали – в Симферополе своих очередников селить некуда. Пособия на детей выплачивать тоже не стали, поскольку благотворительную помощь от государства в виде инвалидных пенсий Наташа и Николай получают и так. Иногда кое-что подкидывали афганцы – то одежды для детей, то крупы или сахару. Николай и Наташа пробовали кое-как возделывать огород, хотя у двух инвалидов получается это неважно,- но тут в Мельниках (как и вообще в Крыму) воду стали давать на два часа в день, утром и вечером, а это сильно затрудняет земледельческие работы. Единственное, чего Наташа добилась многочисленными поездками в Симферополь и одним телесюжетом, который сняло про их быт крымское телевидение,- так это того, что им поставили телефон. Тот самый. Да подарили черно-белый телевизор.
Вот в такой-то семье, в таком-то селе, в такие-то времена случайно оказалась киевская газета «Ночные наслаждения», в которой содержался номер эротического телефона. Звонить по нему первым начал их сосед Вовка, семнадцатилетний пацан, заходивший иногда к К. посмотреть телевизор. В Мельниках не так много телевизоров.
Ни Наташа, ни Николай не обращали на это особого внимания. Ну, звонит и звонит. Они вообще мало на что обращают внимание. Им и в голову не пришло, что долгие ночные переговоры с Киевом могут стоить таких денег. Им же прежде не приходилось звонить по межгороду. А потом и самим стало интересно, и они тоже пару раз позвонили в Киев. Почему? Да потому, что в селе Мельники им больше совершенно не с кем поговорить. Соседи тычут в них пальцами и сторонятся, как от зачумленных. И это – с поправкой на сельские нравы вообще, а на южные в особенности,- отчасти понятно. Соседям также не нравится то, что Наташа в конце месяца, когда не хватает пенсии, занимает у них картошки. Несколько картофелин они, хоть и с неохотой, дают, но никакой другой помощи семье К. не оказывают. Правда, в конце села живет один татарин, он откармливает коров на продажу и, когда режет корову, дает Наташе и Николаю копыта. Наташа и Николай скоблят эти копыта куском колючей проволоки и из того, что удается соскоблить, варят суп, а копыта отдают детям, чтобы те играли. Они и играют этими скоблеными копытами с остатками шерсти. Других игрушек в доме нет.
Так семья К. начала звонить в Киев по эротическому телефону. Что такое эротический телефон, они понятия не имели. Просто есть номер, по которому можно позвонить, поговорить. И самое поразительное – это то, о чем они говорили.
– У нее тоже ребенок семи лет оказался, у этой девушки,- с радостью вспоминая о недолгом, но интересном общении, рассказывает Наташа.- Мы стали говорить про школу, как у них там в школе, как чего… Эта девушка на телефоне – она никакой работы найти не могла, нет в Киеве работы, вот она и пошла на эту службу. Потом еще спрашивала я, почем у них мясо. Ужас, какое дорогое в Киеве мясо… Я-то с пенсии покупаю мешок муки, мы из нее каждый день галушки варим, их и едим. Мяса давно не едим.
Такие эротические разговоры шли между Мельниками и Киевом несколько дней кряду, и задолбанная жизнью мать-одиночка на том конце провода тоже очень радовалась, что на протяжении нескольких часов ей необязательно рассказывать пьяному гогочущему мужику о том, как она медленно расстегивает блузку, кладет его руку себе на грудь, раздвигает ноги, и как у нее там все влажно. Шел конкретный разговор о бабьем, о подлинном бабьем: о детях, о мясе.
– Я ей рассказала, как Олега в школе обижают.
– Олег, а тебя обижают в школе?
– Ну да,- отвечает он с отцовской улыбкой веселого удивления.- Прикалываются с меня.
– И как же они прикалываются?
– А валят и ноги об меня вытирают.
Это они так прикалываются, потому что он грязный. Ну, понятное дело,- очень же весело. Дети всегда прикалываются над тем, кто грязный. Им не объяснишь, что другой одежды у него нет. А учится он хорошо.
– У меня вообще дети хорошие,- с гордостью говорит Наташа.- Нам ничьей помощи не надо, мы их сами поднимем… вырастим…
Обо всем об этом они поговорили – и больше по эротическому телефону не звонили, потому что темы были исчерпаны. Но сосед, Вовка, их далеко еще не исчерпал. В юноше бурлил пубертат. Он рассказал девушкам на том конце провода много интересного. Впоследствии, когда Николаю показали эту расшифровку, он много смеялся. И в самом деле – это феноменальный памятник бардака, царящего в мозгах семнадцатилетнего постсоветского человека. Тут, как на помойке, свалено в кучу такое количество огрызков и объедков десятка разных мифологий, что диву даешься, сколько всего успело прокатиться по бывшему пространству СССР за последние годы: что-то подхвачено в копеечном боевике в просмотровом видеозале, что-то услышано от сверстников, что-то вычитано в газете «Ночные наслаждения»… Короче, он им вкручивал, что он афганец. Крутой ужасно. В госпитале полгода лежал, буйствовал, аминазином его кололи. А после аминазина он стал еще круче и поступил в Белогорск работать спасателем на водах. И рассекает по водам Белогорска на водном мотоцикле, ага. Вот только что нарассекался и теперь звонит.
