Не сказав другим парням в сиреневых футболках ни слова, даже не посмотрев на них, Джоджо стал отрабатывать свои излюбленные броски со средней дистанции в коротком прыжке. Один из мячей угодил в жесткое ребро корзины. Чтобы поймать его, Джоджо пришлось подпрыгнуть повыше. На какую-то долю секунды он оказался выше привычной границы света и тени и именно в этот миг увидел то, что враз поставило на свои места все, в чем он не мог разобраться… В нескольких шагах за щитом, там же, где только что состоялся их задушевный разговор с тренером… по-прежнему стоял Бастер Рот… и так же по-отечески его рука лежала на плече высоченного парня в желтой тренировочной майке. Конджерса, конечно.

Площадка всегда была для Джоджо убежищем от всей околоспортивной грязи. Здесь были правила, были четко прочерченные линии разметки, которые нельзя ни передвинуть, ни перерисовать, ни стереть. Никогда раньше он не позволял себе ни единой циничной или оскорбительной мысли здесь, на этом священном для него золотистого цвета паркете. Все подковерные и закулисные игры оставались где-то далеко, в стороне, за стенами храма. Но сейчас, в эту минуту он вдруг со всей отчетливостью понял, что говорит тренер восходящей звезде: «Пойми меня правильно, Вернон, я не могу унизить старину Джоджо, не выпустив его в стартовом составе в первой игре сезона, тем более дома Но ты не волнуйся: то, что ты пока побудешь на скамейке запасных, — это просто формальность. Считай, что ты сделал одолжение старшему товарищу по команде. Я ведь видел, как ты играл в первом составе эти две недели. Да ты в команду за две недели вписался лучше, чем Джоджо за два года. Так что подожди чуть-чуть, и у тебя будет столько времени проявить себя на площадке, сколько ты захочешь, может быть, даже наравне с Башней. А следующий год — он будет уже весь твой, целиком. Так что не переживай по поводу Джоджо. Просто нельзя обижать старую верную лошадку, отработавшую свое по полной программе».

Джоджо на время просто прирос к золотистому паркету пола и стоял неподвижно, держа мяч обеими руками. Ежик его светлых волос сверкал под лучами люминексовских прожекторов, а сам он все повторял подходящее слово, которое наконец нашел для обозначения того, что с ним произошло: «манипуляция».

ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: сотрясали Чашу Бастера, сплошной звуковой фон душил пространство стадиона, казалось, оно задыхается в бескрайней пелене гудящих голосов. Порой было даже не слышно, как ударяется мяч о покрытый полиуретановым лаком светлый деревянный пол площадки. Помехи накапливались на трибунах, от ряда к ряду, поднимались к самому куполу. Казалось, что сквозь эту шумовую завесу не прорвется ни один членораздельный звук… но при этом Джоджо слышал каждое слово, которое не то кричал, не то нашептывал ему Джамал Перкинс, примерно двухсотпятидесятифунтовый Перкинс, наседавший на него сзади.

— Эй, Красавчик-сувенирчик… береги свою белую задницу… моли своего бога, чтоб тренер снял тебя с игры, пока я не порвал твою белую задницу, Красавчик! Что молчишь, не слышишь? Ручонки тоже береги, твои гребаные пальчики, я смотрю, как из фарфора… То-то ты и не шевелишься, куколка, боишься, что ручки-ножки поотлетают?.. Или башка расколется?.. Ух, Красавчик, куколка ты моя…

Чтобы прервать этот назойливый монолог, Джоджо пришлось сдать назад чуть сильнее, чем того требовала ситуация. Таким образом, уже его собственные двести пятьдесят фунтов, вложенные в удар локтем, не критично, но вполне ощутимо врубились в солнечное сплетение Перкинса. На некоторое время вещавшее на геттосленге радио умолкло. Игра тем временем шла своим чередом. Джоджо видел оранжевый мяч, который был сейчас в центре поля, видел, как разыгрывающий Дашорн делает дриблинг, ведя мяч к трехочковой линии, выискивая брешь в обороне Цинциннати…

Стадион был полон, все четырнадцать тысяч билетов проданы — все до единого, и все четырнадцать тысяч зрителей, как один, что-то орали, но Джоджо больше не слышал человеческих звуков. Крики рикошетили от противоположной трибуны, сталкивались друг с другом, сливались, истончались в::::::::::ПОМЕХИ:::::::::: в ушах Джоджо, и::::::::::ПОМЕХИ::::::::: словно густым покрывалом обволакивали Джоджо и остальных девятерых игроков на площадке, отделяя их от всего остального в мире — от Георга III, от мстительных профессоров, от умных, но дохлых и ущербных кураторов, от Спящих Красавиц, почему-то отвергающих знаки внимания, от других студентов, проводящих дни и ночи в аудитории либо в библиотеке в надежде выполнить родительский наказ и стать адвокатами или служащими инвестиционных банков::::::::::ПОМЕХИ:::::::::: Только здесь, на площадке, когда::::::::::ПОМЕХИ перекрывали все другие звуки, Джоджо чувствовал себя в своей тарелке, живым, живущим полной жизнью в то время как::::::::::ПОМЕХИ:::::::::: заглушали все вокруг, здесь игра была игрой, правила — правилами, а борьба — борьбой. Счет в этой игре высвечивался на большом электронном табло, и спутать, кто кого победил, не было никакой возможности. Никакие мастера словоблудия, никакие рахитичные стратеги не могли повлиять ни на ход игры, ни на результат, ни на то, кого в итоге признают победителем. В этом мире, где неимоверная какофония самых разных звуков врывалась в ровный шумовой фон, самым большим кошмаром для Джоджо был звук сирены: именно по низкому, режущему уши сигналу сирены игра останавливалась. Именно сирена обозначала окончание каждой четверти, и стоило этому сигналу пронестись над площадкой, как помехи вновь превращались в множество человеческих голосов, и буквально в какую-то долю секунду он, Джоджо, Великий Спортсмен, переносился обратно в тот мир, где жалкие мелкие людишки с совершенно убогими целями в жизни имеют право и все возможности унижать его, издеваться над ним в свое удовольствие.

Оранжевый мяч мелькает… почему-то он все еще не пересек трехочковую линию. Вот Дашорн отпасовал его Андре, тот согнулся в талии, стараясь придержать мяч руками на уровне колен, качая корпус из стороны в сторону. Андре дергается всем телом, когда ему кажется, что он нащупал просвет, чтобы обмануть противника и обвести его, — но ничего не получается, Андре пасует обратно Дашорну, в то время как Джамал Перкинс все бубнит, бубнит, бубнит в ухо Джоджо:

— Что ты все своей белой задницей крутишь, Красавчик? Что, баба в тебе заиграла? А? Точно, вы белые мужики — все как бабы, вот эта сука и лезет из тебя, а, Красавчик? Нет, Красавчик, дохлый ты какой-то сегодня, недаром ребята говорили… блин, да ты сегодня и пять минут на площадке не продержишься… Сейчас, прямо сейчас отправишься на лавку! И какого хрена старина Бастер выпустил в стартовой пятерке тебя, белая задница? Видать, пожалел белого брата! Ну, игру-то ему делать надо, так что он тебя все равно уберет, белая задница, и выпустит нормального чувака! Въезжаешь, про кого я? Да-да, про Конджерса! Да, сейчас тебя уберут, ты, плоскостопый, обезьяна белая, и выпустят Конджерса…

У Джоджо просто глаза на лоб полезли. Откуда в команде Цинциннати знают, что за проблему представляет для него Вернон Конджерс? Откуда это узнал хренов Джамал Перкинс? А если об этом знает такой урод, как Джамал Перкинс, то наверняка в курсе и вся остальная команда Цинциннати, а если в курсе даже вечные аутсайдеры из Цинциннати, то слух, значит, прошел по всем командам лиги…

…И Джамал Перкинс просто отыгрывается на нем, доводя Джоджо до белого каления. Достал-таки, вывел из себя. Слова Джамала Перкинса накрепко засели в голове Джоджо… до сих пор он и внимания не обращал на всякий бубнеж, ругань, угрозы и подначки, доносившиеся откуда-то сзади, из-за плеча. Теперь же каждое слово, произнесенное Перкинсом, пронзало его как ядовитое жало какого-то чудовища из кошмарных снов. Джоджо пытался убедить себя, что Перкинс вовсе не какой-то таинственный монстр, а просто черный парень, играющий в баскетбол — неплохо, но не лучше него самого. Пусть мелет, что хочет. В прошлом году Джоджо уже приходилось играть против этого типа в чемпионате, а еще до этого в летнем лагере, спонсировавшемся производителями спортивной обуви. Ничего особенного — по технике он Перкинса превосходит, но тот порой отыгрывается за счет жестких приемов. Там он тоже подначивал белых игроков, стараясь вывести их из себя и заставить наделать ошибок на площадке. Играя столько лет в баскетбол, ставший игрой чернокожих, Джоджо научился не обращать внимания на всю эту болтовню. Но на сей раз этот черный ублюдок достал, достал все-таки его. Дело ведь не только в Конджерсе — Джоджо не мог забыть и всего остального, что успел нагавкать ему Перкинс. Надо же, бабой меня обозвал! В другой ситуации наплевать бы на него и забыть, но сегодня… «Еще бы пидором обозвал, скотина! Ну уж нет, сегодня тебе это просто так с рук не сойдет. Сегодня я с тобой поквитаюсь».