— Разве моя подпись недостаточно хороша? — ответил вопросом Вольф.

Все еще сохраняя напряженную улыбку, Брессон сказал:

— Я сожалею, миссис Вольф тоже должна подписать.

Бренда торжествующе улыбнулась.

— Обещайте мне, что вы не станете его больше никому показывать, — сказал Вольф. — Во всяком случае, до завтра. Если вы боитесь потерять продажу, я выпишу задаток.

— О, в этом нет необходимости.

Брессон двинулся к двери с поспешностью, выдававшей его желание выбраться из неловкой ситуации.

— Я не буду его никому показывать, пока не услышу от вас известий утром.

На обратном пути в мотель «Бэндс» ни он, ни она не разговаривали. Бренда сидела, как деревянная, глядя прямо вперед через лобовое стекло. Вольф время от времени поглядывал на нее, замечая, что нос ее, казалось, становился острее, губы тоньше.

Если она будет продолжать в том же духе, то будет выглядеть точь в точь, как толстый попугай.

Когда ее наконец прорвет, когда она заговорит, то будет кричать, как толстый попугай. Будет извергнут тот же старый, затасканный и все еще энергичный поток упреков и угроз. Она будет бранить его за то, что он все эти годы пренебрегал ею, напомнит ему напоследок, бог знает в который раз, что он сидел, уткнувшись носом в свои книги, или же практиковался в стрельбе из лука или в фехтовании, или в альпинизме-видах спорта, которые она не могла с ним разделять из-за своего артрита. Она раскрутит долгие годы несчастья, или якобы несчастья, и закончит сильно и горько плача.

Почему он не мог от нее отделаться?

Он не знал, за исключением того, что он очень сильно любил ее, когда они были молоды, а также потому, что обвинения ее были не совсем неверными. Более того, он находил мысль о расставании болезненной, даже более болезненной, чем мысль о том, чтобы остаться с ней.

И все же он имел полное право пожать плоды своих трудов в качестве профессора английского и классических языков. Теперь, когда у него было достаточно денег и досуга, он мог заняться исследованиями, которых не позволяли ему прежние обязанности. С этим аризонским домом в качестве базы он мог даже путешествовать. Или не мог? Бренда не откажется поехать с ним, фактически она настоит на том, чтобы сопровождать его. Но ей будет настолько скучно, что его собственная жизнь станет несчастной. Он не мог винить ее в этом, потому что интересы у них были неодинаковые. Но следует ли ему бросить занятия, обогащавшие его жизнь, просто чтобы сделать ее счастливой? Особенно, если она все равно не будет счастлива?

Как он и ожидал, язык жены развязался после ужина.

Роберт слушал, пытался спокойно увещевать ее и указывать на отсутствие у нее логики, несправедливость и безосновательность ее обвинений. Все было бесполезно. Закончила она, как всегда, плачем и угрозами оставить его или покончить с собой.

На этот раз он не уступил.

— Я хочу купить этот дом и я хочу наслаждаться жизнью так, как я запланировал, — твердо заявил он. — И все тут!

Он надел куртку и двинулся к двери.

— Я вернусь позже. Может быть.

Она завизжала и запустила в него пепельницей. Он пригнулся, и пепельница отскочила от двери, отщепив кусок дерева.

К счастью, Бренда не последовала за ним и не устроила сцену в коридоре, как, бывало, делала в предыдущих случаях.

Уже была ночь. Луна еще не взошла, и свет лился из окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на бульваре Апач. Вольф вывел машину на бульвар и поехал на восток, а затем свернул на юг. Через несколько минут он был на дороге в Хохокам Хоумс. Мысль о том, что он собирался сделать, заставила его сердце забиться быстрее и сделала его кожу холодной. Это было первый раз в его жизни, когда он всерьез думал совершить преступный акт.

Хохокам Хоумс был в огнях освещения и шумным от музыки из громкоговорителей и голосов детей, игравших на улице, покуда их родители рассматривали дома.

Он поехал дальше, через Месу, развернулся и поехал обратно через Темпе до Ван Бюрена и дальше. Он срезал угол на север, потом на восток, до тех пор, пока не оказался в городке Скоттгдейл. Здесь он остановился на полтора часа в маленькой таверне. После роскоши четырех рюмок «Бэт 69» он завязал. Больше он не хотел — скорее, боялся принять больше, потому что ему не улыбалось быть пьяным, когда он начнет выполнять свой проект.

Когда он вернулся в Хохокам Хоумс, свет уже не горел, и в пустыню вернулось безмолвие. Он припарковал машину позади дома, в котором побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком Вольф разбил окно, давшее ему доступ в комнату отдыха.

К тому времени, когда он оказался внутри комнаты, он тяжело дышал и сердце его билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и испуганный, он улыбнулся про себя. Человек, много проживший в своем воображаемом мире, он часто мнил себя взломщиком — не заурядным, конечно, а Раффизом. Теперь он знал, что его уважение к закону было слишком сильным, чтобы он стал когда-нибудь крупным преступником, или даже мелким. Совесть мучила его из-за этого маленького проступка, выполнение которого он считал для себя целиком оправданным.

Более того, мысль о возможной поимке чуть не заставила его плюнуть на рог.

Прожив тихую, достойную и респектабельную жизнь, он будет погублен, если его заметят. Стоил ли рог того?

Он решил, что да. Отступи он сейчас, — всю жизнь будет гадать о том, что же он упустил. Его ждало величайшее из всех приключений, такое, которого не испытывал никакой другой человек. Если он сейчас струсит, то может с таким же успехом застрелиться, ибо он будет не в состоянии вынести потери рога или самобичеваний и обвинений в отсутствии смелости.

В комнате отдыха было так темно, что он вынужден был нащупывать путь к стенному шкафу кончиками пальцев.

Обнаружив раздвигавшиеся двери — откатил левую, которую он открывал в полдень. Вольф медленно подталкивал ее локтем, чтобы избежать шума, и остановился послушать звуки снаружи дома.

Как только дверь была полностью открыта, он отступил на несколько шагов. Роберт поднес мундштук рога к губам и тихо дунул. Раздавшийся трубный звук так сильно поразил его, что он выронил инструмент. Пошарив вслепую, он обнаружил его наконец в углу помещения.

Второй раз Вольф дунул сильно. Раздалась еще одна громкая нота, не громче, чем первая. Какое-то устройство в роге, наверное, серебристая паутина за мундштуком, регулировало уровень звучания. Несколько минут он стоял в нерешительности с поднятым у рта рогом. Он пытался мысленно реконструировать точную последовательность семи слышанных им нот.

Семь маленьких кнопок на нижней стороне явно определяли различные сочетания звуков. Но он никак не мог нужную, которая, не экспериментируя и не привлекая внимания.

Роберт пожал плечами и пробормотал:

— Какого черта!

Он снова затрубил, но теперь он нажимал кнопки, задействовав сперва ближайшую к нему. Вылетели семь громких нот.

Их длительность была такой, как он помнил, но не в той последовательности.

Когда замер последний трубный звук, издалека донесся крик. Вольф чуть было не запаниковал. Он выругался, снова поднял рог к губам и нажал на кнопки в таком порядке, который, как он надеялся, воспроизведет «сезам откройся», музыкальный ключ к другому миру.

В то же время луч фонарика пробежался по разбитому окну комнаты, а затем последовал дальше. Вольф снова затрубил.

Свет вернулся к окну. Послышались новые крики.

Вольф пробовал разные комбинации кнопок. Третья попытка завершилась мелодией, что произвел юноша на вершине валуна.

Фонарик просунули в разбитое окно. Глухой голос прорычал:

— Эй ты, там, выходи, или я буду стрелять!

Одновременно на стене появился зеленоватый свет, прорвался и выплавил дыру. Сквозь него сияла луна. Деревья и валун были видимы только как силуэты на фоне зеленовато-серебряного излучения от огромного диска, у которого виден был только сегмент.

Он не стал задерживаться. Он мог бы заколебаться, если бы остался незамеченным, но теперь он знал, что должен бежать.