Примерно в это же время, без четверти три ночи, тот самый Хойт Торп, которого кое-кто уже записал в символы мирового зла, сидел в библиотеке вместе с Вэнсом и Джулианом. Сам он развалился, как обычно, в кожаном кресле и держал в руках банку с пивом. Но главной причиной его хорошего настроения в столь поздний час был не алкоголь, а несколько дорожек кокаина, которые парень успел занюхать через соломинку. В таком состоянии он как никогда хорошо осознавал свою избранность и понимал, что мало кому в этом мире даны от рождения столь ярко выраженные качества лидера, предводителя воинов. Кроме того, Хойт не мог нарадоваться на свое творческое воображение: он был уверен, что его способности к творческому самовыражению ничуть не уступают талантам тех французских поэтов, которые курили гашиш или делали еще что-то в этом роде; правда, вспомнить, как звали хоть кого-нибудь из них, ему не удалось. Естественно, такой талант не мог не стремиться вырваться наружу.

— …Охренеть чего придумали: «Эгей, натурал, где в натуре твой брат гей?» Твою мать! Это значит, мне, натуралу, какой-то пидор теперь, оказывается, брат… «Эгей», понимаешь ли… День братания натуралов с геями… ну, ё-моё… я им устрою День рваной задницы… И они еще хотят, чтобы весь кампус взялся за руки — «натурал и брат твой гей» — и вышел на демонстрацию в поддержку этих гребаных сексуальных меньшинств… и всем рекомендуют надеть голубые джинсы, чтобы проявить «солидарность»! Я им такую солидарность устрою! Хрен они получат, а не мою солидарность. — В подтверждение своих намерений Хойт сделал выразительный жест средним пальцем. — Мужики, у меня есть предложение. Давайте в день этих гребаных пидоров и лесбиянок выйдем не в голубеньких джинсах и не в розовых маечках, а в армейских штанах цвета хаки. Хотя лучше даже не в штанах, а в шортах. Представляете себе картину? Охренеть!

В поисках поддержки он посмотрел на Вэнса и Джулиана. Глаза его сверкали, как и подобает глазам творца, на которого снизошло вдохновение.

— Точно, охренеть. Я в том смысле, что идея охрененная, — сказал Джулиан. — А ты в курсе, что зима на дворе? По ночам до пятнадцати градусов мороза доходит.

— Ну так ведь в этом-то и весь прикол! — радостно пояснил Хойт. — В этом и прикол! От вас не убудет, яйца не отморозите — зато уж они поймут, что мы о них думаем и на что намекаем!

Вэнс и Джулиан многозначительно переглянулись.

Теперь Эдам воспринимал свою квартиру, свою нору с перекошенной крышей, как самый настоящий санаторий для одной-единственной пациентки — его любимой девушки… девушки его мечты и его жизни. Как же ему хотелось объясниться в любви! Он на полном серьезе сокрушался по поводу того, что не может взять Шарлотту за руку, воздеть другую руку к небесам и обратиться к Всевышнему: «Смотри! Узри эту несказанную красоту! Вот она, та девушка, которую я люблю! Я… она… в общем, я готов отдать за нее жизнь!» Вот только если не перед Ним, то перед кем можно было признаться в этой любви? Уж своих друзей-мутантов он знал как никто другой. Взять да и заявить — просто так, ни с того ни с сего — этой кучке интеллектуалов: «Ребята, я влюблен!»… нет, от одной этой мысли Эдаму становилось не по себе. Сколько будет по этому поводу шуточек, дурацкого смеха и многозначительных косых взглядов — нет, такой обструкции Эдаму не вынести.

Кроме того, в эти дни у него был еще один повод для беспокойства и еще одна тема, над которой следовало серьезно подумать. Подозрения по поводу того, что злосчастный реферат за Джоджо написал кто-то другой, так и остались подозрениями. Пока что ничего не случилось. С другой стороны, дело не было закрыто. До поры до времени все было тихо. Он догадывался, что в борьбу вступили какие-то весьма серьезные фигуры. Надо же было так проколоться! Он ведь соврал инспектору из отдела внутренних расследований… а это уже действительно более чем серьезный проступок. Да, он послушался совета Бастера, вовсе не настроенного к нему дружески, и теперь влип по самые уши — почище, чем этот придурок Джоджо. За такие дела могут и из университета отчислить! Нет, только не это. Эдама бросало в холодный пот при одной мысли о подобном исходе. Это же просто невозможно. Это все равно… все равно что умереть. И все же приходилось считаться с тем, что такая перспектива реально существовала! Он собственными руками выкопал себе могилу! Как так могло получиться? Нет, только не это!

Эдам проводил с Шарлоттой каждую свободную минуту. Они даже спали вместе — то есть, если говорить точно, он спал рядом с нею на своей импровизированной кровати. Его самолюбие тешило сознание того, что Шарлотта не может без него обойтись. Ей действительно не удавалось уснуть, пока он не обнимал ее и не прижимал к себе. Порой, чтобы убаюкать Шарлотту, ему приходилось лежать рядом с ней часа по два и даже больше. В том же, что касается развития более близких отношений, Эдаму приходилось утешать себя тем, что «спать рядом» отличается от «спать вместе» всего лишь наречием. Это выражение — «отличаться всего лишь наречием» — он придумал сам. «Хороша шутка, ничего не скажешь», — думал он, однако не улыбаясь при этом и не испытывая никакого веселья от своего остроумия.

В любом случае, проводить с Шарлоттой все свое время он не мог. Наступила последняя неделя сессии, а чтобы претендовать на роудсовскую стипендию, нужно было сдать все экзамены только на «отлично». Кроме того, Эдам поклялся себе все-таки вывести на чистую воду всех участников истории «Ночи трахающихся черепов»… В конце концов, зря он, что ли, потратил на этот университетский листок «Дейли вэйв» столько времени и сил. Парень лелеял в душе надежду, что ему удастся опубликовать эту статью именно таким образом и в такое время, когда она станет хорошим напоминанием Хойту Торпу: мы еще с тобой поквитаемся, и наша месть будет страшна. Под «нами» он понимал Шарлотту Симмонс и Эдама Геллина. Помимо всех этих благородных дел у него была еще одна забота, дело земное и даже совершенно приземленное, но, увы, абсолютно неизбежное: нужно было зарабатывать хоть какие-то деньги. Раньше Эдам получал деньги также за кураторство над спортсменами, но не очень удивился, когда спортивная кафедра вдруг перестала нуждаться в его услугах. Да, какой контраст: он, Эдам Геллин, «Мутант Миллениума» и влюбленный принц из волшебной сказки, вынужден был ежевечерне трястись в своем дрянном разбитом автомобильчике, зарабатывая на жизнь чаевыми, полученными за доставку «Бицосуши» и «Пауэр Пиццы», будь она неладна.

Шарлотта же, в отличие от Эдама, проводила большую часть дня, лежа в постели и безразлично глядя в потолок. Если она и вставала с кровати, то неизменно набрасывала синтетическую рубашку Эдама с эмблемой школы Гудзон-Бэй. Очень быстро Эдам просек, что дай ей волю — так она и вовсе не будет выходить из квартиры. Поняв, что дело плохо, он взял на себя обязанность следить за тем, чтобы гостья все-таки брала себя в руки, вставала, худо-бедно одевалась — все в ту же одежду, в которой впервые появилась у него дома, — и пусть через силу, но все же шла на очередной экзамен. Шарлотта всячески протестовала и сопротивлялась, доказывая, что никаких экзаменов ей все равно не сдать, потому что она вконец разучилась учиться. Эдам, в свою очередь, уверял ее в том, что она не просто умная девушка, а самый настоящий гений, после чего пускался в пространные рассуждения насчет того, что она так много и плодотворно занималась в течение большей части семестра, что почти все, входившее в программу, уже выучила и теперь просто в силу инерции способна если не блестяще, то, по крайней мере, сносно сдать все экзамены. «Что было, то было, — втолковывал он Шарлотте, — нужно уметь собираться и заставлять себя забывать о былых неприятностях, главное — это то, что ждет тебя впереди, а будущее у тебя самое светлое. Ты сама себе его выстроишь. В конце концов, кто еще сравнится с тобой по остроте восприятия мира, по стремлению познать его…» — и так далее в том же духе. Порой Эдам и сам начинал путаться — слишком уж тяжело было разнообразить все эти навязшие в зубах клише и штампы, чтобы хотя бы слишком явно не повторяться в своих разглагольствованиях. Нельзя было не отметить, что его настойчиво повторяемые комплименты и усиленно внедряемый в сознание Шарлотты оптимизм мало-помалу начинали давать эффект.