Поэтому они проехали на троллейбусе до конца маршрута, милю прогулялись и направились прямиком туда, где дорога сворачивала у скромного знака «Посторонним проход запрещен», хотя и дорогого с «виду изготовления, но и высокой степени обшарпанности. Они проследовали через небольшой дикорастущий лесок, и, наконец, подошли к неприступной с виду гранитной стене.

Сэмми обнаружил стену неделю назад, бродя в одиночестве. Прежде, чем бросить ей вызов, дождался, когда его сможет сопровождать Гай, и Гая это тронуло. Также глубоко взволновала его и сама стена. Всякому сооружению такого размера давно уже полагалось быть найденным, изученным, осажденным, подвергнутым штурму и покоренным. Но эта стена была не только высокой, длинной или таинственной, но также и далекой от суеты и незаметной. С ней не соприкасалась ни одна дорога, кроме небольшого подъездного пути-примитивного, петлявшего и ведущего к окованным железом прочным дубовым воротам, без единой щелки, куда можно было бы заглянуть.

Они не могли ни влезть на нее, ни проломить — и все же преодолели ее. Древний клен по одну сторону стены словно взялся за руки с каштаном на другой стороне, за гребнем стены, и они перелезли, словно пара белок.

Они, подобно привидениям, посетили множество выдающихся владений, но никогда прежде не видели такой ухоженности, причесанности, такой приглаженности земельного участка и, как сказал Сэмми, лишившись от благоговения своей обычной бесцеремонности, когда они стояли в беседке из мрамора, выходящей на пышные зеленеющие акры подстриженной лужайки, рощу самшита, похожие на парки леса, ручьи с японскими мостиками, с причудливыми каменными садиками на излучинах:

— Черт побери! И все это — на много миль вокруг.

Они немного побродили в первый раз и узнали, что в конце концов там водились люди. Невдалеке они увидели трактор, тащивший несколько косилок по одному из пышных зеленых полей (владельцы несомненно называли его лужайкой). Машины, редкие в те времена, оставляли за собой скошенную полосу шириной футов в тридцать.

— И это, — сказал, уставившись на них Сэмми, — не сено.

А потом они увидели дом…

Во всяком случае, мельком. Выбравшись из лесу, Гай почувствовал, как его рванули назад.

— Там дом, — прошептал Сэмми, — нас могут увидеть.

У Гая осталось лишь путаное впечатление белого холма, который и сам по себе был домом, или частью его; башен, башенок, зубчатых стен, бойниц: сказочного дворца, расположенного на этом чудесном пейзаже. Снова увидеть дом им уже не удалось. Его расположили так, что приблизиться к нему скрытно и наблюдать было невозможно. Они буквально лишились дара речи при виде этого дворца, и почти час ни о чем не говорили — увиденное выражали только покачиванием головы. В конце концов они окрестили его „сараем“ и в том же духе впоследствии назвали свое последнее открытие — „купальная лужа“. Она находилась за ручьем и лесистым холмом. Еще два холма вздымались на границе с лесом, и между ними тремя и угнездился пруд. Даже скорее озеро. В плане оно приблизительно имело очертания буквы „Г“, со всех сторон окруженное тенистыми заводями, гротами с незаметными каменными ступеньками, ведущими то к украшенным цветами павильонам деревенского типа, то к сокрытым лесным полянам, содержавшим настоящие ухоженные садики.

Но озеро, „купальная лужа“…

Они искупались, стараясь плескаться как можно тише и держась поближе к берегу. Исследовали две заводи справа (крошечный водопад и такой же пляж с явно привезенным золотистым песком) и три слева (одна квадратная, облицованная кафелем цвета патины, с черной остекленной вышкой, высотой футов в двадцать, нависавшей на водой; маленький пляж с белоснежным песком; и та, в которую они не посмели зайти, опасаясь повредить флот из самых настоящих парусников, размерами не более фута каждый, стоявших на якорях; они бродили по воде, пока не продрогли до костей, разглядывая, разинув рот, миниатюрную модель порта с маленькими тачками на улицах, фонарями и старомодными домами). А потом, усталые, голодные и потрясенные до глубины души, отправились домой.

И тут Сэмми открыл хранимую им тайну — которая, по его мнению, заслуживала, именно такого выдающегося дня: оказывается, он собрался на завтра сбежать из дому и попытаться присоединиться к Шенно в Китае.

Ошарашенный Гай сделал единственный жест, до какого смог додуматься: он, как и подобало верному товарищу, поклялся больше не посещать чужих владений до возвращения Сэмми.

— Смерть при хорикарценоме, — начал доктор Вебер, — наступает в результате…

— Но он — не умрет, — перебила она. — Я не позволю ему.

— Дорогая моя, — доктор Вебер был невысоким человечком с круглыми плечами и ястребиным профилем. — Я не хочу быть жестоким. Используя любые эвфемизмы, я могу породить лишь фальшивую надежду. Или я мог бы сделать то, о чем вы меня попросили — объяснить положение и сделать прогноз. Но я не в силах выполнить и то и другое вместе.

Вклинился доктор Рэтберн:

— Почему бы вам не уйти и отдохнуть? Потом я к вам зайду, когда мы все здесь закончим и обо всем расскажу.

— Я не хочу отдыхать, — яростно выпалила она. — И я не просила вас, доктор Рэтберн, ограждать меня от подробностей. Просто я сказала, что не позволю ему умереть. В этом утверждении не ничего, что удерживало бы вас от сообщения всей правды.

Кеогх улыбнулся. В этот момент Вебер смотрел на него и поразился тому. Кеогх тоже заметил удивление, появившееся на лице врача.

— Я знаю ее лучше, кого-либо из вас, — заявил он с оттенком гордости. Нет необходимости действовать чрезмерно осторожно.

— Спасибо, Кеогх, — поблагодарила она. И, наклонившись вперед: — Продолжайте, доктор Вебер.

Вебер посмотрел на нее. Внезапно оторванный от своей работы за две тысячи миль отсюда, препровожденный в место, о существовании которого он и понятия не имел, великолепие которого со всех сторон атаковало его самоуверенность, встреча с женщиной власти — полной власти — и совершенно за пределами его прежнего опыта… Вебер считал, что его-то уж ничем не удивить. Шок, горе, страх, боязнь утраты, подобные тем, что испытывала она, он, конечно, видел и раньше. Да и какой врач не видел? Но когда Кеогх храбро сообщил ей, что болезнь убивает в течение шести недель, всегда, она все же вздрогнула, закрыла свои глаза на какое-то мгновение и затем тихо произнесла:

— Расскажите мне все, что знаете, доктор, об этой…этой болезни.

И затем, в первый раз произнесла:

— Он не умрет. Я ему не позволю, — и то, как она наклонила голову, как громким голосом произнесла эти слова, заставило Вебера почти поверить ей. Он был даже готов поклясться небесами, что и сам хотел того же. И тогда он понял, что еще способен удивляться.

Он сделал усилие на собой, чтобы как-то отстраниться, на время стать не человеком, не врачом, лечащим именно данного больного, а чем-то вроде справочника. И начал снова:

— Летальный исход при хорикарценоме несколько отличается от того, что бывает при других злокачественных новообразованиях. Обычный рак начинает развиваться в каком-то определенном органе и потом посылает свои цепочки масс дикорастущих клеток через этот пораженный орган. Смерть может наступить в результате прекращения жизнедеятельности этого органа: печени, почек, мозга или еще чего там есть у человека. Бывает, что рак проявляет себя неожиданно и распространяется уже по всему телу, порождая колонии своих клеток в организме. Такой процесс называется метастазами. Смерть наступает в результате отказа многих органов, а не одного. Конечно, может произойти одновременно — как почти полное повреждение органа, зараженного раком, так и эффект метастазов.

С другой стороны, хорио не затрагивает какой-то особо важный орган. Важный скорее для особей рода человеческого, но не для индивидуума. — Он позволил себе сухо улыбнуться.

— Это, наверно, наиболее поразительно утверждение для большинства людей сего дня и века, но, тем не менее — правда. Но половые клетки, хотя и являются одними из наиболее основных и примитивных, имеют некоторые особенности, которыми другие клетки тела не обладают.