У меня возникло подозрение, что мы с Игорем никуда не доедем после того, как шофер, усевшись в кабине, повернул ключ зажигания, схватил меня за колено и очень ловко (мастерство не пропьешь!) поболтал им как на «нейтралке», а затем переставил в положение первой скорости. А потом, обнаружив что машина не едет с удивлением посмотрел на меня. Я переложил его руку с моего колена на нужный рычаг, и после этого лесовоз тронулся.

У нас было две остановки. Через час езды, обретя способность говорить, шофер остановил машину и попросил Игоря сыграть на мандолине. И Игорь не только с удовольствием сыграл, но еще и спел.

На второй остановке водитель, обнаружив торчащее из моего рюкзака зачехленное ружье, попросил показать его. Шофер заглянул в ствол старенькой «тулки» и сказал с уважением:

— Нарезное!

После этого мы решили, что этот водитель никогда не протрезвеет и что безопаснее все-таки добираться до Кандалакши пешком.

А в родном институте почти что в это самое время эксцентричный доцент объяснял студентам строение мочеполовой системы хрящевых рыб.

— Путь сперматозоида к яйцеклетке в половой системе самки акулы отнюдь не усыпан лепестками роз! — воскликнул преподаватель, водя указкой по висящему на стене рисунку вскрытого катрана.

Через 15 минут нас догнала крытая грузовая машина. Игорь поднял руку, и она остановилась. Мы по металлической лесенке через заднюю дверь залезли внутрь. Там уже сидело двое мужиков. Они молчали, так как были заняты делом: пили из трехлитровой банки удивительный тридцатиградусный напиток «Светлячок», который на севере фасовался только в трехлитровые стеклянные баллоны и категорически не продавался южнее полярного круга. Мужики предложили его и нам. Игорь взял протянутую кружку, я ввиду моей юношеской алкогольной неопытности отказался.

Через некоторое время один из местных собутыльников (вернее — собаночников) захотел облегчиться по малой нужде. Связи с кабиной водителя не было, наших стуков он не слышал, и машину продолжало мотать по подъемам и спускам при этом мелко подбрасывая на рытвинах.

Наш несчастный попутчик подобрался к задней двери открыл ее и стал облегчаться на ходу. Эта была картина не для слабонервных. Страждущий шатался от «Светлячка» и тряски. Он одной, не занятой рукой, никак не мог удержать дверь, и она постоянно хлопала, при этом скрежеща, как несмазанная гильотина. Но все обошлось — до членовредительства дело не дошло.

А уже через 12 часов мы с Игорем были в Мурманске. Первый раз в жизни я попал в настоящий морской порт. Потом были и Советская Гавань, и Владивосток, и Петропавловск-Камчатский, и Диксон, и Анадырь. Но всегда влажный воздух, ржавые корпуса судов, прибрежные сопки, орущие чайки и мелкая рыбешка, плавающая среди замусоренных волн, — все до сих пор навевает щемящие воспоминания о моем первом морском порте.

Самого города мы, считай, и не видели, и как были в подозрительных шинелях с разноцветными погонами, направились на морской вокзал. Судьба еще раз улыбнулась нам, так как именно в этот день в сторону филиала Кандалакшского заповедника под названием «Семь островов» отходил грузопассажирский корабль «Петродворец». И мы взяли два билета. Ввиду экономии денег — на палубу.

У нас было в запасе еще два часа, и мы их провели с толком — пополнили запасы продуктов, побродили по вокзалу и по причалам. Неизгладимое впечатление произвел на нас вокзальный сортир с принудительным смывом, который извергался с регулярностью гейзера и всегда неожиданно для пользователя, и причаленный корабль-кабелеукладчик с огромной катушкой на корме. Один из его иллюминаторов был открыт, и туда два стоящих на берегу моряка из огромного мешка торопливо передавали бутылки с дешевым вином третьему, вероятно, их товарищу, находящемуся внутри судна.

Мы погрузились на «Петродворец» и поплыли. Через полчаса мы вышли из Кольского залива, и на палубе стало нестерпимо холодно. Еще через полчаса на эту же палубу откуда-то из недр корабля высыпали моряки — покурить на свежем воздухе. Оказалось, что это подводники, добирающиеся до своей базы.

Вид двух сухопутных крыс в подозрительных погонах сначала не вызвал у них энтузиазма, но уяснив, что мы уже дембиля и заливаем морем пехотную службу мгновенно привело к тому, что нас зазвали в каюту, где и угостили сухим флотским пайком и водкой мурманского разлива (по качеству не уступающей вологодской).

Через час на мандолине очень неплохо играл какой-то подводник, а мы с Игорем сытые и обогретые дремали в углу каюты.

Растолкали нас все те же подводники.

— Харлов, — сообщили они. — Вам сюда.

Мы с Игорем вышли на палубу. Корабль стоял на якоре. Все вокруг было затянуто полупрозрачным туманом. На темной воде плавали черные, размером с ворону, птицы. Они легко уходили в прозрачную глубину, но с усилием поднимались в воздух. И тогда было видно, что море волнуется, потому, что птицы прежде чем взлететь утыкались в вершины двух-трех ближайших волн и только потом становились на крыло. Это были кайры! А мы были на севере! В Арктике! Туман иногда чуть расходился, и в небе в низких облаках на несколько секунд показывался абсолютно белый и совершенно не слепящий солнечный диск, а в стороне проявлялись отвесные темные утесы с белыми точками чаек.

А потом показался крошечный катерок, который направлялся к «Петродворцу». За нами.

Мы перебрались по веревочной лестнице на катерок, и он повез нас в заповедник — на остров Харлов.

Нельзя сказать, что два егеря — все население кордона — нам обрадовались. Но, прочитав рекомендательное письмо из Кандалакши, показали наше жилище — пустую комнату с нарами, кухню и бидоны с пресной водой. Она на острове была привозной — с материка.

А через час егеря за нами пришли — надо было ехать на материк. Как раз по воду. Они сказали, что для этого двое московских студентов были очень кстати.

Егеря и мы погрузились на местный катерок и поплыли к материку. До него было километров пять. Катер встал на мелководье, на его борту остался старик-капитан. Егеря и мы с Игорем перешли в весельную лодку и на ней зашли в устье речки Харловки, поднялись вверх на километр, набрали во фляги воды, вернулись на катерок и подняли емкости на борт.

А потом два егеря снова поехали на лодке в Харловку. По своим делам. По-моему, по браконьерским. В речку как раз шла семга.

Мы с Игорем остались на катерке одни (если не считать капитана, который, приняв фляги на борт, ушел к себе в каюту — спать).

А в это время на нашем факультете шли лабораторные занятия по органической химии. Доцент — солидная дама — выговаривала нерадивому студенту:

— Вы не способны обучаться в вузе, вы занимаете чужое место...

А нервный студент (чью судьбу сломала двухгодичная служба в железнодорожных войсках) эмоционально отвечал ей, переходя на крик:

— Да я все как надо делаю, я стараюсь. Что я, виноват, что вы непонятно объясняете?!

А в это время их мягким голосом успокаивал (сосредоточенно сливая растворы из двух пробирок) другой студент:

— Тише, ребята, не ссорьтесь...

Мы с другом походили по крохотной палубе, осматривая окрестности. На обнажившихся во время отлива камнях лежали нерпы. В ближайшей бухточке большая морская чайка охотилась на запоздалый выводок гаг. Внизу, над каменистом дном, на пятиметровой глубине шевелились буро-зеленые листья морской капусты. Светло-серые камни были усеяны темными круглыми кляксами морских ежей. У нас ушло больше часа на то, чтобы с помощью найденных на палубе мятого жестяного ведра и толстенной веревки соорудить снасть и с ее помощью достать одного представителя типа иглокожие. Игорь закурил, испоганив чистейший арктический морской воздух дымом «Ментоловых», и мы минут десять рассматривали, как еж с помощью своих ножек-присосок ползает по дну и по стенкам ведра, тихонько поскрипывая иголками по оцинкованной жести.