Шарлотта набросила свободный угол на Эдама и попыталась хотя бы немного расчистить кровать от ненужных предметов. Глаза Эдама были закрыты, и она понадеялась, что он уснул, но после следующего же вздоха послышался его слабый голос:
— Шарлотта, мне так холодно.
— Я набросала на тебя все твои простыни и покрывала. Скоро согреешься.
— Нет, обними меня, — умоляющим голосом сказал он. — Пожалуйста, обними меня. Мне так холодно. Мне страшно, Шарлотта!
Несколько секунд она смотрела на него сверху вниз. Эдам дрожал, и зубы у него стучали, как ударная установка. «Ну что ты будешь с ним делать?» Шарлотта сняла кеды и залезла под одеяло в чем была: в джинсах, носках и рубашке. Она обняла Эдама сзади и прижалась к его спине — так, как раньше это делал он. Судя по всему, это подействовало на парня успокаивающе, и постепенно стук зубов прекратился, а затем начала стихать и дрожь.
Когда она встала, чтобы погасить свет, Эдам проговорил умоляющим голосом:
— Нет… нет… Шарлотта… не уходи. Я тебя умоляю! Не оставляй меня одного. Обними меня. Кроме тебя, у меня больше ничего не осталось.
Шарлотта выключила свет и снова забралась под одеяло. Пока она обнимала его обеими руками, он дышал ровно. Так они и лежали в темноте. Вскоре рука, лежавшая под ним, онемела. Шарлотта прошептала:
— Ты спишь?
— Нет. — Голос человека, обреченного на смерть.
Она знала, что Эдам лежит с открытыми глазами, уставившись в темноту, в черную дыру перед собой. Она прекрасно знала, как это бывает.
Так Шарлотта и пролежала с ним всю ночь. Время от времени она, по-видимому, отключалась, и Эдам, вероятно чувствовал это по ослабевшим объятиям ее рук. Раз за разом девушка просыпалась от звука его голоса:
— Обними меня. Пожалуйста, не бросай меня.
Очень скоро Шарлотта поняла, как трудно и утомительно играть роль заботливой мамочки. Но, как бы то ни было, она считала себя обязанной ему. Эдам сумел ободрить ее и вернуть к нормальной жизни из той пропасти, куда она упала. Вот только ей никак не удавалось придумать что-нибудь такое, чтобы ободрить и успокоить Эдама.
Так она и лежала, обнимая этого обреченного парня… и вдруг вспомнила про Джоджо… а потом вспомнила про Хойта. Да, этот слабый и жалкий тип, которого она сейчас обнимает, оказался в своем роде бледным подобием библейского Самсона. Он обрушил храм, похоронивший под собой не только его, но и всех вокруг.
Хойт вышел из корпуса Филлипса в Главный двор. Да, давненько никто его так не доводил. Он был до того зол, что ворчал себе под нос — но достаточно громко, чтобы слышали все, кто оказывался рядом. Вот сейчас, например, он шел по боковой дорожке двора и довольно убедительно передразнивал въедливый, писклявый, пидорский голос этого умника, этого старого мудака — мистера Квота «Нет, мистер Торп, я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности. Я уверен, что вы даже слишком искренни. Я всего лишь предполагаю, что вы — сознательно или нет — собрали на скорую руку несколько не самых убедительных постулатов из культовых и околорелигиозных текстов и предложили их нам в качестве аргумента Но слушать такую галиматью от кого бы то ни было довольно утомительно».
Свернув на дорожку, пересекавшую Главный двор по диагонали и проходившую мимо фонтана святого Христофора в направлении «Мистера Рейона», Хойт переключился в регистр своего нормального голоса. «Да? А я представил вас в образе Иисуса, которого уже и распяли, и колесовали, и четвертовали, а он все продолжает талдычить свое: „Толерантность! Толерантность! Будьте терпимы к слабым и убогим, ибо их есть царствие… по крайней мере, земное“. И что вы мне за это сделаете? Вот таким я вас вижу, и все. Вы думаете, что вы такой храбрый еврейский интеллектуал, который не считает нужным опускаться до всякой хрени вроде уважения чувств верующих?» Вот что нужно было ему сказать. Так нет же, этот старый мудила не дал Хойту и рта раскрыть… Да, кто не знает мистера Джерома Квота и его умения разнообразить дискуссию разными дурацкими «интеллектуальными шуточками»: «Мы здесь, в Дьюпонте, ценим свободу слова и с уважением относимся к любой высказанной точке зрения, мистер Торп, однако я позволю себе воспользоваться данной мне университетским уставом властью и в целях обеспечения эффективности учебного процесса предложу перенести ваши разглагольствования на более позднее время. Рекомендую представить вашу теорию общественности сразу после занятий. Уверен, все желающие с ней ознакомиться с удовольствием задержатся в аудитории и прослушают ваше выступление». Ах ты старый, жирный, лысый козел…
Студенты, с которыми Хойт сталкивался на дорожке, удивленно, если не сказать — подозрительно, смотрели на него. Ну и хрен с ними, пускай смотрят. Откуда им знать, говорит он сам с собой или нет? В наше время это так запросто и не определишь, ведь мобильник есть у каждого в кампусе, и часто кажется, что человек говорит сам с собой. Все ходят с прижатыми к уху трубками. Те четыре или пять процентов дьюпонтцев, которые никогда не доставали телефон из кармана, были вовсе не ретроградами, отрицавшими удобства мобильной связи, а наоборот, наиболее продвинутыми ее пользователями: к их мобильникам просто прилагалась гарнитура из микрофончика, закрепленного где-то под подбородком, и наушника — такого миниатюрного, что не сразу заметишь, даже если захочешь. Пускай думают, что у него тоже такой мобильник, а если не хотят — да пошли они на хрен.
Да, следовало признать, что на этот раз Хойт, наверное, зря полез на рожон… Этому старому лысому жирному слизняку, мистеру Джерому Квоту, удалось-таки сегодня его поиметь. Вонючий жирный старикашка оказался как раз тем шутником, который смеется последним. Но вот все остальные — как они могут сидеть и без возражений слушать всю эту хрень про какие-то «ПК», даже не пытаясь стряхнуть с ушей развешанную на них лапшу? Полное дерьмо… а они, овцы трусливые, сидят и кивают, и даже униженно поддакивают этому старому пердуну каждый раз, когда он задает вопросы. Вот так при всем плюрализме мнений обществу и навязывается одна, якобы единственно правильная точка зрения. И друг за другом люди начинают повторять одни и те же слова, раз за разом ссылаясь на одни и те же авторитеты и выдвигая одинаковые аргументы. Не успеешь оглянуться — и даже те, кто готов был усомниться, что навязываемая им хрень является истиной в последней инстанции, становятся конформистами и предпочитают молчать, боясь быть изгнанными из так называемого приличного общества. Можно подумать, что человек, имеющий отличную от общепринятой точку зрения, — это невоспитанный дикарь, которого нельзя подпускать к нормальным людям, потому что в момент разговора он шумно испортит воздух.
Проходя мимо фонтана святого Христофора — классно здесь все-таки эту скульптуру поставили… как его звали, этого француза, который ее сделал… охрененно талантливый чувак был… в каком еще университете найдется такая потрясающая скульптура?.. нет, нигде ничего даже и близко нет… «я — человек из Дьюпонта»… мне придают сил и уверенности в себе все те традиции, которые воплощены в этой прекрасной и грандиозной фигуре… из чего, кстати, она сделана?.. наверное, из бронзы… или из меди?., нет, наверняка из бронзы… — в общем, проходя мимо фонтана, Хойт немного успокоился. Собственно, чего кипятиться-то? Ну что ему может сделать этот Квот? Хойту ведь не придется обивать пороги каждого инвестиционного банка в стране, пытаясь найти хоть какую-то работу, достойную его диплома, так что пусть Квот гавкает, сколько хочет. Хойт ведь уже получил работу. Прав был папа, когда говорил, что чудеса иногда случаются. «Они случаются с теми, кто готов их принять и в них поверить. Ни с того ни с сего удача к человеку не приходит. Нужно уметь поймать ее за хвост, причем делать это надо быстро, как только ее увидишь, потому что долго она рядом с тобой ошиваться не будет». Он, Хойт Торп, человек из Дьюпонта, Хойт Торп, член братства Сейнт-Рей, был готов встретить свою удачу, был настроен на успех — и вот чудо произошло. Хойт Торп уже получил работу, она ждет его вне зависимости от того, будет мистер Джером Квот кидать ему подлянки или нет, причем работу не в какой-нибудь заштатной конторе в Чикаго или в Кливленде, в плохо отапливаемой комнате с мигающими флюоресцентными лампами, а в Нью-Йорке, в мощнейшей из мощных корпорации «Пирс энд Пирс». Стартовая зарплата девяносто пять тысяч в год — стартовая, — а уж сколько потом могут платить… От открывавшихся перспектив у него самого захватывало дух. Трудно было даже поверить в такую удачу… но он сумел схватить ее.
