Но здесь была заволжская голая степь, край света, и в словах женщины звучал уже не упрек, а отчаякие, и уже некуда было дальше уходить по этой степи, где на многие версты не оставалось ни городов, ни рек — ничего… Сейчас, в Эльтоне, он вдруг почувствовал, что именно здесь и лежит тот предел, за который уже нельзя переступить».

И эта решимость умереть, но не отступить уже была первым залогом победы. «Ему было очень тяжело в эту минуту, — говорится о Сабурове, — но, вспомнив страшное расстояние, отделявшее его теперь от границы, он подумал не о том, как шёл сюда, а именно о том, как ему придется идти обратно»!

А мать героини повести Ани Клименко — та женщина, что рассказывала, как горел Сталинград. — заглядывала еще дальше:

«Вытерев слезы концом платка, женщина обвела долгим вопросительным взглядом всех слушавших её и сказала задумчиво и убежденно:

— Денег-то сколько, трудов сколько!

— Чего трудов? — спросил кто-то, не поняв смысла ее слов.

— Обратно построить все, — г просто сказала женщина».

Весь первый этап боев, который проводит батальон Сабурова, переправившись в Сталинград, атаковав с ходу противника и заняв оборону, связан с тем душевным состоянием, которое возникло у Сабурова в Эльтоне. Не навязчиво, но вполне определенно автор подчеркивает это. В подвале дома, превратившегося в развалины, которые обороняет батальон Сабурова, бойцы обнаруживают женщину с детьми. Она не ушла за Волгу, потому что детям не выдержать этот путь, — ей, как солдатам, защищающим дом, некуда и невозможно уходить. «Снесла сюда все, что было. Может, на месяц, может, на два хватит, а там, может, вы немца отобьете. А если идти — помрут», — говорит спокойно женщина, и в том, что она говорила, звучал не упрек, а отчаяние. И этот разговор лишь укрепил чувство, которое возникло у Сабурова тогда, во время выгрузки из эшелона.

Первый этап боев за Сталинград в повести заканчивается тем, что враг, отрезав дивизию Проценко от штаба армии, выходит к Волге. И здесь, показывает автор, возникает уже иная, более высокая мера мужества и стойкости: армия оборонялась ещё яростнее и упорнее.

Если для первых боев, как они изображены в повести, характерно было колоссальное нервное напряжение, то теперь писателю самым важным представляется спокойствие защитников города. Спокойствие стало высшей формой проявления мужества.

Если прежде упорство обороняющихся было рождено чувством, что дальше отступать некуда, то теперь рядом с этим чувством возникло и сознание решающей роли сражения, в котором они принимают участие, для судеб страны и понимание личной ответственности за его исход. И когда бойцы батальона Сабурова выдержали первый, не прекращавшийся несколько дней и ночей штурм врага и устояли, устояли, даже оказавшись в окружении, тогда герой осознает и масштабы того, что он и его люди делают и должны сделать: «Он очень устал, не столько от постоянного чувства опасности, сколько от той ответственности, которая легла на его плечи. Он не знал, что происходило южнее и севернее, хотя, судя по канонаде, кругом повсюду шел бой, но одно он твердо чувствовал: эти три дома, разломанные окна, разбитые квартиры, он, его солдаты, убитые и живые, женщина с тремя детьми в подвале — все, вместе взятое, была Россия, и он, Сабуров, защищал ее».

В финале главы VIII, завершающей рассказ о первом этапе боев, автор, словно подводя некий итог тому, что пережил, передумал, перечувствовал герой за это время, вновь напомнит об этом новом масштабе ответственности: «И ему показалось — вся Россия, которой нет ни конца, ни края, стоит бесконечно влево и бесконечно вправо, рядом с этими тремя домами, где держится он, капитан Сабуров, со своим поредевшим батальоном».

В те дни сплошь и рядом люди делали невозможное — то, что не предусмотрено ни одним военным уставом, то, чего не может требовать приказ. Но на это способны лишь те, кто не боялся взять на свои плечи всю тяжесть ответственности.

Разве случайно эти строки Александра Твардовского стали в дни войны крылатыми?

Сталинград означал не только блестяще выигранную трудную военную кампанию, но нечто большее — окончательную кристаллизацию тех качеств, которые сделали нашу армию непобедимой. Это и стремился запечатлеть в повести «Дни и ночи» Симонов, показывая процесс духовной закалки воинов и его предпосылки.

С новым душевным состоянием защитников города связано установление «того особого осадного быта, который поражал попадавших в Сталинград людей своими устойчивыми традициями, своим спокойствием (хочу обратить внимание, что и здесь возникает это слово. — Л. Л.), а иногда и юмором», и если глава VIII завершает рассказ о первом этапе боев, глава IX начинается первым пространным описанием этого особого осадного быта. Само возникновение этого быта — признак устойчивости, уверенности в своих силах. Характерно, что Сабуров, попав в госпиталь, думает о возвращении в свой батальон, как о возвращении домой, и, когда ему пришла в голову мысль о свадьбе с Аней, он «представил себе, как вернувшись, сидит там за столом с Аней, и рядом те, кого он бы мог позвать в такой день: Масленников, Ванин, Петя, может быть, Потапов».

В этот переломный для душевного состояния героев и для хода боев момент Симонов вводит в повесть два эпизодических персонажа, главная функция которых заключается в том, чтобы подчеркнуть не локальный характер того, что происходило в Сталинграде, показать, что мужество защитников города опирается на силу духа всего народа. В разгаре боев из дивизии Проценко на учебу в Академию связи в Москву отзывают командира роты связи. И хотя это показалось Сабурову явно не соответствующим обстановке, даже странным, в самой этой странности было обнадеживающее «ощущение общего громадного хода вещей, который ничем нельзя было остановить», ощущение твердости и спокойствия (в одной из редакций автор продолжит эту фразу, добавив слова: «великого государственного спокойствия»). В это же время батальон Сабурова посещает корреспондент московской газеты. Он только вчера вылетел из Москвы; Москва, по его словам, «ничего, стоит» и даже баррикады там разобрали, как и прежде, в театре идет «Евгений Онегин»…

Но и все, пережитое до сих пор, еще не было пределом — пределом испытаний и пределом мужества.

Предстоит еще один, заключительный этап обороны и новая, высшая ступень духовной закалки героев. Это происходит уже в ноябрьские дни, когда переправа через Волгу, в сущности, прекратилась: река еще не стала. В повести подробно рассказывается о сложившейся общей обстановке:

«От штаба армии теперь была отрезана ещё одна дивизия, кроме дивизии Проценко. Немцы вышли к Волге не только севернее Сталинграда, но и в трёх местах в самом городе. Сказать, что бои шли в Сталинграде, значило бы сказать слишком мало: почти повсюду бои шли у самого берега; редко где от Волги до немцев оставалось полтора километра, чаще это расстояние измерялось несколькими сотнями метров. Понятие какой бы то ни было безопасности исчезло: простреливалось все пространство, без исключения.

Многие кварталы были целиком снесены бомбежкой и методическим артиллерийским огнем с обеих сторон. Неизвестно, чего больше лежало теперь на этой земле — камня или металла, и только тот, кто знал, какие, в сущности, незначительные повреждения наносит большому дому один, даже тяжелый артиллерийский снаряд, мог понять, какое количество железа было обрушено на город».

И предпринятая немцами в эти ноябрьские дни последняя попытка опрокинуть наши поредевшие части снова наталкивается на несокрушимое сопротивление защитников города. «Люди почувствовали, что случилось нечто необычайно важное, что они сегодня сделали не только то, о чем потом будет написано в сводке Информбюро: «Часть такая-то уничтожила до 700 (или 800) гитлеровцев», — а что они вообще победили сегодня немцев, оказались сильнее их».