Так уж получилось, что в половине девятого, когда Джоджо уже отбыл обязательные часы в учебном классе команды, его занесло в читальный зал библиотеки. Перед ним лежала книга, из которой Джоджо успел уяснить для себя, что Платон «являлся достойным и полноправным наследником» Сократа. Не успел он свыкнуться с этой мыслью, как буквально в этом же абзаце наткнулся на рассуждение о том, что в некотором смысле Платон «не являлся достойным и полноправным наследником» Сократа. На этом месте Джоджо «завис» — он никак не мог въехать, почему все эти великие люди, ученые-философы и историки философии, не могут написать ни одной фразы так, чтобы сказанное в ее начале не противоречило тому, что говорится в конце. Его рассеянные, бродившие по кругу мысли были потревожены неожиданным телефонным звонком.

Вот дерьмо! Мало того что здесь, в читальном зале, вообще было принято отключать мобильники либо по крайней мере ставить их на виброзвонок… так ко всему прочему из его телефона еще и раздалась в качестве рингтона обработанная на компьютерном синтезаторе «Тема из „Рокки“»… да-да-а-да-а-а… да-а-а-да-а-да… Не ответить Джоджо просто не мог. Он быстро отодвинул стул, воровато оглянулся, спрятал телефон между колен, нажал на кнопку приема звонка и нырнул вместе с телефоном под стол, делая вид, будто ищет там что-то упавшее. Прикрыв трубку ладонью, он вполголоса сказал:

— Алло?

— Ну и как поживает мой древнегреческий друг шведского происхождения родом из Нью-Джерси?

Тренер никогда не представлялся, не говорил: «Это Бастер Рот» или хотя бы просто: «Это тренер» — в общем, не произносил ничего такого, из чего бы следовало, кто именно звонит. В этом не было необходимости, особенно если он звонил кому-нибудь из команды или из своего окружения. Джоджо инстинктивно напрягся — но, судя по интонации тренера, особых неприятностей от этого разговора ждать не следовало.

Тем не менее Джоджо не расслаблялся.

— У меня все в порядке, — сказал он, понимая, что его слова звучат не совсем естественно, произносимые шепотом под библиотечным столом.

— Слушай, Сократ а вы, древние греки, охрененно везучие ребята — вот все, что я могу тебе сказать.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что наш друг мистер Квот решил закрыть дело. Все закрыто, Джоджо, забыто и закончено. То есть ничего не было.

Пауза. Потом Джоджо спросил:

— А откуда вы узнали?

— Ректор мне позвонил, — сообщил Бастер Рот. — Он так прямо и сказал: «Забудьте об этом. Сотрите этот случай из своей памяти». В общем, что-то в этом роде — за смысл я ручаюсь.

— Bay, охренеть! — вырвалось у Джоджо, прежде чем он представил, как это выглядит: человек пришел в библиотеку, чтобы залезть под стол и там поматериться. — А что случилось-то?

— Честно говоря, понятия не имею, Джоджо. Мистер Квот, похоже, не только редкостный мудак, но и загадочный мудак.

— Bay, охренеть, — шепотом повторил Джоджо. — Спасибо, вам огромное. Даже не знаю, что еще сказать. Правда, я очень вам благодарен за поддержку и вообще за все, что вы сделали. У меня просто гора с плеч свалилась… я теперь снова смогу чувствовать себя нормальным человеком.

— Ладно, Сократ, я всегда рад быть гонцом, приносящим хорошие вести. В общем, можешь пока что воздержаться пить коктейль с цикутой.

— Какой коктейль?

— Господи Иисусе, да ты, Джоджо, видать, от радости совсем тормозишь! В конце концов, кто из нас специалист по Сократу? По-моему, именно я рассказывал тебе про того парня и цикуту. Ты что, не помнишь?

— А, ну да, конечно. — Джоджо попытался вполголоса засмеяться. — Точно. Нам и мистер Марголис тоже рассказывал про цикуту. Вы меня просто сбили с толку, когда назвали яд коктейлем. — И парень снова попытался рассмеяться, чтобы тренер не подумал, что он не в состоянии в полной мере оценить его остроумие.

Попрощавшись с тренером, Джоджо вылез из-под стола и вернулся к Платону, который был вполне полноправным наследником Сократа, если не считать того, что он не был его полноправным наследником. Потом баскетболист поднял голову и откинулся на спинку кресла. Оглядывая потолок и массивные деревянные люстры, он погрузился в размышления о случившемся. На его лице мелькала легкая улыбка. Тренер… Да, тренер — вот это человек. Он, конечно, может быть грубым. За всю жизнь никто не обращался с Джоджо грубее и жестче, чем тренер Рот. Как он порой над ним измывался, в какой грязи валял — словами не передать. И все же тренер готов был грудью встать на защиту каждого из своих парней. Любой человек, задумавший наехать на его игроков, должен был отдавать себе отчет в том, что ему придется иметь дело с самим Бастером Ротом, а опыт подсказывал, что противостоять этому человеку фактически невозможно. Любой конфликт с ним заканчивался сокрушительным поражением его оппонента.

Джоджо покачал головой, не переставая рассеянно улыбаться. Незадолго до этого он практически столкнулся со старым хрычом Квотом здесь, в библиотеке. Вид у того был такой, будто он уже всё знает. Да, с тренером лучше не связываться, себе дороже обойдется. Джоджо вдруг вспомнил, как Бастер Рот объяснял ему, что они — связка «тренер — игрок», хотят они того или нет, являются примером для всех, для всего университета. Тогда Джоджо, оказывается, не понял истинного смысла его слов. Он осознал его только сейчас. Тренер — человек надежный… а главное, настоящий мужик.

Только в половине десятого вечера Шарлотта вышла из квартиры Эдама и в темноте и одиночестве пошла по улицам Города Бога и через кампус к своему общежитию в Малом дворе. Распрощавшись с Эдамом, она почувствовала невероятное облегчение. Насколько, оказывается, психологически утомительно находиться в тесном помещении в обществе впавшего в истерику и требующего постоянного внимания к своей персоне человека… Мало того, помимо усталости в душе Шарлотты остался и другой неприятный осадок. Она чувствовала, что ею опять попользовались, а когда она стала не нужна — выбросили за ненадобностью. Перемену, случившуюся с Эдамом, иначе как чудесной назвать было нельзя: парень на глазах оправился от приступа тяжелой неврастении и начисто забыл о том, как сутки напролет ждал неминуемой смерти в самое ближайшее время. Осознав, что случилось чудо, он вылез из кровати и сразу же засел за компьютер. Наскоро проглядев все тридцать четыре полученных письма, Эдам взялся за телефон и первым делом позвонил Грегу: именно с ним, с главным редактором, предстояло согласовать, каким телеканалам и газетам следует давать интервью в первую очередь, а на какие вообще не стоит размениваться. В общем, его «эго» так быстро оживало, переполняясь чувством собственной значимости, что Шарлотта могла буквально видеть и слышать этот процесс… Бледность на лице ее друга сменилась румянцем, взгляд стал осмысленным и жестким. В речь его вернулись ирония, интеллектуально-злобные шуточки и даже такое слово, как «завтра». Эдам был настолько поглощен компьютером и мобильником, что едва… выкроил время… чтобы сказать дежурные слова благодарности Шарлотте и наскоро попрощаться с ней.

Впрочем, чувства облегчения от того, что ей удалось наконец вырваться из этой грязной пыльной норы, хватило Шарлотте ненадолго. Она едва успела пройти один квартал по Городу Бога, как беспокойство и уже знакомое ощущение тревоги овладели ею. Дело было вовсе не в обычном девичьем страхе встретить на темной пустой улице «плохих парней». Шарлотте сейчас было не до этого. Мучило ее другое: во-первых — в минимальной степени, — то, что ей предстояло сделать кучу домашних заданий к завтрашнему дню. А во-вторых, Шарлотте нужно было еще сделать «это», и оно — «это» — становилось все тяжелее. К тому времени, как она подошла к общежитию Эджертон и поднялась на свой этаж, «это» навалилось на нее всей тяжестью. Как быть дальше? Как выразить «это» в словах, когда в ее руках окажется телефонная трубка и нужно будет говорить с мамой? Половина десятого. Страшно поздно по меркам людей, привыкших к деревенскому образу жизни, звонить в такое время домой, но у Шарлотты просто не было другого выхода. Оставалось только решить, как именно говорить с мамой. Что лучше сработает? Может быть, признание и покаяние — покаяние в буквальном смысле слова: вот грех, вот осознание, вот раскаяние, после чего должны последовать мольба о прощении и обещание исправиться, «больше так не делать»? Или, может, лучше попробовать метод «да, кстати…»? «Мама, это я!.. Просто захотела услышать твой голос, узнать, как у вас дела… Хорошо, а как там стенокардия тети Бетти?.. Ну и отлично. Да, кстати, у меня тут кое-какие проблемы по учебе возникли. Нет-нет, ничего страшного, по крайней мере это не конец света, я думаю, что мне удастся все исправить в самое ближайшее время, вот только… помнишь, когда я приезжала на Рождество, мы еще с тобой говорили…» Ну как же… а то мама не помнит, особенно учитывая, как Шарлотта выглядела и вела себя во время каникул… Нет, маму не обманешь. Так она и поверила, что ее обожаемая дочь, всегда отличавшаяся упорным характером и умением держать себя в руках, впала в депрессию из-за чего-то, что можно определить словами «проблемы» или «трудности». Мама давно уже если не знает, то, по крайней мере, догадывается, что с Шарлоттой творится что-то не то, а раз так — лучше признаться во всем сразу же. Это значит — сдаться на милость мамы, как когда-то давно, в детстве, и пусть теперь мама решает, что с ней делать и как быть дальше. Раньше это всегда выручало. Обычно за таким признанием следовало, пусть и не сразу, отпущение грехов, и Шарлотта чувствовала себя очистившейся, просветленной и готовой к праведной жизни в будущем… Особую ценность такому прощению придавало то, что мама на самом деле вовсе не собиралась снижать планку нравственных требований и идти на поводу у таких аргументов, как «что вы хотите, такие сейчас времена…» или «все так живут». О мама, мамочка, если бы ты могла хоть немножко отступить от своих принципов!.. Нет. Представив себе полную, стопроцентную невозможность такого поворота в мамином сознании, Шарлотта поняла, что полностью и безоговорочно капитулировать — это по степени риска все равно что поджечь фитиль динамитной шашки.