Борибай, выбравшись из толпы, неуверенно подошел к смуглой старой казашке, которая стояла поодаль с мешочком курта в руках.

— Добрый день вам, шеше. Э, как ваше здоровье? — вежливо обратился он к старухе.

— Здравствуй на много лет, — ответила старуха надтреснутым голосом, оглядев тусклыми глазами приветливого джигита.

— На фронт отправляемся, шеше.

— Е-а, карагым-ай! Пусть бог-создатель будет, вам подмогой. Из каких мест, голубчик?

Борибай назвал свой род, но умолчал о местности, чтобы не огорчить старуху в случае, если они не соседи.

— Из рода Уйсон я, шеше.

— Е-е, голубчик, — сказала старуха просто, она не знала такого рода.

Борибай, бросив косой взгляд на мешок, спросил:

— Сколько вы просите за курт, шеше?

— Двенадцать рублей, голубчик.

— М... м... недорого, да и курт у вас хорош. — Борибай, порывшись в карманах, ничего в них не нашел.

— Эх, будь я неладен, поистратил все деньги. А без кислого разве проживешь? Не покушаешь кислого, и во рту никакого вкуса нет.

— Ойбай-ау, что я, малоумная, стою здесь и торгуюсь! — сказала старуха. — Будто и в самом деле с дедовских времен на базаре торгую. Бери, голубчик, бери.

— Как это можно, да нет, да нельзя... — запротестовал Борибай, но старуха настаивала с жаром.

И Борибай сдался:

— Могу ли я бросить на ветер слова старого человека? Верно вы сказали, шеше: недостойно будет, если я отвернусь от хлеба-соли.

И он с удрученным видом набил свои карманы куртом.

Тем временем Добрушин «прямым ходом» направился в ресторан вокзала. Подойдя к стойке, он поманил пальцем девушку-буфетчицу, наклонился к ней, таинственно зашептал:

— Что случится, если вы соблаговолите полбутылочки для фронтовиков? До зарезу нужна!

Девушка знала, что от таких вежливо-напористых людей легко не отделаешься. Она сказала:

— У меня нет. Спросите у заведующего рестораном. Может быть, он поможет вам, — и она показала на дверь его кабинета.

Директором ресторана был пожилой казах.

— Дело примет поистине трагический оборот, если вы не войдете в положение, — сказал Добрушин директору, ошеломленно смотревшему на него.

— Вы, конечно, слышали о таком человеке, как Борибай Еспаев. — Директор отрицательно покачал головой. — Могу ли я поверить? Вы ничего не слышали о нем? Он же ваш земляк! Значит, вы не читаете газет? Знаменитый, прославленный генерал Еспаев является нашим командиром. Я — его адъютант. Сегодня день рождения товарища генерала. Нужен сущий пустяк, одна видимость. Прошу, устройте поскорее. А не знать генерала Еспаева — это срам, — назидательно сказал Добрушин оторопевшему директору и всунул ему деньги в руку.

Не успели Борибай и Добрушин спрятать свои трофеи, как появился Ержан вместе с Раушан и Куляндой. Он помог девушкам подняться по подвешенному стремянному ремню, вскочил сам и, задержавшись у двери, обвел взглядом вагон.

— Где дежурный? — спросил он.

Очень подвижной, маленький смуглый джигит Байсарин вскочил с места и приложил руку к козырьку:

— Дежурный Байсарин, товарищ лейтенант!

— Бойцы все на местах?

Добрушин, воровато припрятавший бутылку в углу вагона, пробурчал себе под нос: «Ишь, когда спохватился!» Ержан услышал эти слова, но сдержался.

— Люди налицо, товарищ лейтенант! По сигналу все, как один, погрузились в вагон, — доложил Байсарин.

Он старался казаться бывалым воякой и сам любовался точностью, ясностью, отчетливостью каждого слова. Доложив, Байсарин щеголевато прищелкнул каблуками и отступил вправо на один шаг.

— Вольно. А теперь позаботься о наших гостях.

Байсарин не знал, как положено разговаривать с военнослужащими девушками. Моргая, он растерянно смотрел то на Ержана, то на девушек. Наконец, еще раз щелкнув каблуками, он лихо выкрикнул:

— Присаживайтесь, товарищи!

Зеленин рассмеялся и вышел вперед (утром вместе с Кожеком они на курьерском поезде догнали эшелон).

— Ох, и вояка! Перед девушками растерялся! — насмешливо проговорил он. — А ну, девушки, проходите. Вы над ним не смейтесь. Женщин он боится пуще огня, а командир боевой.

Освободили местечко для девушек. Бойцы оживились, посыпались шутки. Ержан поначалу чувствовал неловкость оттого, что привел девушек. Теперь эта неловкость прошла, он был доволен Зелениным, развеселившим весь вагон. Солдаты — народ догадливый. Они приберегли для него место рядом с Раушан, но Ержан сел немного поодаль. Он не вмешивался в разговор, боясь себя выдать. С той минуты, как он познакомился с Раушан, характер его не то чтобы переменился, но юноша стал восприимчив ко всему радостному. Всякую минуту Ержан чувствовал особое расположение к людям, они казались ему душевными, веселыми, добрыми — как он сам. И это ничуть не удивляло его, он не замечал своей неожиданной доброты к солдатам.

В таком же приподнятом и немного разнеженном состоянии находился Ержан и сегодня с утра, когда Кожек и Зеленин, догнав эшелон, пришли к нему. То, что они явились, его не удивило. Ему казалось вполне естественным — иначе и не могло быть.

Таким же естественным казалось Ержану и то, что он сблизился с Раушан. хотя они были знакомы только третий день. Он толком ничего еще не успел рассказать ей о себе. Разговор их возникал как бы сам собой, из родника души. Они говорили о прочитанных книгах, и мысли их были удивительно созвучны. Только раз они разошлись в мнениях, заговорив о книге «Как закалялась сталь». Книга обоим нравилась, но образ Тони вызвал разногласия. Ержан считал, что Тоня — хорошая девушка и очень подходит для Павла, а то, что произошло между ними, это очень грустно и печально и на то есть причины. Например, уродливое воспитание Тони и еще... еще... Ержан не умел высказать, что скрывалось за этим «еще», и только махнул рукой.

А Раушан Тоня была несимпатична. Она упрекала ее в непостоянстве. Но это было единственное несходство в суждениях новых друзей. Во всем остальном они поддерживали друг друга: стоило одному что-нибудь хвалить или порицать, как другой тоже хвалил или порицал.

Вчера во время остановки на разъезде Ержан собрал на железнодорожном полотне мелкую гальку. Когда состав тронулся, он, стоя с девушкой у двери, начал бросать камешками в телеграфные столбы, бежавшие навстречу поезду. Поначалу ой попадал метко. И каждый раз Раушан заразительно смеялась. Глядя на нее, смеялся и Ержан. Но поезд набирал скорость, и Ержан промахнулся. Он бросил подряд десять камешков, и ни один из них не достиг цели.

— Ой, у тебя неверный глаз, дай-ка сюда! — крикнула Раушан и, тщательно прицеливаясь, бросила камешек, но промахнулась. Она выбросила зажатые в руке камешки и, посмотрев на Ержана, засмеялась еще заразительней, еще звонче. Ержан, повернувшись к девушке, тоже смеялся. Они задыхались от смеха. Раушан, ослабев от смеха и уже ничего не в силах выговорить, ухватилась за плечо Ержана.

Наконец, перестав смеяться, Раушан сказала:

— Я думала стать снайпером. Но, кажется, из меня не получится снайпер.

Она не спешила снять руку с плеча Ержана.

— А ну-ка, теперь бросай ты, — сказала она.

— Да и у меня не лучше!

Вот так незаметно они перешли на «ты». Все шло очень хорошо. Коростылев тоже привык к Ержану. Появляясь в дверях, он с насмешливым лукавством поглядывал на него из-под своих густых бровей.

— Давай, старина, сыграем в домино, — предлагал Ержан.

— Куда ж денешься, если ты такой отчаянный игрок, — отвечал Коростылев.

Но Кулянда отказывалась составить партию.

— Не хочется. Голова болит, — отнекивалась она.

Последнее время Кулянда смотрит на Ержана как-то холодно, недружелюбно. Почему? Что ей не нравится?

Ночью Ержана охватила безотчетная тревога. Долго не мог уснуть. Помучившись, встал, подошел к двери. Дневное приподнятое состояние сейчас, ночью, переходило в смутное беспокойство. Ему казалось, что какой-то туман наполняет все его тело, душу, мозг. Проснулась тоска. Что его ждет там, в неизвестности?