Стараясь собрать духовные силы, Мисако посылала зов в неизведанные пространства, отдавая, как могла, последние почести той жизни, что существовала прежде и окончилась здесь, на берегу. Возможно, та девушка жила поблизости, у нее были дом и близкие люди, которые так и не узнали, что произошло. Как, наверное, они горевали, когда она пропала! Теперь же от нее ничего не осталось, кроме пепла в урне да горстки костей на дне.

Глубоко погрузившись в свои мысли, Мисако чувствовала, как поток энергии течет от рук кверху, все выше и выше, через плечи к голове, и вновь низвергается водопадом, пронизывая будто жидким струящимся светом, излучая радужное сияние и заставляя дух отрываться от тела. Она больше не смотрела в спины священников, но парила в облаке благовоний, точно птица, глядя сверху вниз на алтарь, бритые головы молящихся и свою собственную, склоненную, с прической, стянутой черепаховым гребнем. Воздух вокруг звенел от песнопений.

В стороне, на мосту, кто-то был — девушка на коленях, возле кучки камней. Согнувшись, она перекладывала камень за камнем на лежавший рядом квадрат из темной материи. Встав на корточки, собрала концы ткани, с усилием закинула узел на спину, завязала на груди… Потом, помедлив немного, опрокинулась в воду.

Раздался оглушительный всплеск, от места падения кругами пошли темные волны, накатываясь на каменистый берег возле алтаря. Еще один всплеск — или это деревянный молоток снова обрушился на гонг? Песнопения смолкли.

— Наму Амида буцу, — произнес настоятель священную формулу, приподняв сложенные ладони. — Наму Амида буцу, — повторил он с низким поклоном в сторону алтаря, опершись руками на циновку. — Наму Амида буцу, — еще один поклон достался помощнику.

— Наму Амида буцу, — выговорил в свою очередь высокий монах, кланяясь в ответ Учителю, затем повернулся к Мисако, чтобы повторить поклон…

И тут в отлаженном ритуале произошел неожиданный сбой. Мисако никак не отреагировала на поклон: застыв неподвижно, она смотрела прямо перед собой, будто слепая. Сердце Кэнсё застучало — молодая женщина явно находилась в трансе. Монах напрягся, ожидая со страхом, что произойдет дальше.

Ни о чем не подозревая, старый священник возобновил чтение сутры: «Ис син те рай…» Снова прозвучал удар гонга, однако Мисако не шевельнулась, даже не моргнула. Кэнсё внимательно вглядывался в ее лицо, все то же милое личико, которым он накануне любовался, но в чем-то неуловимо изменившееся. Из-под знакомых густых бровей смотрели, казалось, совсем другие глаза, усталые, покрасневшие, отстраненные.

По телу молодой женщины пробежала дрожь. Тягучее пение наполняло ее сознание страстью и ритмом, медленно наращивая напряжение, как в кукольном представлении бунраку. Прежняя жизнь осталась там, внизу; теперь ею управляло какое-то непонятное темное существо, двигало руками и ногами, заставляло их дрожать, дергая за ниточки, словно у марионетки.

Старик наконец осознал, что молится один. Замедлив пение, он с недоумением обернулся. Не отрывая глаз от Мисако, Кэнсё тронул его за плечо.

— Продолжайте! — напряженно произнес он. — Что бы ни случилось, не прерывайте сутры.

Растерянно кивнув, старый священник неохотно подчинился. Дрожащим голосом он медленно выговаривал привычные слова, хотя смотрел только на внучку, не оборачиваясь к алтарю. Тем временем лицо Мисако последовательно, как в калейдоскопе, искажалось разными оттенками ужаса. Теперь черты ее изменились до неузнаваемости, рот с высунутым языком отчаянно хватал воздух. Старика охватила паника, он заторопился, выговаривая слова сбивчиво и почти неразборчиво, его собственное лицо, сморщившись от невероятного напряжения, превратилось в маску плачущего младенца. Сквозь его пение пробивался взволнованный голос Кэнсё, зовущий Мисако по имени. Все смешалось, происходящее было дико и непонятно.

— Нет, нет, так нельзя! Что случилось? — не выдержав, выкрикнул настоятель.

Мисако затряслась в судорогах, из ее уст вырвался болезненный стон. Старик в отчаянии протянул к внучке руки.

— Мисако-сан! Мисако-сан! — звал Кэнсё, нежно гладя девушку по щеке.

Другой рукой он сжимал плечо Учителя, стараясь успокоить его и удержать на расстоянии.

Снова застонав, она оттолкнула руку монаха. Изо рта ее потекла струйка слюны, из глаз брызнули слезы, пальцы вцепились в волосы, выдергивая из прически длинные пряди. Прозвучал еще один пронзительный душераздирающий вопль.

— Что случилось? — прохрипел старик.

Лицо его побагровело, он бросился к внучке, выкрикивая ее имя.

Вопль Мисако оборвался, она обмякла и опрокинулась навзничь, словно кукла. Дед оттолкнул монаха и, не удержавшись на ногах, упал на нее. Мисако больше ничего не видела, свет в ее глазах померк.

Смотритель, сидевший за завтраком с женой, вдруг наклонил голову набок.

— Что за шум? Вроде кричит кто-то?

Жена, не донеся палочками до рта маринованную сливу, прислушалась.

— Нет, ничего не слышу. — Она покачала головой. — Все тихо.

Он поднял руку, призывая к тишине.

— А я слышу. Крик такой, будто от боли.

— В саду никого нет, кроме монахов и женщины. Странно, — пожала она плечами, прожевывая сливу.

— Ну вот, опять крик! — Смотритель поставил на стол чашку с рисом.

— Иногда трудно понять, откуда доносятся голоса: из сада или с улицы, — успокоила его жена. — Может, детишки разыгрались… Так или иначе, если тем, из храма, что-то понадобилось, одежда и чай с закусками уже в павильоне.

Смотритель плеснул горячего чая в чашку с последними крошками риса, поболтал и выпил.

— Надеюсь, монахи пришли ненадолго. Не хотелось бы ждать их до вечера. Выходной, а они с самого утра явились, прямо беда!

— И не думай, — хмыкнула жена. — Видел, сколько они всего нанесли для своего алтаря? Первый раз вижу, чтобы такое делалось под открытым небом. Интересно, кто покойник. Странные дела творятся.

— Что да, то да, — усмехнулся муж, доставая сигарету из помятой пачки. — Ладно, может, их молитвы принесут удачу, хотя у нас и так нет отбою от посетителей. По воскресеньям соседи то и дело жалуются, что туристские автобусы перегородили улицу.

Покачав головой, он взял грабли и отправился расчищать дорожки от палой листвы.

Утреннее солнце ярко сияло, обещая прекрасный день. Внимание смотрителя привлекло приближающееся темное пятно у внутренних ворот. Опершись на грабли, он вынул сигарету изо рта и прищурил близорукие глаза. По направлению к нему от ворот двигалось что-то большое и черное, похожее на огромную ворону, летящую над самой землей, Смотритель осторожно пошел вперед, всматриваясь. Пятно приобрело более четкие очертания. Это был долговязый монах, он бежал, размахивая руками, а полы черной одежды нелепо болтались в такт огромным шагам. Монах что-то кричал на ходу, и, хотя слов было не разобрать, смотритель понял, что случилось что-то ужасное.

Ближайшая приемная врача находилась дальше по улице, за мостом. Узнав о несчастье с настоятелем, смотритель сразу же кинулся туда. Жена услышала громкие голоса и вышла из привратницкой, с удивлением провожая взглядом мужа, бегущего через мост.

— Что случилось? — воскликнула она, заметив Кэнсё.

Монах прислонился к стволу дерева, с трудом переводя дух.

— Дзюсёку-сама… потерял сознание, с ним плохо. Я перенес его в чайный домик. Пожалуйста, принесите одеяла… скорее!

Он повернулся и бросился назад. Смысл его слов не сразу дошел до женщины. В ужасе всплеснув руками, она побежала назад в дом, спотыкаясь на ступеньках. К тому времени, как ей удалось собрать одеяла, смотритель уже возвращался вместе с доктором. Стуча деревянными сандалиями по камням дорожки, она кинулась вслед за ними.

Старый священник лежал распростертый на безукоризненно чистых татами чайного домика. Голова его покоилась на свернутом шелковом хаори, принадлежавшем Мисако. Верхнее кимоно высокого монаха укрывало хрупкое старческое тело до самого подбородка, рукава раскинулись в стороны, как огромные черные крылья. Лицо старика было бледным и спокойным, он словно готовился улететь в таинственную неведомую страну.