— Завтра с утра, то есть ровно через сутки. Есть такая единица измерения замышёванности — «ловушко-сутки». Знаете?

— Ну а как же! Я ведь то же к млекопитающим отношение имею. Доброй охоты! — и закрыл дверь.

Дератизатор, спускаясь по лестнице, услышала из отдела териологии громкий крик «Кья!» и глухой удар.

Она испуганно оглянулась и заторопилась вниз, в подвал. Деревянные мышеловки в ее сумке гремели, как ансамбль лошкарей.

Паша после разминки не сразу приступил к своей основной работе — написанию этикеток, а пользуясь отсутствием директрисы, занялся любимым делом. Сначала он полчаса лупил руками и ногами по макиваре — специальной обшитой войлоком вертикально стоящей доске, приспособленной для отработки ударов карате (причем каждый удар сопровождался боевым кличем).

После макивары Паша умылся и облачился в рабочую одежду — в совершенно заношенные штаны, синий халат, кеды — и начал оттачивать приемы ведения боя с холодным оружием. Он открыл кабинет директрисы, сплошь увешанный рогами и черепами редких животных, а также другими экзотическими вещами: пробковыми шлемами, вьетнамскими соломенными шляпами, старинными пороховницами. Лаборант достал из угла кабинета начальницы настоящую якутскую пальму́ — полу-копье полу-бердыш тамошних охотников. Это был универсальный инструмент, которым промысловики прошлого века обрубали торчащие на пути ветки, кололи дрова или оборонялись от волков, медведей, злых чужеземцев или таких же соплеменников.

Паша взял оружие, развязал ремешки, которыми удерживалась прикрывающая лезвие дощечка, чтобы в мирной жизни, на марше (когда пальма́ служила просто посохом) не порезаться, и закрыл дверь в отдел на замок. Потом он поставил к двери огромный деревянный щит на котором красной краской был грубо нарисован силуэт человека и, отойдя по длинному коридору на десяток метров, метнул пальму́ в мишень.

Первый бросок не достиг цели — потенциальный противник Паши был поражен только в руку. Лаборант повторил попытку и через пятнадцать минут добился того, что копье попадало только в корпус красного супостата.

Паша удовлетворенно протер лезвие пальмы́ и отнес ее в кабинет директрисы. Но лаборант не торопился убирать деревянный щит, прикрывающий входную дверь, а прикрепил к голове нарисованного силуэта мишень с концентрическими кругами. Потом он извлек из своего шкафа пневматическую винтовку и полчаса упражнялся в стрельбе.

Паша снял с силуэта мишень, с удовольствием рассмотрел пробоины (все пули легли кучно), оттащил деревянный щит от двери и повернув ключ в замке открыл ее. Потом он взял с банку с водой и прошелся по комнатам своих коллег, поливая цветы. На розовом кусте в комнате директрисы начинал распускаться бутон. Паша сначала полил растение, а потом ножницами срезал цветок, отнес его в свою комнату и поставил в бутылку с водой.

И только после этого Паша сел за свой стол, взглянул на стоящий перед ним на полке бюст директрисы, грубо вырезанный им из куска хозяйственного мыла и совсем не похожий на оригинал, открыл коробку с мышиными тушками (особым способом изготовленными чучелами), пододвинул к себе баночку туши, обмакнул туда перо и написал на первой этикетке: «Apodemus sylvaticus». Этим Паша занимался без роздыху два часа подряд. Потом он открыл огромную молочную флягу. Сразу же во всем отделе резко запахло формалином. Лаборант стал корнцангом доставать из недр фляги задубевшие от фиксатора трупы зверюшек, собранные научными сотрудниками в различных экспедициях. Это был бросовый материал с потерянными этикетками, а значит не имеющий никакой научной ценности. Паша выбрал около трех десятков зверьков, помыл их под краном холодной водой, чтобы хоть как-то отбить запах формалина, просушил на батареях, затем сложил всю коллекцию в сумку, прихватил украденную у директрисы и уже начавшую распускаться розочку и пошел в гости — в отдел орнитологии.

Паша прибыл туда как нельзя удачно — мужская часть отдела работала на хорах, в дальнем хранилище. Там начальник отдела Олег с лицом, напоминающим мишень — круглая лысая голова, круглые очки, круглые глаза, и младший научный сотрудник с лицом мелкого подворотенного хулигана, прозванный Вовочкой за то, что делал работникам Кунсткамеры мелкие, но в основном безобидные гадости, перетаскивали тяжеленные сундуки с тушками птичек.

Симпатичная, в самом расцвете сил лаборантка Людочка (чудом уцелевшая после очередной кадровой чистки директрисы) была в отделе одна и териолог, пользуясь случаем галантно улыбаясь (и этим подчеркивая все боевые шрамы на своем лице) подарил ей розочку.

Людочка, поблагодарив, взяла цветок. Паша прошелся по отделу, заглянув между прочим и в комнату, где сосуществовали Олег и Вовочка.

Над столом Олега висело множество фотографий в рамках — всё орнитологи. На противоположной стене тоже располагались орнитологи, но их было меньше. Любимым занятием Олега было перевешивание фотографий с одной стены на другую, а это случалось после смерти очередного специалиста по птицам.

Олег большую часть свей жизни провел на «северах», где он изучал куличков. Поэтому на стене также висело множество фотографий с суровыми пейзажами Таймыра, Мурмана, Чукотки. С Чукотки, кстати, Олег привез также и различные сувениры. Под потолком на гвозде болтался эпликате́т — пять грузов, выточенных из моржового бивня. С помощью этого снаряда чукчи еще совсем недавно охотились на гаг. Кроме того, на шкафу лежала охапка длинных округлых костей (тоже моржовые сувениры с Чукотки), которыми Олег завалил не только отдел орнитологии, но и всю Кунсткамеру.

Над столом Олега, кроме того, красовалась картина, однажды обнаруженная начальником отдела орнитологии в подвале Кунсткамеры. В этих глубинных запасниках пылилась целая серия картин неизвестного художника-примитивиста. Все они изображали представителей куриных — фазанов, куропаток, глухарей, перепелов — в естественной обстановке. Пернатые были нарисованы маслом на совершенно одинаковых прямоугольных кусках фанеры. Создатель этих шедевров не был ни профессиональным художником, ни профессиональным орнитологом. По картинам было видно, что хотя он птиц и любил, но сам отличался мрачноватым нравом — все пернатые у него выглядели какими-то угрюмыми.

Из этой серии Олег и выбрал одну картину, на которой была изображена белая куропатка в тундре. Надо сказать, что эта птица, пожалуй, была самой неприветливой из всех. Белая куропатка монументально располагалась на переднем плане, заслоняя собой и серо-зеленую тундру, и низкое свинцовое небо. Птица была во всей красе — белая с кроваво-красными бровями. Причем художник «надвинул» брови на глаза куропатки, отчего вид у нее был зловещий. А так как ни масштаб, ни перспектива не были соблюдены, то казалось, что куропатка к тому же имеет гигантские размеры. Поэтому создавалось полное впечатление, что на картине изображена птица Рух (почему-то обитающая в тундре), которая с мрачной надеждой всматривается в горизонт, ожидая увидеть свою излюбленную добычу — мамонта или, по крайней мере, шерстистого носорога.

На столе у Олега лежали тушка кулика и два автореферата диссертаций. Один — о питании клестов в пустыне, другой — о говорящих канарейках. Взглянув на авторефераты Паша подумал, что орнитологией он бы никогда не стал заниматься. Он взял со стола тушку и, как всякий зоолог, первым делом посмотрел на этикетку. На ней было написано Arenaria interpres oahuensis. Паша начал было читать научное название птички вслух, но на третьем слове осекся (на самом деле ничего страшного — просто куличок был впервые добыт на острове Оаху). Но Паша этого не знал и решил, что Олег не совсем еще потерянный человек, если изучает птиц с таким названием.

Стоящий у окна стол Вовочки в отличие от стола Олега не был завален бумагами. Зато там лежало множество желтых трясогузок — словно жарилась огромная яичница-глазунья. На вешалке висел потертый рабочий пиджак Вовочки. На полке стояла огромная стрекозиная голова — старинный, прекрасно сделанный муляж из папье-маше. В отделе энтомологии голову выбросили за ненадобностью. Вовочка подобрал ее и собирался отнести добычу в школу знакомой сокурснице, а ныне учителю биологии.