Миновав билетный контроль, она, запыхавшись, вбежала в здание вокзала и кинулась вверх по ступенькам на платформу, расталкивая людей. Кондуктор уже размахивал красным сигнальным флажком. Мисако едва успела заскочить в вагон между закрывавшимися половинками двери. Чемодан зажало, дверь дернулась и на мгновение раздвинулась, позволяя втащить его внутрь. Поезд пополз вперед. Мисако без сил прислонилась к двери. Четвертый вагон, а билет у нее в шестой. Она вздохнула и прикрыла глаза. Пробираться на ходу через два переполненных вагона, да еще тяжелый чемодан плюс хрупкая коробка в руках…

Внутренняя дверь оказалась тугой, пришлось удерживать ее плечом, держа коробку в одной руке и втаскивая чемодан. Весь вагон таращился на одинокую женщину, но никто не предложил помочь. Раскрасневшись от усилий и смущения, она боком протискивалась по узкому проходу сквозь густой сигаретный дым. Открыть следующую дверь оказалось еще труднее. Развернувшись, Мисако изо всех сил уперлась в нее спиной, когда вдруг давление резко ослабло. Поняв, что дверь удерживает чья-то рука, она повернулась… и обмерла, встретив улыбающийся взгляд монаха из Камакуры.

— О! Мисако-сан! Позвольте, я помогу… — Он ловко подхватил чемодан.

— Это вы! — Она раскраснелась еще пуще оттого, что в неловком положении ее увидел знакомый.

— Я вижу, вы едва не опоздали на поезд, — добродушно усмехнулся Кэнсё. — Присаживайтесь на мое место, передохните немного.

Пассажиры обернулись в их сторону, наблюдая за долговязым монахом и молодой женщиной. Со всех сторон слышались перешептывания. Сосед Кэнсё, сидевший у окна, встал и предложил обменяться местами.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны, — поклонилась Мисако, протягивая свой билет.

Мужчина посмотрел и замялся.

— Но… — осторожно заметил он, — вы едете в первом классе, а здесь второй.

— Ничего страшного, — воскликнула Мисако. — Пожалуйста, вы окажете мне большую услугу.

— Все-таки… — продолжал он сомневаться.

— Пожалуйста! Сэнсэй мой добрый друг, мне бы очень хотелось сидеть с ним рядом, — настаивала она. — Мне все равно, в каком классе ехать. Пожалуйста, возьмите.

— Ладно, если так, то спасибо вам. — Мужчина подобрал портфель и книгу, поклонился и пошел вперед по проходу.

Пассажиры снова зашептались.

Мисако с улыбкой устроилась возле окна. Хотя с утра все шло наперекосяк, теперь, похоже, счастье не обошло стороной. Вот так встреча! Наконец-то можно задать все вопросы, накопившиеся с того трагического дня, когда умер дедушка. Воспоминания заставили ее тяжело вздохнуть.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо осведомился монах. — Устали?

— Немного, пока бежала на поезд. Теперь все в порядке.

Некоторое время оба молчали, разглядывая мелькавшие за окном виды.

— Как погода в Камакуре? — спросила Мисако, думая совсем о другом.

— Превосходная, — ответил Кэнсё, — в самый paз, чтобы любоваться горой Фудзи.

Вернувшись домой, он прилагал все усилия, чтобы выбросить из головы мысли о внучке покойного настоятеля, однако после слов «добрый друг», сказанных в его адрес, сердце радостно забилось.

— Как жизнь в Токио?

— Как обычно, — пожала плечами Мисако, вновь отворачиваясь к окну и опуская завесу молчания.

Ей пришло в голову, что их неожиданная встреча в поезде вовсе не случайность, как и тогда в саду Сибаты.

На самом деле на этот раз монах ничего не планировал. Был момент, когда он даже решил не ехать в Ниигату на церемонию: слишком уж сильной оказалась его привязанность к молодой женщине. Он инстинктивно чувствовал опасность и стремился освободить душу от ненужных пут. Как говорил Будда, «уступи вожделению хоть немного, и оно начнет расти, будто младенец во чреве матери».

Как правило, дзэнские священники не принимали обета безбрачия, несмотря на то что семья считалась помехой для обретения сатори. Они предпочитали заводить жен и привлекать их к хозяйственным обязанностям в храме, ведя нормальную семейную жизнь и одновременно располагая большим временем для исполнения профессионального долга. Однако Кэнсё избрал безбрачие, сделав своим домом храм в Камакуре, а семьей — сообщество монахов. Для человека с его внешностью и происхождением это был разумный выбор. Впрочем, решение далось нелегко, потребовались бесчисленные часы медитации, в течение которых он мучительно бился в уединении и тишине над тайнами мироздания и собственной личности. Чтобы обрести мир и внутренний свет в простой и тихой жизни, следовало выиграть борьбу с многочисленными мирскими соблазнами. Кэнсё хорошо понимал, что его одержимость паранормальными явлениями, теперь неразрывно связанная с образом очаровательной Мисако, грозит полностью разрушить привычное размеренное существование, но никак не мог отречься от того, что считал своим долгом по отношению к молодой женщине. Ведь он не только присутствовал при трагической смерти ее деда, но и отчасти был в ней виновен. Ему следовало не потакать опасным планам наивного старика, а решительно пресечь их. Ах, если бы знать заранее…

Городские кварталы мелькали за окном поезда, словно потемневшие мазки старой краски. Пассажиры понемногу занялись обычными делами: кто разворачивал пакеты с едой, кто, достав книгу или журнал, углубился в чтение, а некоторые, откинув голову, уже сладко похрапывали. Мисако и Кэнсё изредка перебрасывались вежливыми фразами, тонувшими в оживленной болтовне двух женщин по ту сторону прохода.

Ссора с Хидео и последующая спешка оставили у Мисако ощущение душевного и телесного дискомфорта. Пройдя в туалет, она расчесалась перед зеркалом и стала подкрашивать губы, с удивлением осознав, что чувствует себя куда увереннее, чем прежде. Как ни странно, в этом монахе с его странными светлыми глазами было что-то успокаивающее. Как там мать их называла… глаза иностранца? Нет, скорее обезьяньи: с золотыми крапинками и полные озорства.

Мисако вернулась на место, едва сдерживая улыбку.

— Интересно, наша встреча — тоже результат ваших мысленных волн? — шутливо спросила она. — Вы не звали, случайно, меня в этот поезд, как тогда в саду?

Густо покраснев, Кэнсё смущенно провел рукой по бритой макушке.

— Нет, нет, что вы! Я тоже удивился.

— Так или иначе, я рада вас видеть, — промолвила Мисако с неожиданной теплотой. — Должна сказать, что вы очень помогли мне тогда в Ниигате, с тех пор я стала гораздо лучше себя понимать.

— Ну что ж, если у вас есть еще вопросы, я весь внимание. — Монах с улыбкой оттопырил руками свои большие уши.

Мисако хихикнула, смущенно прикрыв ладонью рот. Когда приступ смеха прошел, она сложила руки на коленях и робко спросила:

— Вы не будете возражать, сэнсэй, если мы поговорим о том дне, когда с дедушкой случилось несчастье?

— А вы уверены, что стоит? — нахмурился Кэнсё.

— Просто… Вы, наверное, так же как и я, не поняли, что произошло.

Он задумчиво провел рукой по бритому черепу. Неудержимое любопытство тянуло его расспросить Мисако о ее воспоминаниях, тогда как внутренний голос твердил, что мрачное прошлое лучше оставить в покое. И все-таки, ощутив молодую женщину рядом с собой, вдохнув ее запах, такой свежий и чистый, и взглянув в большие доверчивые глаза, полные ожидания, монах не выдержал.

Сердце его сжалось, он наклонился и шепнул:

— Да. Особенно когда вы вошли в транс. У вас что-нибудь осталось в памяти?

— В транс? — удивилась Мисако. — Мне показалось, я просто упала в обморок.

— Это потом, а сначала…

— Вы уверены, что не ошибаетесь? — Ее глаза широко раскрылись от удивления.

— Уверен, — кивнул монах. — Ваше тело оставалось на месте, но разум и душа витали где-то далеко.

— Да, теперь, когда вы говорите, я вспоминаю, как смотрела сверху вниз, будто парила над мостом.

— И что же вы видели? — оживился Кэнсё. — Вы запомнили?

— Да, — кивнула Мисако и, помолчав, продолжала: — Я видела, как мы все трое стояли на коленях и молились. Видела алтарь и тот ящик, обтянутый шелком… и в то же самое время — девушку на мосту. Она сидела на корточках и складывала камни в платок. Собрала их в узел, взвалила его на плечи и завязала концы на груди… Потом наклонилась и упала в воду, словно ныряльщица за жемчугом с корзиной на спине. Я слышала всплеск и видела волны… и пузыри. И еще голубой лоскут, уходящий в глубину.