Дело в том, что этот прибор когда-то подарил Юре я.

Кроме этого доморощенного музея в кабинете Теплова располагались небольшой ботанический сад и зверинец.

Юра, считавший себя большим оригиналом, в своем кабинете разводил цветы и содержал разную живность. На подоконнике у него прозябали орхидеи, которые несколько раз покушались на цветение, но благодаря стараниям Юры так и не зацвели. Здесь же, в цветочном ряду стояла большая хрустальная прямоугольная банка, вывезенная по репарации из какого-то германского музея после окончания Великой Отечественной войны. В ней росла бромелия, на листьях которой сидели хронически спаривающиеся тропические квакши, — Юра считал своим долгом эстета любить и различных гадов. На отдельном столе в кабинете Теплова стоял огромный плексигласовый ящик, «уведенный» им из экспозиционного зала, где этот прозрачный короб в свое время прикрывал ценный экспонат. Сейчас в этом ящике бегали три маленьких желтых пушистых цыпленка. Но они были лишь кормом для основного обитателя террариума — полутораметрового удава, недавно приобретенного Тепловым за огромные деньги. Удав уже неделю не обращал внимание на цыплят, и Юра вынужден был поить и кормить их, отчего террариум стал походить на птичий двор и во многом утратил свой эстетический вид. Рядом в трехлитровой банке огромная наземная улитка ахатина с хорошо слышимым хрустом скребла своим шершавым языком капустный лист.

В другом террариуме меньшего размера, постукивая раковинами, ползали с десяток сухопутных раков-отшельников. Эти животные были такие же неприхотливые как и удав. Юра поставил им тарелку с водой, где раки-отшельники, гремя раковинами, по очереди освежались. Кормил их малаколог однообразно, но калорийно. Он каждый день покупал в студенческой столовой ватрушку с творогом и изюмом, и его подопечные ракообразные в течение суток разбирали ее полностью. Сначала раки-отшельники выковыривали изюм, потом поедали творог, а затем, собравшись в кружок и подняв над своими домиками глаза-перископы, неторопливо клешнями пощипывали хлебные крошки.

Год назад Теплов привез из рейса по тропическим островам целую кастрюлю сухопутных раков-отшельников — в качестве прекрасных живых сувениров. Его с этой кастрюлей задержали на таможне во Владивостоке.

— Животных провозить не положено, — сказали Юре.

— А я животных и не везу, — отвечал Теплов. — Животные это кто? Слоны, тигры, коровы, собаки и кошки на худой конец. А это — раки, — и он потряс кастрюлей, в которой загремели раковины. — Это же раки, а вовсе даже не животные.

И тогда зоологически необразованные таможенники пропустили Теплова с его раками. Но таможня отыгралась на нем позже, в Москве, когда он собирался к своим коллегам-малокологам в Германию и вез в качестве презента прекрасно сохранившуюся раковину аммонита. На этот раз на Московской таможне его категорически заставили предъявить справку от ветеринара на животного, вывозимого за границу.

Напрасно Юра доказывал, что эти моллюски абсолютно не заразные для человека, так как вымерли несколько сот миллионов лет назад, и еще потому, что в то время, когда они жили, ни спида, ни чумы, ни сифилиса да и самого человека еще не было. На этот раз таможня добро не дала — аммониты остались в Москве, а малаколог поехал за границу без сувениров.

Любовь к экзотике Юра сохранял и у себя дома. Он обитал один в трехкомнатной квартире, и там его фантазия, не стесненная рамками Кунсткамеры бушевала вовсю. Одна комната была декорирована в японском духе. В одном углу Юра насыпал керамзит, а на нем уложил несколько булыжников (личный «Сад камней»). Рядом стоял большой таз с водой (малаколог называл его «Ивовым прудом»). В тазу плавали заморенные кои — декоративные японские карпы. Посреди комнаты в деревянной кадке росло деревце гинкго, а на стене висел настоящий самурайский меч — военный трофей, привезенный Юриным дядькой из Китая.

Другая комната была Тепловым оформлена под тропики. Здесь располагались огромные аквариумы, в которых не было воды. Там жили не рыбки, а орхидеи (некоторым из которых, в отличие от их собратьев в Кунсткамере, даже удавалось зацвести), а также ананасы, непентесы и саговники. В этой же комнате в клетке обитал белый какаду. Юре отдали птицу его приятели, так как какаду был извращенцем — он спаривался исключительно с волнистыми попугайчиками, причем обязательно с самцами.

В третей комнате была кровать, застеленная шкурой белого медведя, и письменный стол. Там жили и Теплов и его кот. Кота Теплов не любил. А не любил он его не только за то, что кот охотится на декоративных карпов и объедал бутоны орхидей, но больше всего за то, что животное регулярно забиралось в кадку с гинкго, упиралось в ствол дерева головой и только в этой позиции справляло свои естественные отправления. Юра спасал гинкго наматывая на ствол тряпки, елочную мишуру и даже колючую проволоку. Но ничего не помогало.

И все же, Теплов не выбрасывал вредителя и даже кормил его, но терпел кота лишь как средство против попугая. Дело в том, что к ночи попугай на время забывал свою нетрадиционную ориентацию и начинал оглушительно орать, призывая подругу. Он вопил и в полной темноте, когда Теплов гасил свет в комнате и накрывал его клетку дерюгой. Утихомирить орущую птицу можно было только одним способом — Юра сажал на ночь в клетку к попугаю кота. Попугай побаивался когтей кота, а кот страшился клюва птицы. Кот забивался в угол клетки, попугай подвешивался к ее потолку, и они всю ночь, не предпринимая боевых действий, не переставая шипели друг на друга. А Теплов спокойно спал до утра.

Иногда, когда Юра был в хорошем настроении, он устраивал домашние соколиные охоты. Юра вытаскивал из клетки какаду, сажал птицу себе на руку и крался по комнатам в поисках кота. Кот обычно сидел в японском садике и пытался лапой достать из таза кои. Обнаружив кота, Юра громко науськивал попугая, кот вздрагивал и, прижав уши, несся по комнатам, попугай с воплями летел следом, а Юра ликовал.

Одно время Юра держал у себя полуобезьяну — толстого лори, привезенного ему из Вьетнама. Этот большеглазый, пушистый, с удивленно-печальной мордочкой зверек так покорил сердце малаколога, что сумел прожить в его квартире около года. Даже некоторые привычки этого лори не могли омрачить Юрино умиление чудесным подарком. А привычки у зверька были странные. Во-первых, он периодически тщательно смазывал свои нежные уши собственной мочой. Во-вторых, он метил территорию (а его территорией была вся Юрина квартира) собственными экскрементами, которые он к тому же тщательно размазывал по любой гладкой поверхности.

С этими пороками лори Теплов довольно быстро смирился. Но Юра все-таки отдал милого зверька после того, как у лори обнаружилась еще одна особенность.

Лори весь день спал в клетке, а ночью Юра выпускал его погулять. Зверек медленно обследовал и метил всю комнату, находил оставленное ему Юрой угощение — банан, яблоко или булку с молоком, и наконец сытым шел на ночлег — забирался под одеяло Юры и там засыпал на волосатой груди своего хозяина. Утром Юра осторожно переносил сонного лори в клетку, выпускал кота из жилища какаду и шел на работу.

Но вскоре размеренная семейная идиллия Юры была нарушена. Однажды малаколог уснул, а зверьку все не спалось. Он ворочался на Юриной груди, а потом пробрался к лицу спящего Теплова. Юре в ту ночь снился какой-то волнующий сон и его ресницы подрагивали. Именно их трепет и привлек внимание полуобезьяны. Лори долго смотрел на ресницы, а потом нежными влажными пальчиками осторожно приподнял веко Теплова и своими огромными глазами заглянул в насильно открытое око хозяина. Соседи содрогнулись от ночного крика Теплова, а сам Юра не мог заснуть до утра.

С этого и начался семейный разлад. Юра пытался оставлять зверька на ночь в клетке. Но лори, привыкший спать с Тепловым, жалобно щебетал. Пришлось брать лори в постель. Но раз приобретенная привычка не исчезала и, как только Юра засыпал, зверек крался к лицу специалиста по моллюскам, открывал веко и заглядывал хозяину в глаз.