— Кроме деда Пачу этого никто не мог сделать. Даже Роаль, — заметил иронично племянник.

— Дед Пачу — крутой! — поддержали его приятели, гомоня и хлопая перепончатыми крыльями.

— Он первым грибы начал есть.

— Крыс пасти и доить.

— Срамные песни петь.

— Лопухом подтираться.

— С Богом на пальцах разговаривать…

— Уймитесь, подлые! — взревел Татай и косточки жаб захрустели в его могучих лапах. — А то живо этих бестий короную без утренней дойки…

Жалея земноводных, остроухие притихли. Бородавочник вытолкнул свою телегу из придорожной канавы снова на тракт:

— Короче, дед Пачу, с подачи Великого Роаля, открыл в небесах цветной телевизор. По 99 каналу как раз показывали новости. Новости — это когда одна или несколько голых женщин катаются верхом на мерзотах и откалывают разные штуки. В тот раз нам объяснили, как и зачем доить жаб…

И тут бородавочник умолк и стал изо всех сил натирать свое бугристое шерстистое тело несчастными жабами. В один миг на грудях, лопатках, плечах, животе чудища выступили жирные капли серо-белого цвета. Капли издавали ни с чем не сравнимый, терпкий, пьянящий запах. Остроухие моментально смикитили что к чему и снялись со своих мест. Они планировали вокруг Татая на своих перепончатых крыльях и норовили длинными узкими языками слизнуть и засосать к себе в утробу хотя бы капельку жабьего молока. Это удавалось им с трудом. В глинобитной хижине было тесно, и лизунчики здорово мешали друг другу. Тем временем дядя Наяпа перешел к натиранию жабами собственной головы. Это привело к интересным последствиям.

Наяп первый заметил, как надулась голова бородавочника и крикнул приятелям:

— Человечину, человечину давайте! Надо ему маковку намазать пока не лопнула…

Лизуны заметались по комнате в поисках горшка с человечиной. Но нигде его не было. Одни черепки то там, то сям попадались вперемешку с увядшими кувшинками.

— А что мерзот ночью жрал? — остановил их поиски Татай сакраментальным вопросом. — Не будет вам нового мира! — вынес он безнадежным искателям приговор.

И захохотал как перед сеансом у таксидермиста.

Остроухие отпрянули испугано и сию секунду из треснувшей маковки головы бородавочника забил фонтан из жабьего молока. Все только рты поразевали.

Первым нашелся Наяп.

— Соседи! Соседи! — закричал он истошно и взмыл вверх, пробивая соломенную крышу хижины и вырываясь на уже светлый от восходящего солнца простор, — Радость, соседи! У дяди Татая фонтан жабьего молока забил!

Приятели Наяпа стали ему вторить и шум стал невообразимый. Крышу с хижины напрочь снесло. Со всех концов Деревни Духов бежали соседи с ведрами, банками, кадушками, бочками и прочими емкостями. Некоторые, особенно рачительные, тащили ванны, выломав их из собственных санузлов. Самые бедные, убогие, сирые, старые и малые, и те спешили, хоть в подоле, хоть в горсти унести немного живительной влаги, потому что проспали жабий потоп по обыкновению, пялясь в телевизоры и посасывая дешевое пойло, а кувшинки, что ж, подсушить их, да потом подушки ими и тюфяки набивать. Будет на что в сезон дачников положить…

Но вдруг будто ночь вернулась. Бросились деревенские и остроухие в рассыпную. Вступили на руины хижины бородавочника, заливаемой фонтаном жабьего молока, две длинных сухощавых когтистых ноги, вокруг них соломенная юбка билась колоколом. Она жаждущим свет застила и до смерти напугала, ибо доносилось с высоты до них слащавое и хищное:

— Это я, Татай, твоя жена Цуна, из церкви вернулась. Керосину принесла. Сахарину принесла. Воблы. Буду суп варить. Тебя, чудище, кормить. Пока сяду, отдохну с дороги…

И села прямо на голову своему фонтанирующему супругу.

…Когда Главный Демон (в дальнейшем — Главдемон) вошел в обеденный зал, декорированный под еловую чащу, то едва смог отыскать приготовленное ему место. Его отвлекали треск и скрип, трущихся друг об друга, древесных стволов, колыхание, украшающих их наподобие бород, лишайников и жалобные и одновременно плотоядные вскрики неких ночных хищников. Все это разжигало аппетит в такой превосходной степени, что Главдемону время от времени отказывала выдержка. Он принимался грызть то еловую кору, то собственные предплечья, покрытые медной чешуей. Достигнув, наконец, приготовленного ему места, Главдемон еще больше возбудился от того, что дно его тарелки украшало изображение одного из эпизодов мук грешников в аду. Надо ли пояснять, что каким-то непостижимым образом неизвестный демонический художник выдал за него вышеописанную сцену совокупления Цуны с Татаем. Почему демоны, узнав об этом, устроили праздник живота?

Демоны зарезали петухов и запекли их в перечном соусе, морских свинок зажарили в сметане, саранчу смешали с морской капустой и растительным маслом. Наварили много кукурузного пива. Расселись за столами, коими им служили пни свежеспиленных вековых реликтовых деревьев, из которых умники делают кубометры третьесортной бумаги, специально предназначенной для публикации рекламных объявлений массажных салонов и клиник анонимного лечения венерических заболеваний. Откашлявшись, главный демон вынул из рукава свиток из кожи, взятой с промежности Адольфа Гитлера, когда он был еще юношей, и стал читать стихи собственного сочинения, приуроченные к данному банкету. О, брат! Когда ты ешь, допустим, спаржу — Не думай свысока о тех, кто голод утоляет поросенком. О, брат! Когда ты усмиряешь жажду, Ну, хоть, слезой невинного ребенка — Не призирай того, кто жажду заливает, К примеру, вот, мочой оленя или потом крысы. О, брат! Пойми, что каждый волен насыщать себя Тем, чем ему угодно, если При этом нет вреда для ближних, Хотя они и кажутся съедобными Вполне. О, братья! Выпьем же сперва мы за терпимость! Терпимость — есть основа мира и радость сатаны.

После того как стихли аплодисменты, мужички одетые весьма приметно: красные кушаки, фиолетовые кафтанчики запахнутые на женскую сторону, кружевные розовые панталоны, лапти не на ту ногу — ввезли на телеге корыто с главным блюдом. Это были круто сваренные в кувшинках жабы.

От такого сюрприза жаренные петухи захлопали крыльями и запели, морские свинки воскресли и бросились наутек, саранча застрекотала, а пиво выдохлось. Но что поделать, если даже в аду человечины не видали со времен гастролей знаменитого престидижитатора Лео ди Толстого, читавшего лекции о непротивлении злу насилием…

После этого случая с Татаем и его женой Цуной все в деревне пришли к твердому убеждению: Цуна наконец — то понесла!

Никто уже не умывался, не готовил горячую пищу и не ходил до ветру ни по маленькому, ни по большому. Хозяйство забросили. Все лежали по возможности в тени своих хижин, а то и просто на солнцепеке и лениво сквернословили.

Пуганам было раздолье. Они приносили свою хань прямо под нос деревенским. Пока деревенские ее лопали, пуганы ходили по домам и дворам и прихватывали все, что приглянулось. Никто им в этом не препятствовал.

Один Татай время от времени отвлекался от восстановления своего жилища, чтобы шугануть пуганов и обегал односельчан с увещеваниями, что, мол, поспешили они забить на нынешнее свое бытие, ведь Цуна сама не понимает — понесла она или нет.

Действительно, Цуна, как ни в чем не бывало, ходила в лес собирать съедобные плоды и коренья, на речку ловить рыбу и раков, ковырялась в огороде в поисках посеянных по весне корнеплодов, ухаживала за домашней живностью, затеяла вывести вшей у Татая, для чего мазала его по три раза на дню керосином.

Но это никого ни в чем не убеждало. Повальное ожидание светопредставления продолжалось.

Остроухие лизуны и их признанный вожак Наяп презирали и одновременно жалели соседей и родичей за такое глупое поведение. Но что поделаешь. Не всем дано, окуклившись, выйти затем на вселенские просторы остроухими перепончатокрылыми долгоносиками. Большинство все же превращается, еще хорошо, если в бородавочников, как Татай, или в чесапелей, как его жена Цуна, а то, ведь навсегда остаются тапирами, древопийцами и козоблюдками, что, вообще странно — колдовать обучены все.