– Например, как в Нью-Йорке. Если ты не работаешь, то и не ешь, – объясняла Жанна Николаевна с цинизмом человека, который менее других был убежден в том, что капитализм представляет собой спасение для ее страны.

За пять дней лагерная «Красная площадь» для парадов была превращена в капиталистическую биржу труда, где четыреста тринадцать отдыхающих здесь пионеров обращались с просьбами принять их на работу. Детям платили собственной валютой лагеря, названной «экю» – по аналогии с денежной единицей, принятой в свое время в Маастрихте. Заработанные экю можно было потратить в специально открытых кафетерии, кондитерской и центре развлечений. В этой игре Жанна Николаевна выполняла роль мэра, а Андрей, учитывая его экономическую подготовку, – роль главы Центрального банка. Остальной персонал лагеря и советники руководили биржей труда, развлекательным «Диснейлэндом» и магазином кондитерских изделий. Пионеры старшего возраста играли роли офицеров полиции. Если все шло по плану, то детям платили за мытье посуды, стрижку травы и другие хозяйственные работы. На заработанные деньги они покупали еду и смотрели кино, лагерь имел все признаки капиталистического общества.

Но все пошло не совсем так, как было запланировано.

Буквально на второй день экономического эксперимента Андрей заметил, что в лагере обращается больше денег, чем их было вначале напечатано. После проведенного расследования он обнаружил, что несколько подростков смастерили собственный печатный станок и выпускали экю для покупки сладостей в кондитерской. Лагерная полиция была направлена арестовать преступников, но подростки откупились от представителей закона ящиком шоколадных батончиков и продолжали действовать безнаказанно. Другие полицейские, не в силах удержаться от предложенных «Пепси» и жевательных резинок, согласились разделить пополам добычу с фальшивомонетчиками и мирно разойтись. Малолетняя мафия начала запугивать остальных пионеров в лагере и назначила твердую плату за нарушения (ругательства и т. п.) – пятьдесят экю, или две вафли.

Приняв слова одного из советников («Ничего нет выше закона, кроме денег») слишком близко к сердцу, группа чрезмерно восторженных юных капиталистов начала штурмовать кабинет Андрея, то есть Центральный банк, и после рукопашной схватки удрала, захватив с собой платежную ведомость с общей суммой выплаченной заработной платы. Андрей был вынужден выпустить дополнительное количество лагерных денег, а это, в свою очередь, заставило повысить цены на шоколадки и услуги – совсем как в реальном постсоветском мире. Так в лагере родилась гиперинфляция.

Тем временем некоторые дети благодаря участию в тяжелой работе и собственной изобретательности становились искусными предпринимателями. Сын Геннадия, Витя, точная копия рыжего отца, начал свой бизнес с ремонта небольшого моста через ручей на краю лагеря. Он нанял четырех парней, и через три часа мост был готов. (Этот мост обвалился снова к моменту моего приезда.) На сумму, полученную по контракту за ремонт моста, он скупил все жетоны для посещения наиболее популярных компьютерных видеоигр.

– За эти жетоны я мог потребовать все, что захочу, – они были только у меня и ни у кого больше, – сказал он, сияя. – А экю я не люблю, они просто бумажки, поэтому за свои жетоны я принимал только шоколадки.

Витя расплачивался с товарищами из своей прибыли только по бартеру – шоколадом. Однако его товарищи стали слишком жадными, и он нанял двух охранников для защиты своих запасов. В результате дело закончилось дракой между одним из его охранников и подростком, отдыхающим в лагере. Андрей вмешался и пригрозил позвонить их родителям.

На третий день экономической игры в лагере имени Крупской произошло эффектное банкротство. Некто из подростков, по своим действиям похожий на Дональда Трампа, скупил права на спальные помещения и потребовал от остальных плату за проживание. К несчастью нового хозяина помещения, подростки тайком пробирались в спальни через заднее окно и ночевали там бесплатно. В результате подававший надежды бизнесмен на бирже труда задолжал больше экю, чем ему удалось собрать за проживание. Он бросил свой бизнес с собственностью и присоединился к полиции, которая одновременно «работала» в лагере мафией.

К полудню четвертого дня в лагере наступил полный хаос. Жанна Николаевна, выполняя роль мэра, созвала общее собрание всех отдыхающих в лагере, чтобы восстановить порядок. Когда она предложила уволить коррумпированную «полицию» и заменить ее вновь образованной «национальной гвардией» из вожатых, «полиция» устроила «государственный переворот» и угрожала взять ее в заложники. Игра закончилась.

Подобный поворот событий порадовал Сережу, скромного тринадцатилетнего паренька с глубоко сидящими голубыми глазами и тонкими чертами лица. Сидя в столовой после обеда, состоявшего из фасолевого супа и каши, он заметил, что экономическая игра пробудила в каждом участнике его худшие качества.

– Мои друзья стали агрессивными, а взрослые ребята вообще начали брать себе все, что хотели. Это несправедливо! – доверительно сообщил он.

Жанна Николаевна, размешивая чай, кивнула головой в знак согласия.

– Если люди так ведут себя при капитализме, – тихо сказала она, – то я очень опасаюсь за будущее России.

Когда случилась беда (ее предсказали дети в Вологде), я находился на борту вертолета за Полярным кругом. Это случилось в конце мая, когда наконец растаяли сибирские болота. Грохот взламывающегося на северных реках льда раздавался повсюду, как гром. Огромные зубчатые льдины толщиной в три фута и площадью с футбольное поле вздымались и падали, нагромождаясь друг на друга. То тут, то там в тайге из-под снежного покрова появлялись оттаявшие полянки, покрытые розовато-лиловым мхом, как небольшие островки в бриллиантовом белом море.

Я чувствовал себя немного виноватым за эту последнюю поездку, поскольку из-за дефицита штата нашего бюро в офисе газеты «Джорнел» осталась одна Бетси. Так уж вышло, что время моей поездки было выбрано крайне неудачно и из-за других неприятностей, надвигающихся на Москву. Я вообще ничего не знал о ситуации в Москве, пока не воспользовался мобильным телефоном на одной из буровых станций и не позвонил в офис. На звонок ответила Бетси, сказав раздраженным тоном:

– Лучше бы ты вернулся сюда.

– Что случилось?

– Рынок только что обвалился.

Когда спустя два дня я вернулся, общее настроение в офисе было мрачным. Нонна, наш офис-менеджер, разговаривала приглушенным голосом по телефону. Она встретила меня укоризненным взглядом.

– Они опять отложили торги, – сказала она, прикрывая на мгновение трубку.

Это означало, что стоимость ценных бумаг на Фондовой бирже в утренних торгах упала более чем на 10 процентов, то есть на максимально допустимое отклонение за день работы. Раньше при этом компьютеры автоматически прекращали торги, а теперь, казалось, все махнули на все рукой. Пошел уже второй день, как торги тормозили нормальное функционирование биржи, которая и так уже потеряла четверть своего индекса РТС.

Бетси торопили, и она была раздражена.

– Нью-Йорк хочет получить еще четыре сводки для завтрашних публикаций, – сказала она и добавила: – Вчера я сидела в офисе до часу ночи. (Прикрывая тебя, подразумевала она.)

Мы засели за компьютеры и начали работать над сводками, по возможности сокращая объем требуемых данных. Обычная журналистская статья, базирующаяся на фактическом материале сводки, состояла из трехсот слов, нам же предстояло создать материал из тысячи двухсот слов, который бы показал, как с шипением выходил воздух из раздутых эго биржевых маклеров.

Я начал быстро листать свой альбом с визитками, выискивая нужных людей, которым можно было бы позвонить. Номера телефонов моих экспертов по России в большинстве своем начинались с 212 или 171 – кодов Нью-Йорка и Лондона. С учетом разницы во времени большинство моих так называемых экспертов еще спали в своих особняках нью-йоркского Верхнего Ист-Сайда.