Весь конец осени Ли Бо, Гао Ши и Ду Фу провели вместе, странствуя в «землях Лян и Суй», как некогда назывались окрестности городов Чэньлю и Сунчэна. В этих местах они не только читали друг другу стихи, упражнялись в фехтовании и стрельбе из лука, поднимались на многоярусные каменные башни, построенные много лет назад, и, как подобает истинным поэтам, подолгу стояли на галерее верхнего яруса, любуясь расстилавшимися вокруг далями, размышляя о «древнем и современном». Так же подолгу они беседовали обо всем, что происходило в стране: о славном царствовании Сюаньцзупа, о возвышении евнуха Гао Лиши и родственников прекрасной Ян Гуйфэй, о новых наборах в армию, оставлявших крестьянские семьи без рабочих рук, о введении новых налогов, о повышении цен. Обстановка в стране уже не казалась такой безмятежной, как несколько лет назад, и хотя в стране никто не голодал, крестьяне снимали с полей богатые урожаи и прилавки ломились от товаров, на горизонте империи собирались зловещие тучи. Об этом и рассуждал Ду Фу, сидя напротив друзей и подбрасывая в костер сухие ветки. Он гордился тем, что знаменитые поэты приняли его как равного и, несмотря на разницу в возрасте - Ли Бо был старше на одиннадцать, а Гао Ши на шесть лет, - меж ними возникла дружба. Никогда раньше Ду Фу не испытывал такой глубокой привязанности к друзьям и радости оттого, что совпадали их самые заветные мысли и чувства, и, «познавшие звук», они даже в молчании понимали друг друга.

С храбрым Гао Ши Ду Фу объединяла общность судеб: оба родились в семье чиновника, провалились на столичных экзаменах, странствовали по свету. Ли Бо оказал большое влияние на Ду Фу обширными философскими познаниями и особенно увлек своего друга двумя идеями, зародившимися в недрах классического даосизма Лаоцзы и Чжуанцзы, а затем во многом переосмысленными философами Северных и Южных династий - идеями светского отшельничества и поисков эликсира бессмертия. Светское отшельничество «аристократов в отставке» отличалось от сурового религиозного отшельничества, проникнутого духом жертвенности, аскетизма и борьбы с плотью. Покинуть службу, поселиться в деревенской усадьбе, выращивая садовые хризантемы, сочиняя «стихи о садах и полях», заваривая крепкий зеленый чай и с равнодушием взирая на тех, кто охвачен бессмысленной жаждой чинов и славы, - этот идеал светского отшельничества не требовал полного забвения радостей жизни, а, наоборот, уравновешивал в человеке «внешнее и внутреннее», приносил покои и гармонию. Столь же заманчивым и притягательным казалось отправиться в горы с заплечной котомкой и суковатым посохом в руке, наткнуться на редкие виды минералов, возвратившись домой, изготовить по древним рецептам волшебный эликсир, делающий тело нестареющим, а жизнь - вечной. Нетрудно заметить, что светское отшельничество было своеобразной формой политической борьбы и политического протеста, недаром многие «аристократы в отставке» покидали двор отнюдь не по собственному желанию, а в результате победы враждебной группировки или фракции, как это и случилось с Ли Бо. В глазах Ду Фу Ли Бо был отшельником в самом широком смысле слова: именно даосизм воспитал его бесстрашным в поступках и мыслях, импульсивным, непредсказуемым, не считающимся ни с какими условностями, свободным и вдохновенным в творчестве. Влюбленный в старшего друга и преисполненный к нему восторженного благоговения, Ду Фу в своих духовных исканиях стремился ему подражать. Конфуцианство на время отодвинулось в сторону, а его место заняли нескончаемые беседы о Дао, о лечебных травах и снадобьях, о древних отшельниках, по преданию, достигавших тысячелетнего возраста, о фее долголетия Чанъэ, живущей на луне, о Лунном Зайце, растирающем в ступке порошок вечной жизни, о даосском мудреце Гэ Хуне и его знаменитом трактате, толкующем о различных способах продления жизни. В стихотворении, посвященном старшему другу, Ду Фу писал:

Гао Ши принимал сдержанное участие в этих беседах и, слушая своих друзей, лишь покачивал головой и вздыхал. Конечно, он со всем почтением относился к мнению Ли Бо и находил весьма глубокими слова Ду Фу, но сам он, неразумный простак (самоуничижение - дань вежливости), сохранял верность учению Конфуция, а на даосизм смотрел как на непозволительную роскошь. Гао Ши считал, что только богатые и знатные люди могут позволить себе увлекаться снадобьями и эликсирами, которые, во-первых, стоят изрядных денег, а во-вторых, отнимают у человека драгоценное время. По мнению Гао Ши, человека, «не встретившего судьбы», должно заботить, как устроиться на службу и заработать чашку риса, а остальное - что бы ни говорили друзья - не слишком-то важно. Отшельническая хижина - последний приют для тех, в ком уже не осталось сил бороться, но он, Гао Ши, еще крепко сжимает в руке меч, помнит наизусть слова древних книг и умеет давать мудрые советы правителям. Поэтому он надеется на земное счастье и земную удачу, а что там, на Небе, каждый узнает в свой срок... Охваченный вдохновением, Ли Бо не замечал вежливой сдержанности Гао Ши и, обрушивая на него водопады слов, был уверен, что храбрый рыцарь готов устремиться за ним в чертоги лунной феи. Но Ду Фу, глядя на Гао Ши, словно бы опускался на землю и вспоминал о собственном неустройстве - не чиновник и не отшельник, нет ни прочного заработка, ни постоянного пристанища. Правда, он всюду возит с собой листки со стихами, которых становится все больше и больше, но за стихи ему никто не платит, а денег в кошельке остается все меньше. Где уж там думать о покупке дорогого эликсира - набралось бы монет на жиденький овощной суп!..

Когда, между друзьями заходил разговор о поэзии, Гао Ши поддерживал его охотнее, и тут уж Ду Фу частенько замолкал, лишь бы не пропустить ни слова. Ему было чему поучиться у друзей, чья поэзия помогла ему в поисках собственных путей. Поиски давались нелегко, но, словно прорубая ступени в непроходимых горах, Ду Фу упорно карабкался на вершину. Он понимал, что его пути лежат в стороне от дороги, которую выбрали мастера «дворцового стиля», создававшие строфы, подобные искусственным цветам, - отточенные и безжизненные. Но в какой именно стороне, Ду Фу еще не знал и в свои тридцать три года оставался «путником, заблудившимся в садах» танской поэзии. Мужественная лирика Гао Ши подействовала на него, как освежающий порыв ветра: Ду Фу убедился, что классический пятисловный стих пригоден не только для воспевания луны, цветов и дворцовых красавиц, но и для раскрытия острых современных тем. «Пограничные» строфы Гао словно бы возникали из густой прогорклой пыли, которую поднимали сапоги солдат, уходивших в походы; в них слышались хрип загнанных лошадей, вой степного ветра, свист вражеских стрел. И оказывалось, что во всех этих «грубых» деталях больше поэзии, чем в самых утонченных.

Стихи Ли Бо приблизили его младшего друга к истокам даосского взгляда на искусство. Ду Фу стал постигать на собственном опыте, что миг творческого горения, взлет фантазии, вспышка интуиции способны дать больше, чем кропотливая и долгая шлифовка строк. Вдохновенный Ли Бо брался за кисть лишь тогда, когда поэтический замысел созревал в нем настолько, что требовалось лишь несколько взмахов кисти, чтобы стихотворение - готовое - легло на бумагу. Остальное время Ли Бо занимался совсем иными, на первый взгляд посторонними вещами - заваривал целебные травы, смотрел на осеннюю луну, слушал шум ветра в вековых соснах. Но наступал волшебный миг, и он сам словно бы становился луной или деревом, так глубоко удавалось проникнуть в их «корень», их неповторимую сущность. Вслед за даосскими мудрецами Лаоцзы и Чжуанцзы Ли Бо любил повторять, что в поэзии молчание, намек, недосказанность подчас оказываются выразительнее многих и многих слов. Ли Бо учил «забывать слова» наподобие великого Чжуанцзы, однажды сказавшего: «Где мне найти человека, забывшего слова, чтобы поговорить с ним?» Точно так же, как китайский художник, изображавший небо или воду, оставлял пустой часть свитка и зритель безошибочно догадывался, что именно здесь должно быть: небо или вода, поэт «обрывал» стихотворение, заставляя читателя дорисовывать в воображении словесную картину. Отсюда и название одного из самых распространенных жанров китайской поэзии - «оборванные строфы»... Так пролетела благодатная осень 744 года, сдружившая трех поэтов. В начале зимы, с наступлением первых холодов, Гао Ши покинул своих друзей: ему предстояло долгое путешествие на юг. Проводив в путь храброго рыцаря, пожелав ему удачи и взяв с него обещание не лениться и писать письма, Ли Бо и Ду Фу остались вдвоем - надолго ли, мы не знаем. В этом месте повествования белая зимняя пелена как бы окутывает двух поэтов, скрывая их от наших глаз. Известно лишь, что зимой Ду Фу пересек Хуанхэ, чтобы встретиться с даосским наставником, жившим в горах Обитель Князя, но оказалось, что наставник к тому времени уже скончался. Долго стоял Ду Фу у стен его жилища, размышляя о непостоянстве мира, о чередовании жизни и смерти. Весной следующего года Ду Фу отправился в Яньчжоу, где некогда служил его отец, и написал стихи на хижине знакомого отшельника Чжана, встреча с которым оставила глубокий след в его памяти: