– Обычно это приводило комми в бешенство, – смеялся он, когда бы ни рассказывал эту историю, которую, кстати, повторял довольно часто. – У армии были автомашины с пеленгаторами, которые позволяли определять наше местонахождение. У нас оставалось лишь две минуты, чтобы направить наш сигнал и убраться с места, дабы не превратиться в мишень для милиции.
Кроме того, Андрей писал под псевдонимом статьи для подпольных газет, которые издавала «Солидарность» на деньги ЦРУ.
После падения коммунизма Анджей некоторое время работал пресс-секретарем фракции «Солидарности» в парламенте 1991 года. Однако вскоре он дистанцировался от профсоюза из-за его оппозиции к экономической реформе. К тому времени «Солидарность» превратилась в собственную тень. Больше не существовало такого, как в 1980-х годах, мощного движения, включавшего в себя фактически каждую польскую семью. Оно раскололось на полдюжины враждующих между собой партий, многие из которых выступали за сохранение расточительного субсидирования из бюджета для поддержки на плаву коммунистической промышленности.
– Какая короткая память у людей, – проворчал однажды вечером Анджей, когда мы собрались у старого телевизора, чтобы посмотреть репортаж о забастовках, охвативших всю страну против выдвинутой правительством аскетически строгой экономической программы, известной под названием «шоковая терапия». – Какая короткая и избирательно направленная память, – уточнил он. – Быстро же они забыли очереди за хлебом, – продолжил Анджей, когда Дагмара принесла чай, который мы пили по-русски, предварительно ошпаривая кипятком высокие стаканы. – И те дни, когда на полках магазинов были только одни бутылочки с уксусом. Они враз забыли всю ту ложь и ночные визиты тайной полиции. А они сейчас помнят лишь то, что у них были деньги, на которые не могли вообще что-либо купить.
Несмотря на то что Дагмара после ухода из национального балета в возрасте около сорока лет все же получила полную пенсию, а Анджей даже хвастался тем, что ни одного дня честно не работал на красных, Романы поддерживали жесткую экономическую политику Леха Валенсы. Анджей отстаивал свою точку зрения: неважно, насколько это будет болезненным для народа. Жертвы стоят того, если они помогут Польше вернуться в западный лагерь и вырваться из московских тисков.
– Нам необходимо освободиться от этих негодяев, чего бы это ни стоило, – часто огрызался Анджей. Его паранойя в отношении русского империализма граничила с религиозной страстью. Он, как и вся старая гвардия, не верил новым хозяевам Москвы и с раздражением утверждал, что до тех пор, пока Польша не вступит в НАТО, она всегда будет легкой добычей для вечных экспансионистских махинаций Кремля.
У моей тети Дагмары, несмотря на приближающийся к полувеку возраст, сохранилась фигура танцовщицы, а ее изящно вздернутый носик неодобрительно морщился всякий раз, когда я грубо ошибался в своих не всегда уместных замечаниях относительно польской политики, что происходило довольно часто. Удивительно, насколько была политизирована Восточная Европа в начале 1990-х годов: люди наверстывали упущенное за последние десятилетия, когда у них не было свободы обсуждать, выбирать и голосовать.
Политика была в крови у Дагмары. Ее дед был состоятельным генералом, в 1930-х годах он занимал должность военного губернатора области, которая сегодня зовется Западной Украиной. Портреты польских кавалеристов в довоенной парадной форме соперничали по занимаемой площади с другими картинами на стенах квартиры Романов, вызывая в памяти те счастливые дни, когда мать Дагмары, пани Альбрехт, каталась на лошадях вместе с представителями правящей аристократии страны. (На польском языке слово «пани» означает «мадам» и представляет собой форму обращения к незнакомой или пожилой женщине во времена, когда в Польше существовали титулы.)
Пани Альбрехт была элегантной гранд-дамой в духе старых европейских традиций. Счастливая обладательница белоснежных вьющихся волос, как у королевы, и легкого великосветского британского акцента, который молодые польские леди из высшего общества приобретали в процессе обучения в закрытых швейцарских пансионах, теперь дремала на покрытой пятнами кушетке в квартире Романов в компании двух глупых собак-боксеров, Лолы и Полы. Она переехала сюда вскоре после запуска реформ шоковой терапии 1990-х годов, когда стало очевидным, что Анджей, Дагмара и их сын не смогут прожить на пенсию в двести долларов, получаемую от правительства «Солидарности». Сдавая свою квартиру американскому бухгалтеру, пани Альбрехт добавила еще пятьсот долларов в месяц в бюджет семьи Романов, обеспечив тем самым их выживание в трудные годы экономии на всем.
В свои семьдесят восемь лет, то есть в том возрасте, когда бо́льшую часть пожилых людей в Америке родственники отсылают догнивать в дома для престарелых, живая и энергичная мать Дагмары делала для семьи Романов почти все, что могла, – от приготовления пищи и уборки квартиры до выгуливания свирепых и неугомонных Лолы и Полы. Несмотря на свой вес (более двухсот фунтов), я едва мог удерживать за поводки этих неистовых тварей. Я со страхом и некоторым благоговением смотрел, как пани Альбрехт закручивала их поводки вокруг своих хрупких кистей, напрягала колени и выплывала из двери, как седовласый наездник в родео. Она не столько прогуливалась с собаками, сколько, упираясь в мостовую каблуками туфель и перегнувшись под углом в девяносто градусов, сдерживала собак ровно настолько, чтобы дать время соседским затерроризированным кошкам спастись бегством на дерево.
Пани Альбрехт, как и многие поляки в начале девяностых, имела обыкновение скорбно вздыхать и непрестанно жаловаться на тяжелые времена. Если объектами жалоб не были повышение цен или семейные остолопы, которые переворачивали все вверх дном в квартире, то им было отсутствие Анджея, проводившего время с друзьями-картежниками до трех часов утра. Может быть, именно крепкая хватка за собачьи поводки поддерживала в ней молодость. Без семьи, о которой надо было заботиться, она бы зачахла и умерла.
Однако самые пылкие жалобы пани Альбрехт были в адрес Збигнева-младшего. Збиг, тринадцатилетний мальчик с обманчиво ангельской внешностью, был сыном Романов. Дагмара и Збиг занимали отдельную маленькую спальню, на одной стене которой были развешены постеры с портретами Арнольда Шварценеггера, а на другой – написанные маслом картины на античные сюжеты.
Збиг принадлежал к числу наиболее изобретательных людей, каких я когда-либо встречал. Мягко говоря, он был маленьким обожаемым засранцем. Он всегда был готов найти причину, чтобы отказаться от любой работы по дому. Он мог быть упорным и настойчивым в просьбах о подарках к каким-то невразумительным польским праздникам, о которых он всегда предупреждал меня заранее. «Ты не обязан приносить подарок, – настаивал он обычно с заученным лицемерием. – Будет вполне достаточно, если ты просто придешь».
Збиг-младший хотел стать юристом. В его понимании именно в этой сфере деятельности должны крутиться деньги. Действительно, даже отделение естественных и гуманитарных наук Варшавского университета испытывало трудности, поскольку студенты, не закончив обучения, покидали университет толпами, чтобы стать мелкими торговцами. А наплыв желающих учиться на юридическом факультете и по новой специальности «Деловое управление» был столь велик, что для поступления в университет стали открыто предлагать взятки. Я поддерживал мнение пани Альбрехт, считавшей, что невысокие школьные оценки Збига могут стать серьезным препятствием для его карьеры в области юриспруденции. Более того, она подозревала, что с его образом мыслей ему самому рано или поздно понадобятся услуги опытного адвоката.
Уловки и хитрости Збига по утаиванию сдачи, когда он что-то покупал по просьбе отца, были на редкость изобретательны. Обычно Збиг завышал стоимость покупки, ссылаясь на возросшую инфляцию. Так что, когда бы Анджей ни посылал своего сына в магазин за покупками, он и не подозревал, что все покупки оплачивал по ценам, которые будут еще только через месяц.
