– Слышь, Дарья,- сказал отец,- а Никиту когда сымут?

– Да годов через десять,- небрежно сказала Дарья, а через десять лет сняли Никиту. В момент этого предсказания она как раз резала сало, и вполне вероятно, что информационная энергия сала через пальцы дошла до ее ума. А дальше предсказания пошли чередой, потому что в России предсказывать очень просто. Все коты, огурцы и все сало нашей Родины говорят только о том, что скоро нас в очередной раз поимеют, и потому ошибалась Дарья редко.

Слухи о денежной реформе ходили давно, но на вопрос о конкретных ее сроках, заданный соседкой Катериной, Дарья в пятьдесят девятом году ответила беспечно: «Да годика два ишшо. Коммунизм будет, деньги все отымут, в трубу вылетим, до самого космоса долетим!» Все очень смеялись, в январе 1961 года случилась известная деноминация, обесценившая все в десять раз,- а три месяца спустя после этого массового вылета в трубу Россия прорвалась-таки в космос. Дарья давно думать забыла про это пророчество, а Катерина вспомнила. И слава благодатской Кассандры упрочилась за нею окончательно.

Политические прогнозы мало волновали односельчан Дарьи Замесовой. Их гораздо больше интересовало, найдется ли потерянный ключ и поступит ли сын в Ярославский пединститут. Процент попадания был у Дарьи весьма высок, денег за спрос она не брала, знахарством не промышляла, и был у нее пророческий талант чем-то вроде невинной слабости. Один пьет, другой предсказывает. Пить, впрочем, она тоже может, что ж не пить. Живет на пенсию, ей хватает, есть и свое хозяйство кое-какое,- огурцы, по крайней мере, солит по-прежнему. Иногда продает их на обочине дороги, но ездят мало, берут редко. «А мне и не надо, я так посижу, на машины хоть погляжу. И думаю: куда едут? Про одного думаю: этот доедет. А этот, думаю, нет, не доедет».

– Я когда смородинный лист собираю, на засол-то, то мечтаю, так мечтаю! Вот, думаю, открыли бы у нас нефть. Помещик-то местный искал, говорил, должна быть. И дома всем построят, и работа всем будет, и деньжищ-щи! А то, думаю, приедет француз, построит курорт.

– Почему француз?

– Ну, не француз, еще кто. У нас ведь ни один завод тут не коптит, был рядом в городе, масляный, и тот, считай, накрылся. Директора сняли, потом продали, потом еще кого-то выбрали – не работают теперь. Ни дыму, ни отходов, ничего. Таких же мест в мире больше нет, как у нас! И сделали бы курорт, и воду бы нашу пили, а рыбалка какая – это ж ты вон Максима спроси, какая рыбалка! Синец, как его повялишь,- это ж я не знаю! Вот погоди, снимут этого, жениха-то, и будет курорт.

– А жених – это кто?

– Да Касьянов, кто еще. Серьезный такой, все басом, глазищи – во, а дела-то не знает. У нас такой был, приезжал. Турист, с Костромы. На водохранилище ездил, в палатке жил. Я смотрю – а жена его зырк-зырк, ищет мужика, ищет… Сам представительный, а женщине с него что? Не волокет, нет, не волокет.

– И когда снимут?

– Да годик подержат еще, а там и будь здоров. Ты посмотри, как они пензию подняли. Так можно подымать? Издевательство одно, а не подъем. Тридцать рублей прибавил, ну что это? Подтереться это…

Инвалидность баба Дарья не стала в свое время оформлять, потому что больно колготно, да горб никогда и не мешал ей горбатиться в местном совхозе по полной программе. Не мешает и теперь копаться в собственном огороде. Опять же, Дарья имеет козу. Всех ее коз всегда зовут Вальками – начиная с первой, названной еще в честь Терешковой. Такая была умная коза, страсть, хоть в космос посылай.

– Баба Дарья, а война-то будет?

– Где?

– Да в Ираке.

– Это американцы, што ль?- Телевизор баба Дарья смотрит регулярно.- Нет, пошумят, да бросют.

– Почему? Вон они какие силы туда стянули!

– Да куда! Наш не дасть, нипочем не дасть. У их же химия. Они всю землю на сто лет вперед потравют. Если там начнется, везде полыхнет. Я в Бога не верю, а молюсь. Пусть, говорю, не будет войны, потому что если начнется, так и не кончится уж. Ты што, как с ними воевать? У них же глаза какие страшные, они все за Аллаха своего пойдут как я не знаю. Нет, не будет. Да и все не хотят, вон я видела – девки визжат по телевизору: не хотим, не хотим! И чучело его несут.

– Кого?

– Да президента этого. Молодой, а что придумал. Но это все так, галдеж один. Кишка у его тонкая, и не будет ничего.

– А у нас что будет?

– Ты про нас не думай, ты про себя думай. Врагиня у тебя есть, она тебе вредит. У вас любовь была, потом кончилася. Она, где может, тебе гадит, да и ты хорош.

– А что делать?

– Что делать, ничего не делать… У тебя еще другиня есть, потому она тебе и не может навредить. Другая есть, у вас любовь была, она про тебя помнит и хорошо тебе желает. Тебе знаешь что надо? Тебе дело делать надо, у тебя гвоздь в одном месте. Ты когда дела не делаешь, думать начинаешь, а от думанья тебе вред один. Ездий, бегай, долго жить будешь. Только деньгу не копи. Тебе копить вредно, ты жадный. Ты трать. Что получишь, то и потрать, и тогда вдвое получишь. Много все одно не скопишь, где нам много-то скопить, а скупой станешь. И себя изведешь, и всех изведешь. Трать, пей, девкам давай. Девки любят это дело, ох любят! И где потратишь, там вдвое получишь.

– Слушай,- влез Бурлак, протирая объектив, запотевший с морозу,- а надо ли мне переходить в… (и он назвал богатое новое издание).

– А ты не лезь, ты молодой!- заворчала на него Дарья.- Переходи, не переходи, тебе не про то думать надо. Ты девку присушил, девка по тебе сохнет. Про ее думай, а не про стекла свои.

Тут я задал бабке Дарье один личный вопрос и получил личный ответ, о чем ниже. Ответ ее потряс меня до такой степени, что я почел за лучшее вернуться к политике.

– Баба Дарья, а Путина-то переизберут?

– Перевыберут, куды денутся. Он сразу тогда многих поскидает, они уж ему будут без надобности. Он и счас еле терпит. Около него человек один есть, он ему правильно советует. Хороший человек, все про жизнь знает. Ездит много, ему докладывает.

– Военный?

– Нет, не военный. Военные глупые пошли, он их не допускает до себя. А есть при нем один такой друг старый, он и ездит, и советует. Постарше маленько будет. Знаю, что есть, а как звать – не вижу. Он в тени стоит.

– А третий срок будет?

– Нет, какой третий. После него старик будет, ох, сильный старик! Он ждет сейчас, старик-то. На все смотрит. А потом вылезет – и раз! Много народу соберет.

– Неужели Ельцин?

– Нет, что Ельцин… Ельцин в Китай уедет. Лечиться будет. Про него, почитай, и не вспомнит никто. Это другой старик, сильный. Он сейчас тихо живет.

– Неужто Березовский?

– А ты Березовского не ругай, Березовский из наших, из местных. Тут Березовское рядом, он оттудова, я брата его хорошо знаю. Троюродного. Врут все, что он яврей, никакой не яврей. Из наших.

– А почему же Абрамович?

– Да мало ли русских Абрамов, у нас учитель был Георгий Абрамович, армянин.

– Может, Арамович?

– Абрамович, тебе говорят! Нет, Березовский в президенты не пойдет, у Березовского другая забота. Его наши нарочно отсюда выслали, он там с заданием. Нешто бы его так выпустили? Он же сколько знает! Нет, он там не просто так, он-то, может, и сделает, что войны не будет.

– Да что ж за старик такой! Может, Зюганов?

– Не, этот – все. Говорю тебе, ты старика этого не знаешь еще. Никто не знает. Он глубоко сидит, думает.

– Да как выглядит-то хоть?

– Обыкновенно выглядит. Старик и старик. Борода седая.

Мне представилось что-то сутулое, грозное, что-то вроде философа Николая Федорова, утверждавшего, что все мы обретем бессмертие. Вдобавок за окном очень быстро темнело.

– Баба Дарья! А загробная жизнь есть?

– Говорю ж тебе, я в Бога не верю. А какая-нить жизнь обязательно есть, потому что знает человек много. Куда ж оно все денется? Вот кот, он у меня вдруг как шерсть подымет, как зашипит! Это он увидал кого, точно говорю.

По счастью, кот лежал смирно. Но было уже страшно. К тому же Дарья хмелела, и глаза ее начинали гореть странным огнем.