Лиц он не различал, да и не хотел. Так он мог представлять, что его окружили соседские девушки и одноклассницы. И симпатичная официантка из кафе. Мысленно он надел маски на скрытые тьмой лица и чуть-чуть успокоился. Так Эван как будто знал их имена.

Однако было нечто, мешавшее ему фантазировать.

Запах.

Даже миссис Петерсон, полоумная, сидевшая весь день в парке, и та никогда так себя не запустит. Эти же просто смердели. Застарелая вонь немытого тела — хуже, чем в свинарнике. Засохший кал на боках благоухал, словно коровий навоз. Когда они склонялись и бормотали, Эван чувствовал вонь из глоток.

Он был весь мокрый от их слюны и выделений. Его поразило, что у них между ног так мокро. На журнальных фотках этого не видно. И что они такие жадные. Иногда одна наклоняла голову, и у него внизу становилось мокро и тепло, как от компрессов, которые ставит бабушка.

Их руки и пальцы были сухими, как кожа ящерицы. Ведьмы истерли его до ссадин, но от изнеможения боль притупилась. Он лежал, а над ним по огромному кругу плыли звезды.

Запели сверчки. Пролетела сова. Эван вдруг подумал: а не ведьмы ли причиной, что в этом месяце начали пропадать кошки и собаки? Наверное, они боятся ведьм. Тут же ему в голову пришла и другая мысль: что, если их съели? По стеблям кукурузы прошелестел ветер. Эван дрожал.

Ведьмы стали двигаться в некоем ритме. Это напоминало танец, хотя они стояли на коленях или сидели на корточках. Он отдался на волю их движений, пения, их рук и ртов. Их одобрительное бормотание немного его обнадежило. Эван почувствовал, что сейчас опять потеряет над собой контроль. И старался не стонать, но удержаться уже не мог.

На грудь опять брызнула теплая, как кровь, струя. Эван поморщился от брызг и почувствовал соленый вкус. Теперь это действительно была кровь.

И сразу же тишину разорвал выстрел. Что-то, то есть кто-то тяжело шлепнулся Эвану на колени.

— Эван, сынок! — раздался голос. Это отец! — Не вставай!

Небо раскололось. Резкий залп охотничьих винтовок, ружей, обрезов, старых револьверов сотряс звезды. Сквозь листья кукурузы просвистели пули. Выстрелы трещали, как попкорн.

Эван неподвижно лежал на спине. Он словно плыл на плоту. Смотрел на Млечный Путь. Больше всего ему запомнятся не выстрелы, не крики людей, не то, как ведьмы бросились врассыпную. Не фонари, покачивающиеся среди кукурузных стеблей, не то, как девочку-хейдла подняли на вилах к дико освещенному охряному небу, не маленький пенек хвоста у нее на крестце, не белая личиночья кожа, не обезьянья морда и желтые зубы. Он запомнит не звяканье вылетающих гильз. Не своего отца, который, стоя над ним и подняв лицо к звездам, ревел зверем. Нет. Больше всего Эвану запомнится державшая его старуха. Перед тем как пули размозжили ей лицо, она нагнулась и поцеловала его в ухо. В точности как бабушка.

К западу от Клиппертонского разлома

После смерти Молли люди пустились дальше по реке: им не терпелось вновь обрести чувство уверенности. Берега сужались, течение ускорялось. Поскольку плоты двигались быстрее, у экспедиции оставалось в запасе больше времени — им предстояло достичь следующей шахты в начале сентября. Ученые стали исследовать прилегающие к реке участки, оставаясь иногда на одном месте до двух-трех дней.

Когда-то здесь процветала жизнь. Однажды в течение одного дня люди обнаружили тридцать новых растений, в том числе траву, которая росла из кварца, и дерево, словно прямиком из сказок Доктора Сьюза — вытягивая корнями газы из почвы, оно синтезировало из них металлоцеллюлозу. Новый вид подземных орхидей назвали Молли. Нашли также кристаллизовавшиеся останки животных. Энтомологи поймали сверчка-монстра длиной двадцать семь дюймов. Геологи обнаружили золотую жилу в палец толщиной.

Каждый вечер, как представитель «Гелиоса», запатентовавшего возможные открытия, Шоут записывал все отчеты на диск. Если открытие имело особую ценность, как, например, золото, он выдавал расписку на дополнительные премиальные. У геологов их набралось столько, что ими пользовались как ходовой валютой, покупали на них еду, запасные батарейки.

Для Али самой большой наградой были свидетельства о цивилизации хейдлов. Здесь обнаружилась сложная система вырезанных в скальной породе акведуков для доставки воды в верхний грот на расстояние нескольких миль. На каменном выступе лежала чашка для питья, сделанная из черепа неандертальца. А где-то еще лежал, наверное, огромный скелет — быть может, изуродованный — в ржавых кандалах. Этан Трой, судебный антрополог, считал, что геометрические узоры на черепе гиганта были вырезаны не меньше чем за год до смерти. Судя по отметинам на кости, с пленника сняли скальп и держали его в качестве живого доказательства своего художественного мастерства.

Ученые собрались вокруг плиты, расписанной охрой и покрытой отпечатками ладоней. В центре были изображения солнца и луны. Это всех озадачило.

— Они что же — поклонялись солнцу и луне? На глубине пять тысяч шестьсот фатомов?

— Не нужно спешить с выводами, — сказала Али.

Но разве может быть другое объяснение? Какая восхитительная ересь — дети тьмы поклоняются солнцу.

Али сделала только один снимок солнца и один луны. Когда сработала вспышка, вся стена побледнела и изображения — и рисунки, и отпечатки — пропали. Произведение искусства возрастом десять тысяч лет превратилось в черный камень.

Когда изображения солнца и луны и отпечатки ладоней исчезли, все увидели, что на поверхности выгравированы знаки.

Вырезанные в базальте буквы составляли строку длиной два фута. В полутьме насечки казались темными линиями на темном камне. Люди подходили к стене неуверенно, словно боялись, что исчезнет и эта надпись.

Али провела по стене пальцами.

— Возможно, знаки вырезали для того, чтобы читать на ощупь. Как азбуку Брайля.

— Вот эту надпись?

— Слово. Тут одно слово. Посмотрите на эту букву. — Али показала на значок с хвостиком, как у буквы «у», потом на оборотное «е». — И вот еще. Здесь нет надстрочных знаков. Но посмотрите на сами линии. Они такие, как в санскрите и древнееврейском. Думаю, палеоеврейский шрифт. Или более древний. Финикийский.

— Еврейский и финикийский? Выходит, мы имеем дело с пропавшими коленами Израиля?

— Наши предки научили хейдлов письменности?

— Или хейдлы научили их, — сказала Али, не в силах оторваться от букв. — Вы понимаете, — прошептала она, — человек говорит не меньше ста тысяч лет. Но наша письменность ведет начало от верхнего неолита, не раньше. Хеттские иероглифы, искусство австралийских аборигенов. Семь, самое большее восемь тысяч лет. А этой надписи не меньше пятнадцати, а то и двадцати тысяч. Она в два или три раза старше любой человеческой письменности. Настоящее лингвистическое ископаемое. Адам и Ева всех языков. Предок человеческой речи. Первое слово!

Али была в восторге. Но, оглядевшись, она поняла, что другим ее восторг непонятен. А ведь это величайшее открытие! Сделанная людьми или кем-то другим, надпись означает, что временная шкала разума в два, если не три раза длиннее, чем принято считать. А ей не с кем поделиться радостью. «Успокойся», — сказала она себе.

Куда бы Али ни ездила, ее мир всегда оставался миром лингвистов и епископов, миром библиотечных залов и записных книжек. В нем не было места шумным празднествам. А теперь ей так хотелось — хотя бы один раз, — чтобы хлопнула пробка от шампанского, вспенилась струя и кто-нибудь уговорил ее сделать глоточек.

— Сестра, подержите рядом карандаш, — попросил фотограф, — чтобы было видно, какого они размера.