– Эта порочная система, – сказал Борис, – была разрешена официально, поскольку руководители заводов и фабрик были убеждены в том, что большая часть наличных денег попадала в другие руки во время встреч руководителей ЕЭС в дорогих ресторанах по всей России.

Борис надеялся положить конец всем этим несуразностям и начал с того, что отверг предложенную ему в первую же неделю работы взятку в один миллион долларов.

Еще одна двойная порция дорогого виски позволила мне мягко воспарить над застольной беседой об устаревших трансформаторных станциях, различного рода растянутых решетках, схемах бухгалтерских расчетов, растущих ценах на акции компании и перспективах выпуска долговых обязательств. Мои мысли неторопливо направились в сторону Гретхен, к тому, как у нее сложилась семейная жизнь. Ходили слухи, что Борис в период сильной влюбленности мог быть большим собственником, что традиционно присуще многим русским мужчинам. Так, он дал Гретхен мобильный телефон и, не дав ей его номер, просил всегда носить телефон с собой, чтобы он мог в любое время ей позвонить. Борис не хотел, чтобы Гретхен работала, и она уволилась с должности главного финансового менеджера бумажной фабрики в Нижнем Новгороде, которую она помогла приватизировать, и сосредоточилась на чисто женском долге беременной женщины. Для Роберты и некоторых других молодых женщин из числа приехавших в Москву иностранок, видевших в Гретхен некую ролевую модель феминистки, это выглядело как крушение всех планов и приводило их в замешательство.

В шовинистической части мира в газетных объявлениях о приеме на работу особенно оговаривались требования к кандидаткам на должность секретарш – они должны быть молодыми, хорошенькими и без комплексов, поэтому для таких служащих, как Роберта и Гретхен, борьба против разделения работников по половому признаку всегда была тяжелым делом. Роберта сама столкнулась с неприятным явлением, когда однажды вечером зашла в гостиницу «Кемпински». Швейцар не пускал ее в гостиницу, полагая, что привлекательная женщина, пришедшая вечером в гостиницу без сопровождения, может быть только охотницей за твердой валютой. Лишь после того, как она предъявила американский паспорт и позволила себе выругаться, он отступил и пропустил ее. То же самое происходило и на деловых встречах.

– Нет, я не чертова переводчица! – всегда громко заявляла она.

Итак, когда мне, спустя примерно год после того, как я стал приставать к Роберте насчет этой идеи, удалось наконец организовать в нашем офисе встречу за чашкой чая наиболее успешных деловых женщин бывшего советского блока, Роберта настояла на том, чтобы я отодвинул в сторону стол, иначе ее не будет видно.

Моя мама, которая тогда была у меня в гостях, тоже захотела взглянуть на женщину, умевшую побеждать мужчин в их собственной игре. Первое, на что обратили внимание мама и Роберта, приехав в здание нашего офиса, были два огромных черных «мерседеса», загородивших вход в здание. Вокруг них вертелись пять проворных мужчин с переговорными устройствами. Мама назвала их «чемпионами ГДР по плаванию», ибо они были все как один голубоглазыми блондинами, сложенными, как скульптуры Родена, но с пистолетами в кобурах. Еще два таких супермена стояли, скрестив руки на своих мощных грудных клетках на шестнадцатом этаже, у входа в офис газеты «Джорнел».

– У них очень холодные и бесстрастные глаза, – сказала мама. – Их взгляд напомнил мне гестаповцев в Варшаве во время оккупации, когда они смотрели на нас так, словно мы не были людьми.

– Да, – согласилась Роберта, – но вы должны признать, что они все-таки очень привлекательны.

Юлия Тимошенко в ведомость на денежное содержание включила целых двадцать два своих телохранителя. Все они были из бывшего спецназа и являлись выпускниками элитной военной академии убийц.

– Я страшно сожалею об инциденте с моей охраной, – Тимошенко извинялась в каком-то искреннем смятении, когда мы обменивались рукопожатиями, после чего моя мама с Робертой пошли в приемную газеты «Джорнел». – Я ведь приказала им остаться на улице.

Она была обезоруживающе прекрасной женщиной, выглядевшей особенно хрупкой и деликатной на фоне своих охранников. Тимошенко не была лишена вкуса, и в ней не было ничего от новых русских. На лице был лишь легкий намек на косметику, одета она была в костюм от Шанель консервативного покроя, украшенный скромными жемчужинами, которые, как сказала Роберта, обошлись бы мне в годовую зарплату. У нее были золотисто-каштановые волосы, малиновые губы, а глаза цвета морской волны. По моим сведениям, ей было тридцать шесть или тридцать четыре года, в зависимости от того, какому источнику верить. Мое досье на Тимошенко было удручающе тонким и содержало лишь несколько вырезок со статьями сомнительной достоверности из украинских газет и число – одиннадцать миллиардов долларов, дважды подчеркнутое и украшенное знаками вопроса. Число это представляло валовой доход в сущности неизвестной украинской компании, принадлежащей Тимошенко. Еще только две корпорации в бывшем советском блоке, а именно частично приватизированный Газпром и ЕЭС (если сосчитать все товары по бартеру), могли бы заявить о бо́льших доходах. Даже компания «Кока-Кола» не зарабатывала столько от всех своих международных продаж.

Как ей удалось столько заработать? Я находился в полном недоумении.

Тимошенко хотела было объяснить, но, как сказала она, на то, чтобы я полностью понял, как функционирует ее компания, потребуется некоторое время.

К сожалению, она остановилась в Москве буквально на несколько часов и уже опаздывала на назначенную встречу с главным техническим специалистом Газпрома. Не могли бы мы пообедать позже на этой неделе? Я быстро согласился.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Тогда все ясно. Я пришлю за вами самолет.

– Самолет?

– Вы можете утром вылететь в Днепропетровск, а к шести часам вечера реактивный самолет доставит вас обратно в Москву.

Я постарался не выдать своего нетерпения.

– Я могу полететь и обычным рейсом, мне бы не хотелось занимать самолет вашей компании.

– Не беспокойтесь, – засмеялась Тимошенко, – у меня четыре таких самолета.

Зал отдыха для VIP-пассажиров в аэропорту Внуково был расположен в отдельном здании, в стороне от толкотни носильщиков багажа и устоявшегося запаха потных тел, которым был пропитан главный терминал. Зал был удобным и уютным, с коврами на полу, освещен мягким светом так, что было видно, как дым от сигарет кружится под галогеновыми лампами над полированной стойкой бара. Была суббота, и в зале кроме меня были лишь два нетерпеливых русских служащих нефтяной компании. Они пили кофе и коньяк, все время спрашивая, когда же самолет компании «Лукойл» будет заправлен топливом.

Дежурный паспортного контроля подошел к бару и любезно поставил штамп в моем паспорте, где имелась многократная въездная виза в Россию.

– Мы готовы, – сказал он, вежливо указывая на белый минивэн, подъехавший снаружи к залу отдыха.

Мы проехали мимо гигантского самолета «Ан» с открытым, словно пасть кита, грузовым отсеком, и впереди показался мерцающий огнями призрак.

Это был реактивный самолет Тимошенко. Его нижняя часть была окрашена в золотисто-желтый цвет, тем же цветом были выполнены надписи на темно-синем глянцевом фюзеляже. Буквы представляли собой аббревиатуру названия компании «Объединенные энергетические системы Украины» – ЕЭСУ, на одном борту по-английски, на другом – по-украински. На вертикальном стабилизаторе хвостового оперения лучи, исходящие от изображенного на нем солнца, образовывали ореол вокруг горящих огнем букв «ЕЭСУ».

– Приятного полета, – нараспев сказал водитель минивэна, и я понял: настал день беспрецедентного славянского гостеприимства. Я начал получать удовольствие от нового статуса «очень важной персоны». Эта поездка на Украину была куда более приятной, чем первая моя поездка туда в качестве начинающего репортера газеты «Джорнел». Тогда финансовые ограничения, связанные с низким положением, вынудили меня втиснуть все свои пожитки в вагон поезда, идущего из Варшавы в Киев, и вытерпеть адское двадцатичетырехчасовое путешествие. На границе в три часа утра наш поезд, вагон за вагоном, был с шумом и лязгом переставлен на рельсы более широкой советской колеи. Нет необходимости говорить о том, что в ту ночь я мало спал, особенно после прихода украинских таможенников, которые, увидев мои переполненные сумки, приняли меня за «челнока». Чтобы как-то избавиться от них, мне пришлось половину моего запаса бумаги для факса «подарить» таможне, у которой вообще закончилось все.