Исследователи не только умело, без потерь откопали все это богатство, но и сняли подробный план первобытного жилища. Находки были тщательно запакованы и перевезены в родное учреждение.

Так, на втором этаже, в специально отведенном зале, был восстановлен этот доисторический огромный шалаш, юрта, чум, яранга — сейчас никто уже не скажет, как на неизвестном языке наших далеких предков называлось это логово первобытного человека.

Дизайнеры и реставраторы потрудились на славу, и жилище действительно стало украшением нашего учреждения. Благодаря их стараниям в отдельном отсеке Кунсткамеры возвышалась огромная полусфера. Ее каркасом служили исполинские, поставленные вертикально мамонтовые бивни и мастерски тонированные реставраторами, словно прокопченные дымом неугасающего очага, деревянные жерди.

Вся конструкция сверху была затянута антилопьими шкурами. Дверь, сделанная из шкуры зубра, была приоткрыта, и в полумраке первобытного жилища светилась красная лампочка, имитирующая тлеющие в очаге угли.

Казалось, что семья первобытного человека только что поужинала и мирно спала.

Стоило повернуть висевший у входа в хижину выключатель, как внутри загорался электрический свет, и посетители видели весь интерьер хижины.

Директриса, принимая высоких гостей, с помощью трех научных сотрудников, как и обещала, быстро провела французов по залам, ненадолго задержавшись на коллекциях моллюсков, бабочек, птиц и доставила гостей в заветный зал, к хижине.

Пресыщенные восхитительными коллекциями животных французы, замерев, в ожидании новых чудес рассматривали первобытную юрту снаружи.

— А сейчас, — произнесла директриса, подходя к выключателю, — вы увидите то, что никогда раньше не видели.

Вспыхнул свет, и хижина осветилась изнутри. У очага жилища охотника на мамонтов по личному распоряжению директрисы был создан образцовый порядок — ровным рядком стояли глиняные горшки и плошки, аккуратной кучкой лежали кости съеденного соседа и дрова.

А вот на первобытных нарах, на которых шкуры обычно были аккуратно, как в солдатской казарме заправлены, царил хаос. Сейчас же и французы и сотрудники Кунсткамеры обнаружили, что поверх скомканного голубоватого, в пятнах синтетического меха (очень хорошая имитация шкуры пещерного льва) лежала парочка. Директриса сразу же узнала Корнета. А вот что за лаборантка и из какого она отдела не могла понять. Зато нам с Тепловым очередная пассия Корнета была знакома. Это была не лаборантка. Это была балерина. Все-таки она вернулась. Наверное, за птичкой. Молодые люди были в самой что ни на есть первобытной одежде и занимались на антикварной лежанке тем же, чем когда-то на ней занимались их далекие предки. Мы с Тепловым поняли, что в этот момент на шкуре пещерного льва родилась еще одна легенда Кунсткамеры. Теперь Корнет был вне всякой конкуренции. Даже газовая плита померкла. К тому же были свидетели. И какие! Международные наблюдатели!

Сконфуженная и негодующая директриса торопливо выключила свет. А французы ничуть не смутились.

— Ну этого-то мы насмотрелись и дома, — сказал один из них. — В Париже целые кварталы с такими театрами есть. А кроме того, этим же занимаются клошары. Днем. Прямо на газонах. А вот хижина действительно уникальная!

— Уволю обоих, — шипела директриса, пока довольные французы не покинули Кунсткамеру. — Только откуда взялась эта девка? Ведь из отдела энтомологии я лаборантку на прошлой неделе уволила! Может новая библиотекарша? Уволю! И его, и ее!

Мы с Тепловым, молча завидуя Корнету, поднялись в опустевший актовый зал, забрали несъеденные бутерброды, последний штофик с полынью таврической и пошли продолжать праздник в отдел малакологии — в комнату, над которой висела картина «Морские улитки». По дороге заглянули в общемузейский сортир, расположенный рядом со скелетом мамонта.

Там мы обнаружили, что на стене, среди старых детских рисунков палеолитических Венер и надоевших подростковых матерных слов под самым потолком, на четырехметровой высоте, неизвестно как появилась свежая, четкая и вполне цензурная надпись: «Пили под мамонтом. ПТУ № 17. Люберцы. 1.03.1978».

И у них сегодня тоже был свой праздник.

В последний день июля я изо всех сил старался не опоздать на работу. Не потому, что, по моим расчетам, именно сегодня должна была проводиться очередная облава. Нет. Просто у Олега, моего непосредственного начальника сегодня был последний день перед отпуском и я искренне хотел сделать ему дорогой подарок — придти на работу вовремя. Но тщетно. Открывая дверь в Кунсткамеру, я думал о том, кого из своих сатрапов директриса поставила при входе — составлять черный список сотрудников, не успевших к началу рабочего дня.

К несчастью, сегодня она самолично встречала всех своих подопечных в вестибюле. Директриса поймала сначала меня, а затем и влетевшего следом обмотанного элегантным длиннющим белым шарфом Теплова. Разнос был неизбежен. Я подумал, что дело как всегда закончится выговором. Но все обошлось.

— Не торопитесь, молодые люди, — сказала директриса неожиданно беззлобным голосом. — Дело есть. Надо подвинуть слона.

Только сейчас я заметил в углу вестибюля стайку мужчин Кунсткамеры, уже отловленных начальницей и робко ожидающих дальнейших ее распоряжений.

— Нужно отодвинуть Молли, — приказала хозяйка Кунсткамеры, похлопав слона, вернее чучело слонихи, сохранившей свое имя и после смерти, по серому боку. — Вон туда, в тот угол.

Все опоздавшее мужское население Кунсткамеры, облепив чучело, словно муравьи майского жука, и упершись в различные части слонихи, покатили ее по красивому, еще дореволюционному кафельному полу в указанное место.

— Спасибо, все свободны, — произнесла начальница и запоздавшие научные сотрудники, загладив таким образом свою вину, стали расползаться по своим отделам.

Увитый белым шарфом Теплов подошел к двери своего отдела и обомлел. Над входом в отдел малакологии вместо мирной марины «Моллюски на дне моря» висело батальное полотно «Лось, загнанный волками».

— Черная метка, — пробормотал Теплов, бледнея и всматриваясь в затравленного зверя. — Пришел и мой черед.

Он обернулся и взглянул на все еще стоящую у Молли директрису. Она смотрела на малаколога и на ее тонких губах змеилась коварная улыбка.

Жизнь в Кунсткамере у рядовых научных сотрудников была непростая. Для того, чтобы всегда быть в форме, Генриетта Леопольдовна периодически находила себе очередную жертву из своих подчиненных, которую нещадно терроризировала. Начиналось все с мелких замечаний и придирок, потом следовали крупные выволочки на общекунсткамерских собраниях. Иногда несчастный работник не выдержав травли уходил по собственному желанию, иногда его со скандалом увольняли. Однако, если нервы у жертвы оказывались крепкими, то она, пережив критический период в жизни Генриетты Леопольдовны, оставалась на месте, ожидая когда у хозяйки Кунсткамеры сменится мотивация и она выберет из числа сотрудников новую мишень.

У Мамочки за долгое время борьбы со своим народом даже выработался определенный ритуал. В частности, над дверью объявленного врага появлялась картина известного анималиста Ватагина «Лось, загнанный волками» — черная метка нашего учреждения.

Я как мог утешил Теплова, посоветовав перетерпеть полгода и подумав, что у меня, по крайне мере, есть несколько месяцев относительно спокойной жизни, так как твердо знал, что директриса на этой охоте ведет себя благородно и травит лишь одну жертву за сезон.

Я оставил расстроенного Теплова и поднялся по крутым лестницам на четвертый этаж — в свой отдел. Там пришедший вовремя и поэтому не задействованный директрисой Олег уже вовсю рассматривал своих куличков. Начальник в последний день перед отпуском непременно решил дописать статью и уйти на отдых с чистой совестью.