Торайым подошла сразу, но сдержанно. На ней не было прежнего платья, и от неё не пахло луговыми цветами и солнцем. О, эти запахи, вскружившие ему тогда голову!
— Что ты хотел? — Её жёсткий голос сразу его отрезвил.
— Торайым…
— Зачем эта встреча?
— Я тебе много писал… Но ты не ответила.
— Из-за этого и позвал?
— Нет, я просто хотел тебя увидеть. Ты не представляешь, что это для меня. Ты для меня…
— Кому нужны твои возвышенные речи?
— Конечно, я хотел сказать другое, я думаю только о тебе. Почему ты тогда убежала? Что с тобой случилось в ту ночь? И после…
— Ты тогда околдовал меня. Вернее, я сама себя околдовала.
— Прости меня, Торайым! За все… И прошу, будь моей женой.
— Женой?.. Нет. Твоей женой я быть не могу. Верблюдица давно ушла за перевал.
— Но ведь у нас ребёнок!
Она резко вскинула лицо:
— Ребёнок не твой!
— Как не мой?
— Что, мало мужчин?
— Неправда! Этого не может быть…
Дулат, задыхаясь, подался к ней. Она отстранилась:
— Не подходи!
— Ладно, я согласен на всё…
— На что?
— На всё!
— На то, что у меня не твой сын? Что я была с другими мужчинами?
— И на это. Я никогда тебя не упрекну. Прошу…
— Нет, уж лучше не надо!
— На всё готов… — твердил Дулат, как человек, обречённый на смерть.
— На всё готов? А если что — и на низость? Какой же ты джигит?
— Но я тебя люблю!
— Может, ты и любишь. Но не так, как могу я любить. Как хочу, как представляю… Вот и вся тайна, почему мы не можем быть вместе.
Она совсем не волновалась.
— Прощай, Дулат. Больше нам не о чем говорить. И больше не ищи меня.
Она повернулась и пошла. И то, как твердо, решительно она повернулась, пригвоздило его к земле, и он ни слова не мог ей сказать, остановить. Обессиленный, он повалился в траву, но это не было спасением. Он лежал и ничего не видел вокруг. Шаги девушки давно затихли.
Всю ночь Дулат не спал. Лишь к рассвету его одолела горячечная дрёма, и так он пролежал до полудня. Голова была тяжёлой. Всё казалось пустым и никчёмным — и три года в солдатской шинели, и пять студенческих, не очень сытых лет, и сотни проштудированных книг, и диплом инженера, и, самое главное, — его любовь и верность Торайым… Всего этого оказалось недостаточно, чтобы завоевать внимание девушки, родившейся в горном аиле. Почему? Как ни объясняла дочь мельника, он не мог понять этого до конца.
Дулат прошел на кухню. Урия возилась у стола, готовила обед.
— Дорогая джене, — подчеркнуто по-родственному обратился он к ней. — Сходи ещё… Последний раз. Хоть в правление. Узнай, где она работает. Потом я сам её найду.
— Поздно хватился. Разве она тебе не сказала?
— Что?
— Она уехала.
— Куда?
— В город.
— Куда? — Дулат как будто ослышался.
— Во Фрунзе.
— Зачем?
— Говорят, учиться. Совсем уехала. Утром мельник отвёз её в район. Оттуда самолётом…
— Когда самолёт?
— Не знаю… И чем она тебя приворожила?
Вялость Дулата как ветром сдуло. Он бросился в комнату, оделся и схватил саквояж.
— Ты куда? — встревожилась Урия.
— Поеду.
— Ох, сведет она тебя с ума!
— Будьте здоровы!
Дулат вышел на центральную дорогу, надеясь поймать попутную машину. Грузовики проносились мимо, он поднимал руку, но никто не останавливался. Он нетерпеливо ходил по обочине дороги, нервничал. Из-за поворота выскочила легковая машина; мало надежды, но Дулат поднял руку. Запыленная «Победа» притормозила.
— Куда тебе, джигит?
— В Талас.
— Садись!
Рядом с водителем сидел полный, очень низкого роста человек — из-за спинки сиденья виднелась только его голова. Дулат, занятый своими мыслями, подавшись вперед, неотрывно смотрел на спидометр. 80… 90… 100… И всё же медленно идет машина!
— Торопишься? — Короткий человек обернулся, окинул Дулата пристальным взглядом — очевидно, он был из тех людей, кому любой попутчик интересен.
— Да. К самолету…
— На Фрунзе?
— Да.
— Работаешь?
— Только что закончил политехнический.
— И куда направили?
— На Иссык-Куль.
— Неплохо.
Мужчина принял прежнюю позу, стал смотреть на маковые плантации, которые белели по обеим сторонам дороги.
Однако он не успокоился.
— Ты здешний?
— Да. Наш аил там, за Таласом.
— Чей сын?
— Бозжигита.
Мужчина снова обернулся:
— О, я знаю Бозжигита. Крепкий аксакал. Ты женат?
— Нет…
— Что так спешишь во Фрунзе?
— По делам.
Машина подкатила к аэропорту…
У входа в небольшое здание аэровокзала и в сквере перед ним было многолюдно. Пассажиры тесно сидели на скамейках, у их ног стояли чемоданы, лежали узлы, курджуны… Вдруг Дулат увидел старого мельника — тот сел на одноконку, хлестнул лошадь камчой и запылил по объездной дороге. Дулат хотел окликнуть его, остановить, но сдержался.
Он оглядел пассажиров. Нет, девушки нигде не было.
Он поспешил к билетной кассе. В тесном зале у кассы толпилась очередь. Дулат начал протискиваться к окошку, на него недовольно заворчали:
— Эй, куда без очереди?
— Мне лишь спросить…
— Что тебе?
— Самолёт на Фрунзе…
— Только что улетел.
Эпилог
Прошли годы…
Старый мельник распрощался с белым светом. Рано утром он правил жернов, чувствуя, что ещё есть сила в руках. Потом попытался поднять круглый окованный камень, и вдруг что-то остро кольнуло в груди… И нашли его возле мельницы, он лежал рядом с жерновом.
— Хороший человек, он и умирает хорошо… — вздыхали аксакалы.
Хоронили мельника всем аилом, Помянуть его съехались даже из отдалённых селений долины. Резали баранов, разводили очаги… Мельник лежал в юрте, поставленной во дворе по этому случаю, и там, в юрте, голосили плакальщицы. В доме, во дворе и перед двором толпились люди — похоронная суета.
— Торайым не приехала?
— Скоро должна. Послали телеграмму.
Вдали на дороге показалась легковая машина, за которой клубилась серая пыль. Люди расступились, пропуская машину к воротам. Торайым вышла из машины — в тёмном платье, уже совсем женщина, с твердым лицом, затененным скорбью. Две молодайки подхватили её под руки и провели в юрту. Она отодвинула циновку, за которой лежал отец; лицо его было прикрыто красной накидкой. Она отвернула накидку — отец словно спал. Опустившись на колени, она поцеловала его в сухой жёлтый лоб и в седую бороду, которая, казалось, ещё хранила мучную пыль и запах мельницы. На его остылое лицо упали слёзы…
После полудня мельника понесли на кладбище. За похоронной процессией, состоявшей из одних мужчин и стариков, двинулись было и женщины, но самый старый аксакал остановил их:
— Куда? Понятно, он большой человек, вы хотите проводить его в последний путь. Но не забывайте закона… Где же видано, чтобы женщина бросала горсть земли в могилу?
Торайым непреклонно сказала:
— А я пойду!
И никто не посмел ей перечить.
Вместе с мужчинами она несла отца, стояла у могилы, глядя, как его засыпали сырой землёй, и все это было для неё нереальным: она никак не могла осознать, что отца, её отца, сильного, никогда не знавшего устали и хвори, одолела смерть. Ей вспомнился один приезд в отчий дом. Был вечер, в доме горел свет. Она тихо вошла во двор, заглянула в окно и увидела: по комнате, по войлочному ширдаку, застилавшему весь пол, кружил на четвереньках отец, а внук сидел на его спине.
— Ну, пострел, погоняй деда! Не получается? Ничего, получится. Держись покрепче! Таким ещё будешь джигитом!..
Это было его последней мечтой.
Сын уже вырос, во всем помогает бабушке. Скоро и в самом деле станет джигитом.
А может, и не одно это было последней мечтой старого мельника. Может, он до последней минуты думал о богатом свадебном тое — пиршестве на весь аил. Одна родная и любимая дочь, а на её свадьбе погулять так и не пришлось…
