Утром Твиггсу — впервые после того, как он перестал голодать, — потребовалось выйти в туалет. Поскольку Твиггс — это Твиггс, он и не подумал попросить разрешения. И один из охранников его застрелил.

Относительной свободе ученых пришел конец. Уокер приказал всех связать и отвести в глубину крепости. Али не удивилась. Она уже давно поняла, что с ними так или иначе расправятся.

Нью-Йорк

В гостиничном номере было темно, только светился голубой экран телевизора. Удивительно — в комнате слепого без звука работает телевизор. В другие времена де л'Орме и сам мог бы устроить такое, чтобы подшутить над гостями, но сегодня он гостей не ждал. Просто горничная смотрела сериал и забыла выключить.

А на экране была Таймс-сквер, новогодний хрустальный шар падал на беснующуюся от радости толпу.

Де л'Орме перебирал в уме свои любимые строки Иоганна Экхарта. Этот мистик тринадцатого века проповедовал очень простыми словами очень странные вещи. И так бесстрашно — в самой тьме Средневековья.

Неудивительно, что теолог был осужден инквизицией и отлучен от церкви.

Сделал из Господа какую-то сексуальную госпожу. И совсем уж непонятно — человек обретет свободу от Бога? Бог обретет свободу?.. И что потом? Небытие. Ты проникаешь во тьму и приходишь к тому же самому свету, который оставил. К чему тогда все? — думал де л'Орме. Ради пути? Неужели путь — лучшее, чему может посвятить себя человек?

Так он размышлял, когда зазвонил телефон.

— Узнаешь? — спросили на другом конце провода.

— Бад?

— Точно, я самый, — бормотал Персивел.

— Откуда звонишь?

— М-м-м… — Бывший астронавт говорил как-то странно.

Пьян. Наш «надежный парень» пьян?

— У тебя что-то случилось, — констатировал де л'Орме.

— Еще как. Сантос у тебя?

— Нет.

— А где? — осведомился Персивел. — Ты вообще знаешь, где он?

— Где-то в Корее, — ответил де л'Орме; он не знал, в какой именно Корее. — Там поднялась еще одна группа хейдлов. Сантос должен описать кое-какие вещи, что имеются при них. Золотые чеканки с изображением какого-то божества.

— В Корее? Это он так сказал?

— Я сам его туда послал.

— И почему ты думаешь, что он там, куда ты его послал?

Де л'Орме снял очки. Потер и открыл глаза. Совершенно белые — без радужных оболочек и зрачков. На лицо ему падали разноцветные блики от уличных фейерверков. Слепой ждал.

— Я всю ночь пытаюсь дозвониться до других, — говорил Персивел. — Без толку.

— Новый год, — объяснил де л'Орме. — Наверное, они у своих родных.

— И никто тебе не сказал! — Это звучало не как вопрос, а как упрек.

— К сожалению, не понимаю, о чем речь.

— Теперь уже поздно. А ты и вправду не знаешь? Где же ты был?

— Здесь. Болел гриппом. Неделю просидел в номере.

— А знаешь про такую газету — «Нью-Йорк таймс»? И новости не слушаешь?

— Я решил отдохнуть. Скажи наконец, в чем дело. Иначе я не смогу помочь.

— Помочь?

— Говори, пожалуйста.

— Нам угрожает опасность. Тебе нельзя там находиться.

Постепенно клубок размотался. Две недели назад в хранилище карт музея Метрополитен случился пожар. А перед этим взорвали библиотеку в пещерном храме Юньган в Китае. В последнем преступлении китайцы обвиняют исламских сепаратистов.

За последний месяц в десяти с лишним странах разгромлены или уничтожены архивы и археологические площадки.

— Про музей Метрополитен я, конечно, слышал. Об этом всюду сообщали. Но при чем здесь все остальное?

— Кто-то хочет уничтожить всю нашу информацию. Как бизнесмен, когда закрывает производство. Заметает следы.

— Какие следы? При чем тут библиотеки, музеи? Для чего их уничтожать?

— Хочет прикрыть лавочку.

— Кто? Ты о ком говоришь? Ничего не понимаю.

Персивел рассказывал и о других событиях, включая пожар Кембриджской библиотеке, где хранились древние рукописи из каирской синагоги.

— Полностью, — сказал Персивел. — Дотла. Все уничтожено. И развеяно по ветру.

— Те места, где мы работали в течение года.

— На этот раз хотят уничтожить нашу информацию полностью, — продолжал Персивел. — До недавних пор дело обстояло иначе: там рукопись подпортят, тут фотопленка пропадет. А теперь поставили на широкую ногу. Как будто кое-кто торопится все замести, прежде чем убраться восвояси.

— Совпадение, — сказал де л'Орме. — Сжигают книги, устраивают погромы. Враги разума. Чернь совсем взбесилась.

— Не совпадение. Он нас использовал. Как ищеек. Спустил нас по собственному следу. А мы и рады стараться. А теперь он дал задний ход.

— Он?

— Кто, как ты думаешь?

— Если ты и прав, что ему это дает? Он удаляет информацию, но не наши выводы.

— Стирает свое изображение.

— Тогда он уничтожает свой же образ. Чего он этим добьется?

Однако, возражая Персивелу, де л'Орме чувствовал себя не в своей тарелке. Неужели далекие звуки тревожной сирены звучат и в его мозгу?

— Он уничтожает нашу память, — продолжал Персивел. — Стирает следы своего пребывания.

— Но мы теперь его знаем. По крайней мере, знаем все существующие факты. Наши знания записаны.

— Мы — последние свидетели, — сказал Персивел. — Нас не станет — и все, вот вам и чистая доска.

Де л'Орме никак не удавалось сложить все фрагменты головоломки. Он всего неделю провел взаперти, а мир словно сошел с ума. Или Персивел?

Археолог пытался разобраться в услышанном.

— Ты думаешь, мы вели нашего врага туда, куда он сам хотел? Тогда нужно искать среди своих. Сатана — один из нас. И теперь он — или она? — повторяет наш путь и уничтожает наши сведения. Опять же — зачем? Чего он добьется, стерев свидетельства о своей личности? Если верна наша теория о реинкарнации царя хейдлов, значит, в следующий раз он появится в другом обличье.

— Но сознание его будет все то же, — сказал Персивел, — или ты забыл? Мы же об этом говорили. Собственную натуру не переделаешь, как не изменишь отпечатки пальцев. Он может и вести себя по-другому, но опознать его можно — благодаря пятитысячелетнему опыту человечества. Не мы опознаем — так следующее общество «Беовульф». Или следующее за ним. А так — никаких фактов, никаких открытий. Он станет невидимкой. Кем бы он ни был.

— Пусть себе мечется, — сказал де л'Орме. Говоря, археолог имел в виду скорее самого Персивела, чем того, кого они искали. — Когда закончит все громить, мы будем знать о нем больше, чем он сам. Мы почти у цели.

На другом конце провода Персивел тяжело дышал в трубку. Бормотал что-то невнятное. Де л'Орме слышал даже шорох ветра по крыше телефонной будки. Потом протащился с горки на пониженной передаче грузовик. Де л'Орме представил себе Персивела — на какой-нибудь пустой автостоянке заброшенной магистрали.

— Езжай-ка лучше домой, — посоветовал он.

— Ты на чьей стороне? Я ведь затем и звоню — узнать, на чьей ты стороне.

— На чьей я стороне?

— Тут и есть зацепка, так ведь?

Голос Персивела пропадал. Шумел ветер. Он говорил как человек, которого буря лишила и души и тела.

— Твоя жена, наверное, волнуется.

— Ага, пусть она кончит, как Мустафа? Мы с ней распрощались и больше не увидимся. Это ради ее же блага.

В окно гостиничного номера что-то шлепнулось и заскреблось. Де л'Орме спрятался обратно в свою спасительную тьму, откинулся на вельветовую спинку дивана. Прислушался. По стеклу кто-то царапал. И еще хлопал крыльями. Птица. Или ангел — заблудился среди небоскребов.