— О голубой, с какой — то надписью.

— Есть!

— Где?

— В футляре от виолончели.

— А сама виолончель?

— Осталась у бородача.

— Ничего не понимаю.

— Я тоже не понимаю. — Мацек вздохнул. — Но сейчас все тебе расскажу. Они действительно очень здорово играли. А потом бородач подошел к письменному столу, вынул голубую пластмассовую папку…

— Видел ее?

— В бинокль. Как на ладони!

— И надпись была?

— Была, но я ее не разобрал.

— А что дальше?

— Вынул папку, отдал ее пану Коленке, а пан Коленка засунул ее в футляр и футляр замкнул.

— Это удача! — закричала я, а Мацек докончил рассказ.

— А потом они попрощались. Пан Коленка оставил виолончель у бородача, а футляр с папкой отнес к себе в башню.

Мне захотелось броситься Мацеку на шею, но при паралитике этого делать не стоило. Он мог бы догадаться, что мы обнаружили что — то очень важное.

— Мацек! — закричала я. — Ты чудесный, гениальный и все такое прочее… Сам себе доскажи, какой ты хороший.

Со свойственной ему скромностью Мацек не стал заниматься самовосхвалением. Потерев еще раз ладонью облупленный нос, он спросил у меня:

— Интересно, что может быть в этой папке?

— Если бы я знала… В любом случае что — то очень важное, если пан Коленка, оставив виолончель в углу, засунул папку в футляр, а Франт о ней выпытывал. Нужно будет проверить.

— Что проверить? — поразился Мацек.

— Что находится в той папке.

— Ну, ты скажешь! Да ведь папка лежит в футляре.

— Мацусь, — засмеялась я, — ты в самом деле гениальный, но порой кажется, что у тебя птичий разум. А шляпа?

— Что шляпа?

— У нас есть шляпа, которую я взяла в бородача. Для пана Коленки шляпа важнее папки. Отнеси ему шляпу, а при случае, может быть, удастся заглянуть в футляр.

— Фантастический план… — Мацек потер ладони. — Только как объяснить ему, откуда мы знаем, где он живет?

— Не беспокойся! Скажем, что играли в индейцев и случайно напали на его след.

Для игры в индейцев среди играющих должно быть, по меньшей мере, двое мальчишек. Один из них становится вождем, второй — шаманом. Оба курят трубки и, совещаясь, решают, кому объявить войну. Воины тем временем ждут в лесу, когда на горах зажгутся костры, сигнализируя им, что пора вступать на тропу войны.

Кроме двух мальчишек, необходимы еще головные уборы из перьев, томагавки и луки, не говоря уже о соколиных взглядах и храбрых сердцах. Правда, соколиные взгляды и храбрые сердца у нас имелись, зато не хватало остального.

Но для чего тогда на плечах сообразительные головы? Все остальное мы отыскали в "Укромном уголке", где, с облегчением сбросив голубое платье, я влезла в приличные джинсы. За шкафом мы нашли два топорика — две закопанские чупаги, которые с успехом могли заменить индейские томагавки. Из ореховых удилищ Мацек тут же изготовил два великолепных лука, а головные уборы из перьев… С ними было труднее всего. Мацек, однако, нашел замечательный выход. Он вспомнил, что индейцы племени суанатока, населяющего Скалистые горы, не носили таких головных уборов, а просто втыкали в волосы орлиное перо. Поэтому мы воткнули себе в волосы по индюшачьему перу, я взяла шляпу и, восклицая: "Смерть бледнолицым!", мы направились на Пасечную.

Окрестности развалин были самым подходящим местом для игры в индейцев. ничего удивительного, что мы почувствовали себя настоящими краснокожими из племени суанатока и выжидали только, кому объявить войну.

Разумеется, мы объявили ее пану Коленке. В тени башни, прямо под его окном, мы отплясали великолепный военный танец. На шум воинственных возгласов высунул свою лысую голову пан Коленка.

— Кто здесь так шумит? — гневно вопросил он.

— Племя суанатока, — откликнулась я. — Объявляем войну бледнолицым.

— Это ты, Девятка? — удивился виолончелист. — Умоляю, отойдите чуть — чуть подальше, а то у меня барабанные перепонки лопнут.

— Молчи, трусливый койот! — завопила я. — Сейчас мы разложим костер и заживо тебя поджарим.

— Не шути! — послышался умоляющий голос пана Коленки. — Пожалуйста, будьте потише, я слушаю по радио концерт симфонической музыки.

— Фи! Нас не пугают звуки ваших труб! — не унималась я. — Сдерем с тебя скальп и бросим его на съедение прожорливым псам.

— Девятка, — простонал пан Коленка, — иди лучше ко мне наверх. Угощу тебя очень вкусными бобами.

— Сдаешься, жалкий трус?

— Сдаюсь.

— Прекрасно, приготовь трубку мира и угощение для двух воинов.

— Хорошо, хорошо… — Пан Коленка умоляюще вскинул руки. — Идите, не могу больше выносить эти крики.

— Выгорело, — шепнула я на ухо Мацеку. — Давай наверх. Только не раскрывай рот, а то все испортишь.

— Может быть, я останусь здесь для охраны? — Мацек неуверенно посмотрел на меня.

— Боишься?

— Немного боюсь.

— Я тоже, — откровенно созналась я. — Да что делать, если я потребовала угощение для двух воинов.

— Да, и в самом деле, — вздохнул Мацек. Сейчас он ничем не напоминал благородного воина из пелмени суанатока, да и вообще никого не напоминал, а только трясся, как осиновый лист. Должна признаться, что и я тоже…

— Ключ под ковриком, — услышала я доносившийся сверху голос пана Коленки.

Действительно, ключ находился там, где ему положено быть — большой, тяжелый, старинный, вызывающий уважение и трепет.

— Может, все — таки сделаем вид, что заблудились? — шепнул Мацек.

Я не хотела больше притворяться, отперла дверь, с большим трудом отворила ее, и мы вошли в обиталище призраков и духов.

— Боишься? — прошептал Мацек дрожащим голосом.

— Чуть — чуть.

— Я тоже.

— Тогда двигаем дальше.

Далее находилось просторное помещение с каменными стенами и готическим сводом. Из боковой ниши вели наверх узкие каменные ступеньки. Мы молча поднимались по ним, ожидая, когда, наконец, явится какой — нибудь призрак или привидение, но, видимо, для призраков было еще рано, и никто из них не явился. Зато в открытых дверях на втором этаже появился пан Коленка, рассеивая лысиной окружающий мрак.

При виде моей чупаги и особенно индюшачьего пера он, вздрогнув, отступил в комнату.

— Дитя мое, что ты выделываешь? — вскричал пан Коленка, заламывая руки. — И к чему вообще весь этот маскарад?

— Не видите разве, что мы играем в индейцев? — ответила я и вошла в комнату.

Его старинное жилище мне понравилось. Белые стены, сводчатый готический потолок, пол из сосновых досок, маленькое оконце в нише, полное цветов и зелени, а среди всего этого пан Валерий Коленка. На мгновение я представила его себе средневековым монахом в монастырской келье. Ему с его благочестивой лысиной была бы очень к лицу грубая монашеская ряса.

Кроме пана Коленки, в комнате находились еще железная кровать, шкаф, сколоченный из простых досок, стол и стул, а на столе электрическая плитка и целый букет овощей. Я догадалась, что пан Коленка — вегетарианец.

— Вот мое святилище, — изрек виолончелист.

— Мне очень нравится, — объявила я. — Интересно, что вы надумали по делу о своей шляпе?

Его лицо исказила почти болезненная гримаса. Горько усмехнувшись, он по привычке снял с носа очки.

— О, Девятка, и не вспоминай об этом. Несчастье, просто несчастье. Я дал объявление в газету, но уже потерял всякую надежду.

— А я не потеряла, — возвестила я, демонстрируя шляпу, которую предусмотрительно прятала за спиной.

Резким движением он вырвал у меня шляпу, подошел к окну и, надевая очки, спросил:

— Где ты ее нашла?

— Военная добыча, — пошутила я.

Повертев шляпу дрожащими руками, пан Коленка обернул ее тульей вниз и отогнул кожаный отворот. Мне показалось, он вот — вот радостно подскочит и бросится мне на шею. А он крутил головой, что — то нашептывая про себя, а потом решительным жестом протянул шляпу мне.

— Нет, это не моя!