Письмо, которое вы сейчас прочтёте, справедливее было бы назвать письмом мая.

Оно о любви. О любви первой, которая по давней традиции связывается с весной. Однако подумав, мы решили напечатать это письмо в феврале, ибо весна чувства все-таки не считается с календарем, и в холодную февральскую пору может вспыхнуть самая горячая и самоотверженная любовь.

Вас, конечно, не смутит предмет нашего сегодняшнего разговора.

Он не нов, да. Но неисчерпаем и вечен; всегда полон новизны и прелести. И остроты, и переживаний, и конфликтов… Взволнует, очевидно, другое, — как так, об интимнейшем, о сокровенной тайне двух людей — и во весь голос! Можно ли?

Но разве сдержишь переполняющее тебя чувство?

Разве справиться с желанием рассказать всему миру о радости первой любви или об огорчительном непонимании, ранящей неразделенности?

И особенно тогда, когда тебе семнадцать лет, когда идеальные представления только-только начинают проверяться жизнью, а понимание, что чувства не безотчетны, ещё не пришло…

Вы увидите, что автора письма постигло первое разочарование.

Можно было ответить Вале и постараться успокоить её, — она наверняка переживет еще немало счастливых минут.

Но мы выносим исповедь девушки на обсуждение и совет.

И вот почему. Тысячи и тысячи сверстников Вали любят или стоят на пороге любви. А все ли задумываются над тем, что любовь — это непременно обязанности, что она не терпит эгоизма?

Что этим чувством надо уметь дорожить, что за него надо бороться?

Что нельзя просто любить?

В обыденной жизни это высокое чувство порой проявляется в самых прозаических вещах, и подвиг во имя любви может заключаться в добром слове, незаметном поступке, в самой атмосфере добра и дружбы, которые создает любящий человек.

Многое ещё стоит за признанием в любви. И мы хотим, чтобы ровесники Вали и люди взрослые, умудренные опытом, поделились наблюдениями и размышлениями о трудном подвиге любви.

Здравствуй, «Юность»!

Пишу я тебе первый раз в жизни и очень-очень волнуюсь, а всё же решила обратиться к тебе с просьбой. Слушай!

Дружила я с Сашей восемь лет. Родились мы с ним в один и тот же год, в одной и той же деревне. Детство наше прошло вместе, вместе пошли в первый класс, вместе сидели за одной партой пять лет. Всегда, придя из школы, вместе делали уроки. Мы были как одно целое Но в шестом классе Саша как бы начал стесняться нашей дружбы, но все же после школы приходил домой ко мне, и мы снова делали уроки вместе. Но в восьмом классе я уже поняла, что Сашу я полюбила и что Саша в жизни для меня — всё.

А вот после восьмого класса я пошла учиться в одну школу, а Саша — в другую и все реже и реже стал приходить ко мне, и отношение его ко мне сдвинулось в плохую сторону.

А сейчас я и Саша уже учимся в десятом классе, а от нашей дружбы осталась лишь моя любовь к нему. Конечно, в детстве я могла бы думать, что это не любовь, а всего лишь привязанность, но ведь мне уже семнадцать лет, и я отлично понимаю, что это любовь.

Но моя беда в том, что Саша не хочет отвечать на мою любовь даже дружбой. А мои все подруги дружат с парнями Конечно, предлагали и мне дружбу мальчишки, но никто не может заменить мне Сашу. Так вот я и боюсь, что никогда не смогу полюбить. А ведь, чтобы создать в будущем свою семью, надо полюбить человека, а я, наверное, не смогу уже больше полюбить. Ведь я очень-очень люблю Сашу

Вот я и обращаюсь к тебе, «Юность», посоветуй, как быть

До свидания.

С уважением к тебе

Валя Ф.

Была в моем детстве речка Губазоули, зелёная и тихая у полошх берегов, белая и шумная на перекатах. Мы привыкли к ней и никогда не думали о том, что без нее наша жизнь могла быть совсем не такой, какой была. Прошли годы, мы выросли, научились жить по точно заведенному распорядку, в котором не было уже места плеску зелёных волн, и вдруг мы читаем у Нодара Думбадзе: «Через Губазоули перекинут мостик. Каждой весной взбушевавшаяся река уносит его, оставляя только торчащие из воды чёрные сваи…»

Была в моем детстве песня. По вечерам приходил ко мне сколькотоюродный брат Романиа, усаживался на траву и, откинув голову назад, резким фальцетом выпевал: «О-до-йй-а!» Несколько раз повторял фразу, закрыв глаза, словно вслушивался в себя, заклинающе вскидывал руку с двуперстием: «Второй голос, второй!» — и, угадав по нашим лицам, что вот сейчас мы последуем за ним, взвивался голосом на недосягаемую высоту. А потом снова нас окружала тишина, и снова слышна была Губазоули. Мы привыкли к нашим песням и никогда не думали о том, что без них наша жизнь могла быть совсем не такой, какой была. Прошли годы. Мы выросли. Романиа гдето служил, и уж, конечно, мы никогда больше не собирались на домашние спевки.

Но вот однажды я приехал в очень старый город Мцхета, забрел в собор Свети-Цховели и услышал восьмисотлетний хорал «Ты — лоза»… Высокие голоса тонкими лозами обвивали могучую басовую ветвь.

Многоструйное течение полифонии охватывало всё вокруг — мерцающие краски фресок и просветленные лица людей, нескончаемый поток машин на Военно-Грузинской дороге и авиатрассы над черепичными кровлями Мцхета…

В соборе Свети-Цховели пела «Гордела». Что я знал тогда об этих парнях? Студенты Тбилисской консерватории, занявшиеся поиском, реставрацией и исполнением древних грузинских песен и песнопений. Применившие для записи их полузабытые народные нотные знаки — «невмы». Назвавшие свой ансамбль именем старинной гурийской песни «Гордела», напетой дедом их однокурсника, известным народным певцом. Для многих то была просто сенсация: в концертном зале спета песня «Батонебо», родившаяся в дохристианские времена, — её пели над постелью ребёнка, больного корью или краснухой.

Записаны неизвестные варианты «Хасанбегура» и «Мравалжамиер».

Ноэль Гринберг, руководитель ансамбля «Про мусика», показал их Стравинскому, а тот пришел в восторг и опубликовал статью об удивительной полифонической фактуре грузинских народных песен.

«Гордела» съездила в Софию и привезла медали лауреатов Международного фестиваля молодежи и студентов. Словом, этот ансамбль казался выдающимся, под стать многим событиям конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, выдающимся, но локальным явлением. И никто не мог подумать тогда, что, «Гордела» — исток, что начатое студентами освоение многовековых музыкальных традиций приведет и к пробуждению подлинно всенародного интереса к мелосу, что древнее певческое искусство станет составной частью социалистической культуры, явлением, неотделимым от народного самосознания.

— Никогда еще, по крайней мере в этом столетии, хоровое пение не переживало такого расцвета и подъема, как сейчас, — говорил в интервью известный грузинский композитор Отар Тактакишвили.