Чаще всего Збиг-младший жульничал с цветами. Он рвал их в варшавских парках и потом продавал постоянным посетителям уличных кафе на площади в Старом городе.

– Не хотите ли купить тюльпаны для своей прекрасной дамы? – спрашивал он парочку, предлагая криво подрезанный букет. После того как жертва захватывала наживку и выказывала согласие, Збиг с невинным видом наносил удар: – Пожалуйста, это обойдется вам в восемьдесят тысяч злотых.

Услышав цену (около шести долларов, что составляло в то время средний дневной заработок рабочего), мужчина чуть не падал в обморок, но, не желая выглядеть никчемным человеком в глазах девушки, оплачивал свое реноме.

Анджей, естественно, приходил в бешенство, узнавая в очередной раз об этой коммерческой деятельности сына.

– Ты не смеешь сновать всюду, как коробейник! – говорил он, захлебываясь от возбуждения и не находя подходящих слов. – Как-как-как какой-то цыган! Я запрещаю тебе это.

Всегда прагматично настроенная Дагмара при этом неизменно вмешивалась. Она сама порой приторговывала на стороне, чтобы хоть как-то заткнуть дыры в их семейном бюджете, покупая контрабандную паюсную икру и иконы у русских дельцов на варшавском футбольном стадионе, по совместительству блошином рынке. Приобретенные на рынке икру и иконы она отдавала мужу для перепродажи в Париже (по значительно более высокой цене) во время его ежегодных поездок во Францию на соревнования «Ролан Гаррос Теннис Опен».

– Сколько же ты заработал? – спрашивала она обычно своего сына, занятого предпринимательством.

– Восемьсот тысяч злотых, – лучезарно улыбаясь, отвечал Збиг.

– Анджей, – спрашивала Дагмара, повернувшись к мужу, – а сколько ты проиграл в бридж прошлым вечером?

В Москве недели проходили одна за другой, меня не линчевали уличные толпы, не преследовало правительство, и моя польская паранойя стала постепенно проходить.

Большие улицы города становились все менее пугающими, а некоторые странного вида лица вокруг – все более знакомыми. У меня установились дружеские отношения с шофером газеты «Джорнел», я узнал о его любви к джазу. Мне даже удалось узнать имя нашей старой лифтерши и услышать от нее о всех событиях, которые произошли в нашем многоквартирном доме за те последние тридцать шесть лет, что она охраняет его вход.

Наследие прошлого – полная занятость, когда централизованное планирование создавало такие замечательные карьерные возможности, как наблюдающий за эскалатором универмага, в обязанность которого входило нажимать на кнопку аварийной остановки, если вдруг чье-то пальто окажется зажатым ступеньками движущейся лестницы.

Тем не менее старая женщина держалась с достоинством, как официальный страж ворот нашего дома. Ее поведение больше походило на манеры президента правления кооперативного общества где-нибудь на Манхэттене, чем на роль скромного привратника. Хотя она, вероятно, и не смогла бы оказать серьезного сопротивления вторгшемуся незнакомцу, но непоколебимо и истово стояла на страже своих жильцов, многие из которых выросли у нее на глазах. Требовалось сделать нечто особенное, чтобы новые жильцы, въехавшие в этот дом, заслужили бы ее признание. Однако со временем короткие кивки головой, которыми она жаловала нас вначале, постепенно смягчились до слабых улыбок и лишь затем обратились в вежливые приветствия. А однажды утром она с материнской заботой осведомилась о моем здоровье.

Вначале я был даже почти разочарован, открыв для себя, что русские больше не были для меня людьми, которые с дьявольским упорством стремятся к территориальным завоеваниям или хотят причинить вред кому-нибудь. Роберта подшучивала надо мной, говоря, что я оказался под воздействием собственной шоковой терапии, исцеляя себя от постколониального синдрома, причинявшего боль всем странам, которые раньше были подвластны СССР. Но истина была в том, что никто в Москве, казалось, ни на йоту не беспокоился о том, чтобы вернуть обратно Польшу и бывшие владения. Каждый был слишком озабочен тем, как заработать деньги.

Московское бюро газеты «Уолл-Стрит Джорнел» располагалось на верхнем этаже шестнадцатиэтажного здания, поодаль от делового Садового кольца, по соседству с одной из зловещего вида сталинских высоток, напоминающих свадебный торт. Дом представлял собой сборную конструкцию, похожую на спичечный коробок. Такие проекты очень любили в хрущевские времена стесненные сметой строители. У этого сооружения имелось десять тысяч клонов в Москве и бесчисленное количество близнецов от Камчатки до Кракова, которые повсюду нарушали гармонию городских пейзажей.

Несмотря на невыразительный фасад, это здание имело и некоторые привлекательные особенности. Оно принадлежало Министерству иностранных дел России и поэтому было достаточно безопасным и относительно недорогим. В середине девяностых годов цены на недвижимость в Москве неимоверно выросли в связи с наплывом в город иностранцев. Спрос на современные помещения для офисов стал настолько опережать предложение со стороны города, располагавшего только давно не ремонтировавшимися зданиями, построенными еще в советскую эпоху, что турецкие и австрийские строители, стремительно возводившие свои стеклянные коробки в каждом втором квартале, стали запрашивать за аренду помещений в них цену на уровне Токио.

Местоположение офиса газеты «Джорнел» имело еще одно преимущество – здание стояло поблизости от московской «Уолл-Стрит», где возвышались три массивных строения в форме полумесяца. В них размещались крупнейшие банки, принадлежащие российским олигархам. С балкона нашего офиса, с высоты птичьего полета, можно было наблюдать за людьми, входящими и выходящими из «Онексимбанка», «Альфа-банка» и банка «Менатеп». Из окон нашего бюро была видна также стоянка автомобилей служащих «Онексимбанка», напоминавшая хорошо оборудованную дилерскую площадку «Мерседес», специализирующуюся на продаже только бронированных темно-синих седанов 600-й серии. Водители запросто называли эти великолепные машины «шестисотыми», как в известной фразе: «Мой шестисотый только что взорвали, не одолжите ли мне свой?»

Банки были воздвигнуты гораздо позже, чем здание, где размещалось бюро «Джорнел». Оно было построено еще в догорбачевское время и оборудовано охраняемыми воротами со шлагбаумом. Советская власть, следуя традициям царского правительства, старалась изолировать иностранцев в специально отведенных местах, чтобы затруднить их общение с местным населением. Кроме того, наличие подобных огороженных и охраняемых территорий позволяло подразделениям КГБ, занимающимся прослушиванием и записью разговоров иностранцев, экономить на масштабе охвата. За управление такими зонами отвечал специальный отдел Министерства иностранных дел – УПДК (Управление персоналом дипломатического корпуса). После 1991 года, когда правительство Ельцина отменило ограничения для иностранцев, подавляющее большинство зарубежных СМИ предпочло остаться в своих клоповниках, подведомственных УПДК: недорогая аренда помещений компенсировала неудобства, связанные с размещенными в стенах и, скорее всего, уже не работавшими подслушивающими устройствами.

Сотрудники «Джорнел» проживали в скромном доме на Большой Спасской улице вместе с пестрой и разнородной компанией других иностранцев. Нашими соседями были: североафриканские дипломаты, которые, боясь подхватить какую-нибудь евроазиатскую простуду, обычно покидали компанию по вечерам; молчаливые сотрудники Португальского телевидения, всегда задерживавшие лифт, чтобы впихнуть туда свое оборудование; одинокий корреспондент газеты «Ньюсдэй»; несколько французских торговых представителей, жены которых вернулись в Париж, имея веские основания для развода; какое-то местное бюро путешествий, возглавляемое русской женщиной мрачного вида. Эта женщина понемногу подворовывала, нарушая тем самым единственное правило, действовавшее в нашем доме среди иностранцев.