Лошадь продолжала рассекать воду. Мужчины не отставали. Джейни повернулась и принялась тыкать в их сторону острым концом шеста. Одному из преследователей удалось схватить его, Джейни ударила со всей своей силой, и острие вошло ему в грудь. На рубашке расцвело алое пятно, он отпустил шест и рухнул в воду. Однако его место тут же занял второй; он тоже попытался схватить шест, но Джейни быстро отдернула его, и мужчина не смог дотянуться. Он замедлил шаг и в конце концов повернул назад, на помощь раненому товарищу.
Джейни посмотрела на противоположный берег. Господи, до него все еще тысяча миль! Вода начала просачиваться внутрь сапог, и она поняла, как холодно ей будет ближайшие несколько часов. К тому времени, когда вода коснулась колен, ноги полностью утратили чувствительность ниже этого уровня. Течение давило на них, и сжимать бока лошади становилось все труднее, но они должны, должны были продолжать двигаться вперед.
Она легла на теплую спину Конфетки, надеясь, что это хоть отчасти защитит ее от холода, когда вода поднимется еще выше. Лошадь по-прежнему шла, хотя, казалось, отчасти уже плыла. В какой-то момент ее ноги не коснулись дна, и Джейни почувствовала, как лошадь слегка осела. Вода прихлынула к животу Джейни, и она едва не вскрикнула от неожиданности. Накатила тошнота, она почувствовал рвотный позыв, но наружу ничего не вышло, потому что внутри ничего не было.
Едва перестав чувствовать копытами речное дно, Конфетка поплыла, словно завзятый спортсмен, но течение начало сносить ее. Джейни опустила шест в воду и стала отталкиваться от дна, в направлении вперед и против течения. Однако их все равно сносило, гораздо быстрее, чем предполагала Джейни; они двигались вбок почти с той же скоростью, что и вперед.
– Давай, детка, давай! – кричала Джейни, перекрывая шум быстро текущей воды и продолжая отталкиваться шестом.
Первоначально их целью была песчаная отмель на другом берегу, но, судя по скорости бокового смещения, они могли проскочить ее. Сразу за отмелью река расширялась; там берег гораздо дальше.
Джейни молилась онемевшими губами:
– Да будет воля Твоя, но, пожалуйста, позволь мне вернуться домой и снова увидеть мужа и сына.
Сжав зубы, она из последних сил продолжала отталкиваться от илистого дна.
Глава 29
«Мой возлюбленный Алехандро!
Я молюсь за то, чтобы ты и твоя дочь встретили это утро на свободе и в безопасности. Меня же сегодня слегка подташнивает; знаю, это пройдет, хотя и не скоро.
Де Шальяк подарил Гильому замечательный нож! А вчера привезли прекрасные куски дерева, и он отдал их мальчику для вырезания. Гильом был счастлив получить все это – и вовремя; настроение у него сейчас не самое лучшее, поскольку у нас произошли кое-какие неприятные события. Его товарищ по играм, сын нашего повара, заболел оспой и со времени первых высыпаний остается дома. Поначалу я ужасно боялась за Гильома, каждый день осматривала его сверху донизу, но, слава богу, никаких признаков не обнаружила. На четвертый день во время осмотра он показал мне место на предплечье, где, по его словам, „дедушка поцарапал ему руку, чтобы он не заболел оспой“. Конечно, тебе придется объяснить мне, о чем речь, когда ты вернешься. Молюсь и надеюсь, что это произойдет скоро.
Работа над „Хирургией“ продолжается. Сегодня утром – хвала Господу, дело идет быстро – мы обсуждали изложение отцом Ги его теории относительно нечистого дыхания. Признаюсь, мой дорогой, если бы речь шла не о таком серьезном труде, я хохотала бы от души! Конечно, по возвращении ты прочтешь это место сам, но я не могу удержаться от того, чтобы не переписать несколько строк, просто для поднятия настроения; даже отец Ги смеялся, читая то, что сам написал.
„В исцелении зловонного дыхания есть два правила, одно общее, другое частное. Общее состоит в диете и очищении кишечника. Это делается с целью освобождения от жидкости, от которой исходят зловоние и загрязнение. Известно, что зловонное дыхание, отдающее запахом гнилой рыбы, дурной знак во время сильной лихорадки. И такие вещества, как жидкая овсяная каша, и все супы, и подливы, и чеснок, и лук создают дурное дыхание“.
Приезжай в Париж, со своим свежим дыханием, чтобы оно снова могло смешаться с моим собственным».
* * *
К середине следующего утра жена портного почувствовала себя плохо. В полдень она слегла, и только маленькая дочь ухаживала за ней. На следующий день, открыв дверь Алехандро и Кэт, испуганная девочка выпалила:
– Я делала все, как вы велели, но отцу и матери ничуть не лучше!
Около камина стояло ведро с водой и тряпкой. По грубым доскам деревянного пола дорожка из водяных капель тянулась к тому месту, где на соломенных тюфяках лежали родители девочки. Бубоны были явственно различимы у обоих, Алехандро не понадобилось даже прикасаться к больным.
Он оглянулся на Кэт и увидел, что она согласна с его мнением: дело плохо.
– Ты очень хорошо ухаживаешь за ними, – сказал он, поднимаясь с колен и заставив себя улыбнуться. – Ты храбрая, добрая девочка.
Кэт отвела его в сторону.
– Я слишком хорошо знаю по себе, какие испытания ожидают бедняжку, – прошептала она.
«Не позволяй мне выплевывать лекарство, – сказал он ей когда-то, тысячу лет назад. – Как бы я ни протестовал, заставь меня проглотить его».
Алехандро проклинал неведомую силу, которая лишила воды матушки Сары целительной серы, превратив их в безобидную жидкость. Он оглянулся на девочку, стоящую на коленях между родителями с тряпкой в руке и старательно вытирающую пот с их лиц, – тоненькую, с длинными золотистыми волосами и большими круглыми светло-голубыми глазами, очень похожую на Кэт в детстве. Сердце болело при мысли о том, что ей, скорее всего, не суждено стать взрослой женщиной.
Как будто прочтя его мысли, девочка подняла взгляд и спросила дрожащим голосом:
– Я тоже заболею?
Алехандро понимал, что правда напугает ее еще больше. Кэт мягко прикоснулась к плечу девочки.
– Один Бог знает. Продолжай делать то, что делаешь. Этим ты очень помогаешь отцу и матери.
– Это поможет им выжить?
Поколебавшись, Алехандро ответил:
– Могу только повторить: все в руках Божьих. А теперь мы должны уйти.
Девочку охватила паника.
– Пожалуйста, останьтесь хотя бы ненадолго!
– Мне очень жаль, дитя, но у нас вскоре наверняка будет много больных. Нам нужно подготовиться. Мы заглянем к тебе завтра утром.
Она храбро кивнула ему; при виде этого на глазах Алехандро выступили слезы.
Выйдя в проулок, Кэт сжала его руку.
– Ох, père, мне ужасно не хочется оставлять ее одну.
– Мне тоже. Однако тут уже ничего поделать нельзя. И я сказал правду: нам нужно подготовиться.
* * *
Когда они вернулись, все дети Блэкуэлла сидели взаперти в доме.
– Я не выпускаю их наружу, – ответил Блэкуэлл, когда его спросили о причинах. – Клянусь, этих детей я не потеряю.
– В таком случае лучше выпустить их на свежий воздух, – посоветовал Алехандро.
Блэкуэлл, прищурившись, посмотрел на него.
– Не понимаю. В таверне вы говорили, что все должны сидеть по своим домам.
– Правильно, и это верно для тех, кто живет близко друг к другу. Но здесь вы на отшибе, и разумнее позволить им выйти.
– Но чумная влага…
– …прекрасно чувствует себя как внутри дома, так и снаружи. Может, внутри даже еще лучше.
Алехандро чуть было не рассказал Блэкуэллу о том зрелище, которое, наверно, будет преследовать его до самой смерти: крысы, убегающие из горящего дома, где лежали семь покойников. Однако даже такого ученого человека, как де Шальяк, оказалось нелегко убедить; он по-прежнему настаивал, что телесная влага передается от одной жертвы к другой вместе с дыханием. «Мы оба отчасти правы», – вот на чем они в конце концов помирились. И хотя Блэкуэлл был отнюдь не дурак, ему, в самом разгаре всех этих ужасных событий, наверняка было не до ученых рассуждений.
