В советскую эру Амурский завод строил так называемые «охотники» – торпедные атомные подводные лодки, которые в триллерах Тома Клэнси охотились за большими американскими подводными лодками класса «Трайдент», соревнуясь с ними в игре «в кошки-мышки». После окончания «холодной войны» военные заказы прекратились, и для имевшего все основания гордиться собой завода настали тяжелые времена. Рабочим по девять месяцев не платили заработную плату. Свирепствовал алкоголизм, десять тысяч рабочих и служащих дошли до такого состояния, что стали воровать с завода буквально все, что не было прибито гвоздями.
В конце 1996 года консорциум «Шелл» разместил на Амурском заводе свой первый заказ, как раз в тот момент, когда там были готовы уволить половину персонала. Эрнст Гвидир, инженер компании «Марафон», вспоминал позже, что рабочие, узнав о заказе, становились просто сумасшедшими.
– Между ними завязывались драки, – медленно, растягивая слова, говорил Гвидир, техасец крупного телосложения, с открытым лицом и в неизменных ковбойских сапогах. – Сварщики были готовы убить друг друга в борьбе за получение у нас работы.
По контракту завод должен был построить гигантских размеров плавучий фундамент под морскую бурильную платформу. За это концерн обещал платить рабочим до трех тысяч долларов в месяц – ошеломляющую сумму, поскольку до этого рабочие получали зарплату, едва дотягивающую до пятидесяти долларов в месяц. Большинство были бы счастливы работать и за десятую долю того, что предлагали американцы, и этот факт навел меня на мысль, что подобная щедрая зарплата была лишь частью некой большой политической игры. «Шелл», «Экссон» и остальные участники международного нефтяного бизнеса подготовили договоры с Россией по развитию нефтяного промысла, переданные на рассмотрение в ксенофобскую Думу. Депутат парламента, нечестивый ультранационалист Владимир Жириновский, непреклонный противник всякого доступа иностранцев к ресурсам России, обвинял их в том, что они хотят только одного: «переспать с нашими женщинами и разграбить наши минеральные ресурсы». На самом деле ведущие западные нефтяные компании добивались лишь одного – сделать Сахалин гигантских размеров витриной процветающего бизнеса, чтобы убедить несговорчивых думских законодателей в целесообразности допуска иностранцев в страну.
– На нас ляжет бремя ответственности доказать, что каждый в этой сделке останется в выигрыше, если разрешить иностранные инвестиции, – сказал Гвидир, когда мы под фонтаном искр от сварочных работ спускались с корпуса почти готовой плавбазы.
Металлоконструкцию подводного фундамента должны будут отбуксировать к месту работ около Сахалина и через несколько месяцев там затопить. Шестигранный в плане плавучий фундамент, по размерам соизмеримый с футбольным полем, был спроектирован так, чтобы выдержать столкновение с любым айсбергом, дрейфующими в этих ледяных водах. Сварщики завершали работу на этой массивной стальной конструкции. Голубые вспышки газовых горелок мерцали повсюду, и рабочие в темных очках и испачканных сажей комбинезонах быстро карабкались по лестницам. Я забрался на самый верх подъемного крана, чтобы лучше рассмотреть судоверфь, надеясь хоть мельком взглянуть на одну из черных подводных лодок с зализанными обводами. Но все, что я мог видеть вокруг, – это множество кранов, дымовых труб, пустые сухие доки, гофрированные полусферические ангары, похожие на пузыри, и сваленные в кучи листы металла. Все было покрыто ржавчиной, казалось, что это место было заброшено уже много лет. Продукция военного назначения размещалась в самой отдаленной части территории завода. Там на реке углубили фарватер и вырубили лес по берегу, чтобы не дать потенциальным шпионам возможности разместить свои наблюдательные посты. Эта часть территории верфей имела высокий гриф секретности, и иностранцам не разрешалось находиться поблизости. На некоторых стенах зданий еще с коммунистических времен сохранились напоминания о необходимости проявлять бдительность по отношению к возможным шпионам и диверсантам. Выполненные по трафарету крупными красными буквами надписи во многих местах изрядно выцвели.
Конверсия военных предприятий и перевод их на выпуск продукции гражданского назначения всегда были одним из центральных пунктов США при переговорах с Россией. Оставалось только гадать, случайно или нет для этого контракта был выбран завод «Амур». Наиболее интригующим было то, что некоторые американские инженеры постоянно оповещали рабочих плакатами на стенах о том, что наблюдение за постройкой плавучего фундамента осуществляет ЦРУ. Разумеется, я был убежден, что российская контрразведка также не оставила этот проект без внимания и внедрила своих агентов на завод. А может, я просто начитался в молодости шпионских детективов.
Все еще под впечатлением стиля Ле Карре, я спросил рабочего без двух пальцев на руке (пальцы попали между двух стальных листов, с гордостью пояснил он, кивнув на свой значок ветерана-механика), доволен ли он тем, что работает на американцев, которые, между прочим, до недавнего времени считались врагами.
– Я никогда не говорил с ними по-настоящему, – сказал он, указывая своей искалеченной рукой в сторону стайки инженеров в белых касках, стоящих на краю дока. – Но я своевременно получаю зарплату и в состоянии покупать такие вещи, о которых мои соседи даже и не мечтают. Да, я патриот, но у меня есть семья, которую я должен кормить.
Экономическая необходимость, как козырная карта, побила советскую идеологию и в убогих офисах администрации верфей, где в коридорах стояли цветы в горшках, а на стенах висели пыльные портреты Героев Социалистического Труда, коммунистического эквивалента табличек «Лучший сотрудник месяца», которые можно увидеть в США в точках быстрого питания. Генеральный директор Амурского завода Павел Белый чем-то походил на старого коня «холодной войны»: мрачноватый костюм советского покроя из материала со смехотворно-нелепыми полосками и набитыми ватой плечами, выступавшими, как крылья у трактора. Его седые волосы были уложены в прическу «а-ля Брежнев», и к своим подчиненным он обращался только со словом «товарищ».
Однако Белый сумел создать вокруг себя дружескую, даже слегка отеческую, атмосферу, которая смягчала его суровую советскую внешность. Когда он говорил, было видно, что он очень заботился о процветании своего завода и, насколько хватало сил, любым путем старался сохранить рабочие места.
– Конечно, в строительстве фундаментов для нефтяных платформ нет тех технических трудностей, что присутствуют в строительстве атомных подводных лодок, – сказал он в ответ на вопрос репортера о славных традициях Амурского завода. – Но я бы хотел, чтобы у нас было больше подобных контрактов. Москва давно прекратила платить за военные заказы, – добавил он, решительно стряхивая пепел с сигареты. – Россия больше не может позволить себе строить военные корабли, это печальный факт нашей жизни. Будущее нашего завода теперь связано с нефтяной отраслью Запада.
Наступила наша последняя ночь во Владивостоке. Над военно-морской базой опустился туман. Призрачные грузовые суда стояли в грязной гавани.
Уголовная столица России казалась мрачной и опасной. Несколько автомобилей, сломя голову, гоняли по улицам. Город выглядел пустынным, законопослушные жители спрятались в полутьме за своими дверями, плотно задвинув шторы на окнах, чтобы не привлекать внимания хулиганов и бандитов, оккупировавших часть города, примыкавшую к порту. Царящий вокруг угрожающий мрак напомнил мне Москву начала девяностых годов, только в еще более пугающей форме.
Владивосток опережал русскую столицу на пять часовых поясов, но по другим показателям он отстал от нее лет на десять. Прогресс медленно продвигался на восток, вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали. Владивосток был тем местом, где она заканчивалась, причем местом таким же диким, как и весь Дикий Восток. Перестрелки, поножовщина, подрыв автомобилей, изнасилования, похищения и исчезновения людей – все это было повседневной действительностью Владивостока. По этим преступлениям в расчете на одного жителя Владивосток опережал все города бывшего Советского Союза.
