Увы, расслабиться не удалось. За столом, попивая чай сидел сияющий лысиной Олег и длинный, сухой сероглазый старик-швед — гость отдела, и большой специалист по синицам. Швед свалился в Кунсткамеру как снег на голову и директриса велела Олегу не только встретить гостя на самом высоком уровне и обеспечить его всеми имеющимися в отделе синицами, но и проводить его до гостиницы, откуда иностранный специалист должен был направиться в аэропорт. Олег, отложив статью о куликах в сторону, что-то вещал гостю по-английски (я устал и не стал прислушиваться, о чем он говорит).

Надо сказать, что Олег очень не любил посетителей. Они мешали ему работать: привешивать этикетки на птичек, писать свою диссертацию и многочисленные объемные статьи. Увидев меня, Олег радостно улыбнулся (жизнерадостность в самые неподходящие для этого моменты была отличительной чертой моего начальника).

— Володя, как хорошо, что ты пришел! Меня Генриетта Леопольдовна вызывает — бабку надо выселять, для расширения нашего отдела. Так что ты, пожалуйста, развлеки пока гостя! (Улыбка Олега стала еще шире и неуместнее).

Я устало вытер лоб другой, менее грязной полой халата. Отдых отменялся. Английский язык для меня — такое же таскание стеллажей. Ну что ж, держись, швед!

— Монинг, — начал я, хотя дело близилось к обеду. Швед радостно откликнулся на довольно понятном английском.

— Да, — перебил нас Олег, надевая куртку. — Я тут ему небольшой подарок от отдела орнитологии преподнес, — и Олег показал на огромный эмалевый значок, который мог нацепить на пиджак разве что полный идиот. На значке была изображена жар-птица.

Птицы — слабость Олега. Все человечество он делит на орнитологов и неорнитологов. А среди орнитологов он в свою очередь выделяет аристократию — то есть тех, кто занимается куликами, остальных же исследователей птиц Олег тайно презирает. Традиционный подарок, который он неизменно преподносит почетным гостям, — это изображение птички (чаще всего аляповатое, так как у Олега полностью отсутствует вкус).

Я помыл под краном руки, плюхнулся в кресло рядом со шведом и принялся рассматривать Олегов презент. Но на этот раз пернатое Олегу попалось красивое, с длинным разноцветным хвостом и короной на голове.

— Швед спросил, что эта за птица, — продолжал Олег, застегивая пуговицы на куртке. — И я ему начал о ней рассказывать. Сказал, что это — жар-птица и что она символизирует вековую мечту русского народа. Ты, пожалуйста, растолкуй ему об этом поподробнее. Я через час вернусь. Так что тебе его развлекать недолго. Пока! Гуд бай! — и Олег исчез.

— Ну не гад ли Олег? — подумал я, прислушиваясь к торопливым, замирающим вдали звукам его шагов на лестнице. — Такую свинью подложить! О птичках со шведом поговорить — это еще куда ни шло, но переводить Ершова на английский!

Я собрался с духом, отпил глоток чаю и, вспомнив Льва Давидовича Бронштейна, который произносил речи с пафосом, но так, как будто все, кто его слушали были круглые дураки, начал рассказывать шведу о вековой мечте русского народа, облегчая себе жизнь тем, что до предела укорачивал предложения, подбирал слова попроще и изо всех сил редуцировал сюжет. Ниже приводится дословный русский эквивалент моего английского изложения.

Жили три брата. Два были умными, а один — глупым. (Тут я выбросил, дабы не усложнять сюжет и Чудо-кобылицу, и Конька-горбунка). Дурака взяли на службу во дворец. (Швед внимательно слушал, в душе вероятно удивляясь нелогичному поступку царя — взять дурака, а не одного из умных братьев). Дурак гулял по полю и нашел перо этой птицы (тут я ткнул в Олегов подарок, а швед понятливо кивнул). Царь увидел перо и послал дурака поймать птицу. Но дурак вместо этого привез красивую девушку (орнитолог-швед снова кивнул, мол он все понимает, что взять с дурака, хорошо что хоть это привез). Царь захотел на ней жениться (швед снова согласился — естественное желание). Но девушка не желала, так как царь был очень старый (тоже обоснованный отказ). Тогда дурак взял три ведра (я не знал, как будет по-английски «котлы» и пришлось их заменить «ведрами») и поставил их на огонь. В одном было молоко, в другом вода, в третьем очень холодная вода (я забыл третье ведро отодвинуть от костра и пришлось объяснять шведу, что в нем вода так и не закипела. Швед понял — чего не бывает в сказках). Царь прыгнул в первое ведро и сварился. А дурак стал царем и женился на красивой девушке. Такая вот вековая мечта русского народа.

Швед держался молодцом и даже бровью не повел, услышав от меня эту вольную интерпретацию сказки о коньке-горбунке, в которой царь оказался глупее дурака и, вероятно, любопытства ради, добровольно полез в ведро с кипящей жидкостью.

В заключении сказки я уже по-русски помянул Олега, и гость согласно кивнул. Наступило молчание.

Швед, видимо, решил, что настал его черед развлекать меня, и начал рассказывать о животном мире своей родины. Понимал я почти все (кроме отдельных слов). Он рассказывал мне о совах, орлах, воронах, лосях, волках, медведя, и белках — в общем, о хорошо известных животных средней полосы России, пока наконец не дошел до описания какого-то совершенно загадочного существа. Швед несколько раз произнес его название по-английски, но я никак не мог понять, кого же он имеет в виду.

— Этот зверь живет в лесу, — начал, раздельно произнося слова, втолковывать мне швед с таким же усердием, как и я ему о жар-птице. — Но иногда ночью выходит из чащи.

Я отрицательно помотал головой, так как пока не представлял о ком идет речь.

— Он как шар, — и иностранец, чтобы обрисовать сферическую форму животного широко взмахнул руками. — И серого цвета.

А я, утомленный такелажными работами и вековой мечтой русского народа, никак не мог представить себе, какой такой огромный круглый серый ночной монстр живет в лесах Швеции, хотя по зоогеографии в институте у меня была пятерка. Но швед был упрям.

— Это существо иногда ночью подходит к деревням, — голос шведа стал таким, как будто он подходил к кульминационному моменту сказки про Красную Шапочку. — И пьет молоко!

— Прямо гоблин какой-то, — подумал я, представив себе уродливого серого шарообразного великана, сосущего коровье вымя.

— Из блюдечка! — добавил швед и в подтверждение своих слов постучал по блюдцу, на котором стояла его чайная чашка.

Я попытался представить себе огромного гоблина, пьющего ночью молоко из крошечного блюдечка, но у меня ничего не получилось.

Швед, вероятно, решил, что по своим умственным способностям его собеседник как раз является типичным героем русских сказок. Гость вынул из кармана записную книжку, карандаш и несколькими быстрыми штрихами набросал облик демона шведских дебрей — округлого серого ежика.

К счастью, швед приехал не только слушать сказки, но и обрабатывать коллекционный материал, хранящийся в нашем отделе. Он допил чай и направился к столу, на котором лежали выданные ему Олегом коробки с синицами.

Я занялся трясогузками, а вскоре вернулся Олег. Он был бледен, серьезен, молчалив и, как мне сначала показалось, расстроен, но потом я понял, что был напуган. Я подумал, что мой начальник нарвался на гнев Генриетты Леопольдовны, и что через полгода над входом и в наш отдел появится известная картина Ватагина. Но оказалось, что в Кунсткамере были вещи и пострашнее директрисы.

Генриетта Леопольдовна обладала пионерским характером. Не в том смысле, что она носила красный галстук, дудела в горн и била в барабан, а в том, что она любила осваивать новые территории. У нее просто руки чесались расширить Кунсткамеру за счет выселения с сопредельной площади жильцов коммунальной квартиры.

Раньше, на заре советской власти в этих роскошных восьмикомнатных коммунальных апартаментах жили красные профессора. Посреди гигантского коридора стояла старинная чугунная ванна, олицетворявшая прежнее величие и роскошь еще со времен белой профессуры. Ванна была огромная, как бассейн, гордо покоившаяся на ножках, выполненных в форме львиных лап.