Ельник еще не просох после ночного дождя, поэтому сама Тулупкина искала труп только на дорогах и тропинках, а всех остальных посылала в кусты. Народ, оказавшись вне поля видимости начальства, потихоньку отползал на базу, продолжать занятия и поэтому уже через полчаса Тулупкина по лесным дорожкам гуляла только в компании все тех же своих подруг, а через час, не найдя ничего, они вернулись в Никольские Выселки.

Оттуда Тулупкина позвонила в местное отделение милиции и сообщила дежурному о своих подозрениях.

— А скорее всего это кто-то кого-то в кустах прижал, только и всего, — догадался о причине шума дежурный сержант, неплохо знакомый со студенческой полевой практикой. Так что не стоит беспокоиться. Трупа нет.

Перед самым ужином преподаватели разбудили Мишу и рассказали о дуре-Верке. А потом все пошли в столовую. Путь до нее (всего 100 метров) был ничем не примечателен, кроме того, что на столовую сделал пять боевых заходов легкий спортивный самолет. После пятого он резко взмыл вверх, покачал крыльями и исчез.

— У этого летуна здесь зазноба из наших студенток, — догадался Васильев, потом остановился и показал рукой вперед. Все увидели, что ищущий вдохновения аспирант все-таки сидит на «скамейке муз». Однако он ничего не писал, а просто смотрел.

На стене столовой висело объявление о вечерней лекции врача-гигиениста «Секс — необходимость, удовольствие или наслаждение?», у которого стояла только «сладкая парочка» да еще один первокурсник.

Ужин был так себе, но, к счастью, к преподавателям приехал из Москвы их коллега — свежеиспеченный кандидат биологических наук. И преподаватели начали тихо отмечать его успешную защиту.

Через час Миша сделал перерыв и вышел подышать свежим воздухом.

У единственной душевой кабинки толпилась небольшая очередь из студентов. Первым стоял Коля. Нос у него был ужасен — как будто его погрузили в миску с кипящим маслом. Борщевик Сосновского — очень коварная трава. Хуже крапивы.

Коля готовился к омовению. Для этого он аккуратно разложил на столике пять мыльниц с разноцветными сортами мыла.

— Зачем тебе столько? — спросил его один из студентов.

— А это все для разных частей тела, — кокетливо ответил Коля и скрылся со своей мыльной коллекцией в душевой кабинке — мыть все эти части.

Сделал он это довольно быстро. После него очередь мыться наступила для «сладкой парочки» и все стоящие после них студенты приуныли, так как знали, что это надолго.

Мишины вечерние наблюдения были прерваны появлением юной преподавательницей с кафедры ботаники.

— Миша, выручай, Лешка, ну аспирант, вернее, уже кандидат, который сегодня обмывает защиту напился и упал в кустах прямо у ворот биостанции, — негромко сказала она ассистенту. — У меня одно лишнее одеяло есть, пойдем его укроем — замаскируем чтобы его Тулупкина не увидела.

И вся очередь, стоящая в душ и ждущая пока натешится «сладкая парочка», наблюдала, как к прогуливающемуся по главному проспекту ассистенту с кафедры зоологии подбежала аспирантка с кафедры ботаники, затем они быстро зашли в ее комнату, быстро вернулись оттуда уже с одеялом и побежали в лес.

Потом Миша вернулся к себе в общежитие и примкнул к продолжающим отмечать успешную защиту, правда, уже без виновника торжества.

Преподаватели угомонились только к полуночи.

Миша еще раз вышел из домика, чтобы совершить моцион перед сном. Жизнь в Никольских Выселках продолжалась. Из леса, завернутый в одеяло, брел мрачный кандидат наук, а навстречу ему в лес направлялась романтические юноша и девушка — снова встречать рассвет. Но теперь у каждого из них было по зонтику.

Под фонарем на корточках сидел первокурсник и что-то внимательно рассматривал.

Миша подошел и тихонько присел рядом. Зрелище было поистине завораживающим. На земле то нежно, то страстно обнимаясь, копулировали два дождевых червя.

— Это вам не скучная лекция гигиениста, — восторженным шепотом сказал парнишка. — Это будет почище, чем самый крутой эротический фильм. Вот она, настоящая половая жизнь! — и вздохнул.

Миша пошел дальше мимо студенческих бараков.

На знакомом крыльце по-прежнему сидела девушка в ковбойке. Но на этот раз она курила, и трусики у нее были другие — розовые с синими губками.

На другом крыльце снова расположилась вся подгруппа в ожидании, когда освободится «сладкая парочка». Кто-то негромко разговаривал, кто-то бренчал на гитаре, а из открытого окна ему вторил перезвон консервных банок.

Совсем стемнело, и Миша решил завершить день тем, чем и начал — чтением дацзыбао.

Из центра неофициальной информации Никольских Выселок доносились причитания женщины.

Ассистент погулял в окрестностях, а затем зашел в уже опустевшее помещение уборной. Мишу ждало разочарование: кто-то только что закрасил все фрески известкой, а то, что не закрашивалось, стесал ножом. Не тронутые осталась только надпись «Здесь был Дрюфель», рисунок сердца с Яной и Ромой внутри, и, почему-то, многодверные переживания малоопытного графомана.

Догадавшись, кто был беспощадным цензором, Миша побрел к себе.

Ассистент прошел несколько шагов и вздрогнул — прямо на него, в кромешной тьме, сами по себе двигались белые мужские трусы. Но человека в них не было!

У Миши похолодело внутри, но тут на феномен попал луч света от далекого фонаря, и Миша узнал Лунду — студента-третьекурсника из Африки. И хотя свет был очень слабым, Миша все же успел заметить в руке наследного принца карандаш.

Показался огромный синий купол кафедрального собора когда-то процветающего купеческого, а ныне захолустного городка, и поезд стал тормозить. За окном мелькнул по-утреннему серый пустой перрон с полусонными милиционерами и, наконец, знакомая улыбающаяся физиономия Гены.

Гена — это мой приятель, заместитель директора заповедника, в котором я ежегодно провожу полевую практику со студентами. Кроме жизнерадостности, он обладал и другими запоминающимися чертами: общей угловатостью, слегка татарскими чертами лица и чудесными оттопыренными ушами.

Почти сразу же после выхода из поезда студенты стали вытаскивать свои неумело упакованные и поэтому громоздкие рюкзаки, цепляясь в проходе свернутыми в трубки туристическими ковриками, сумками, из которых, конечно же, сыпались свертки с недоеденной за ночь снедью и пластиковые бутылки с недопитой пепси-колой.

Гена, который ежегодно встречал меня с очередной группой студентов, не переставал удивляться то изысканным ракеткам для бадминтона, то невероятно дорогому спиннингу, то «навороченному» цифровому фотоаппарату, то другим столичным диковинкам, подаренным щедрыми родителями своим безалаберным отпрыскам. Жизнерадостный Гена взял на каждое плечо по рюкзаку у двух девиц (девицы как всегда в группе доминировали — ничего не поделаешь, специфика педвуза), и мы двинулись к крытому брезентом защитного цвета ГАЗу — машине заповедника.

Студентам пришлось моментально перестраиваться и сразу привыкать к полевой жизни — то есть грузить свои новые и чистые рюкзаки на уже наваленные в кузове машины закопченные ведра, чайники, лопаты, в комьях засохшей земли, и какие-то заскорузлые (очевидно из-под картошки) мешки. При этом у двух рюкзаков тут же оторвались лямки, из одного пакета просыпались макароны, а все студенты мгновенно стали невероятно грязными — из-за сухой глины, обильно покрывающей дно кузова.

— Поехали! — весело крикнул из кабины чистый Гена. Машина тронулась, меня привалило к чей-то уютной груди, а в открытое окно подул утренний, душисто пахнущий степными травами ветерок.

За окном поплыл хорошо знакомый мне пейзаж лесостепной зоны: деревни с сараями, сложенными из известняковых блоков, нескончаемые и однообразные посадки канадского клена вдоль дорог и обширнейшие поля.