— Есть вещи на порядок выше!

— Есть, дура, это мыши! — срифмовал Гараев, — мыши, которые тебя сожрут в погребе на моей загородной даче в Архангельском, если ты не образумишься!

— Думаю, в Архангельском мне будет лучше, чем с тобой на югах, — сгримасничав, призналась девушка и подкрепила свое отвращение, изобразив рвотный рефлекс.

— Логичное завершение биографии потаскухи. — откомментировал Гараев, — Родилась в Архангельской области, приехала в Москву продаться подороже, сдохла в подмосковном Архангельском…

— Мне тоже нравится, — съязвила Ольга.

— Сучка, небойсь прослышала, что у меня проблемы?! Вот и решила соскочить… Ну, хоть бы пожалела новоиспеченного изгоя. Надо же. Они не оставляют мне выбора! Мне! Тому, кто лучше, умнее и достойнее этих маленьких тараканов! Считают меня ничтожеством… Они, эти наносекомые лилипутные, которых я просто вовремя не придавил! — Пены у уголков рта не было. Зато слюна обильно выделялась и разлеталась брызгами.

— Не рой другому яму. Совсем недавно ты тоже кому-то не оставил выбора и сделал из него изгоя. Он для тебя до сих пор ничтожество, а я его люблю… — слова прозвучали до простоты наивно, но более других взбесили Гараева.

— Кого?! Этого клоуна. И неделя не пройдет, как ты сделаешь аборт. Особенно, когда узнаешь, что у тебя ничего нет. Ничего! Жалко, времени мало, чтобы удостовериться воочию, как ты выскребываешь эмбрион этого кривлялы из своей колхозной утробы. А то бы я поприсутствовал на процедуре преждевременного прерывания беременности в элитной клинике. И принес бы цветы в твою отдельную палату с телевизором!

— Я три дня без телевизора и отлично себя чувствую! — гордо закинула голову Ольга.

Гараев метнул в нее костыль и заорал кинконгом, брызжа слюной и извергая гортанные звуки:

— Уберите ее отсюда! Блядь! Сука! Тварь! Все забрать! Все! Отнять все! Оставить на бобах! Ни с чем! Езжайте с ней в ее квартиру, вычистите все оттуда. Ювелирные украшения, деньги, шубы, все шмотки, все, что я ей подарил, что она на мои деньги купила! Все, выполнять!

— А с ней что делать, шеф? — поинтересовался флегматичный охранник.

— Завали ее! Замуруй! Утопи падаль!.. Отпустишь тварь голой, как только изымите все ценное из моей квартиры!

— Вашей квартиры? — не понял охранник.

— Дебил, ее, ее квартиры! У вас что, свои квартиры есть?! Тупари! — не на шутку рассердился олигарх.

— У меня есть, мне еще в армии дали… — невозмутимо ответил медведь.

— Пошел вон отсюда!

Гараев спешил. Истерика мешала сосредоточиться. Самолет прошел технический контроль на взлетной полосе. Разрешение на взлет было получено. Он поднялся по трапу на борт и оглянулся. Россия… Его никто не провожал. У него были деньги в Цюрихе, Базеле, Женеве, Нью-Йорке, Париже, Лондоне и еще в двух десятках банков и оффшоров. У него были дома в Марбелье, Сен-Тропе и ранчо в Патайе. У него был свой самолет, пятипалубная яхта и пару катеров, куча автомобилей и зарегистрированных в Европе и Юго-Восточной Азии фирм. Не было только времени…

— Куда летим, командир? — спросил пилот.

— В Таиланд, — неуверенно приказал бывший оружейный барон. — В отпуск…

Иерусалим. Город мира. Здесь пересекаются все пути. Христиане уживаются мирно с мусульманами, а старинные каменистые улочки, по которым передвигаются толпы паломников, охраняют иудеи. Я мечтал побывать там, чтобы увидеть Святыни, намного больше, чем продать там свои алмазы. Вместо того чтобы греть мое сердце, они уже давили на грудь.

Танкер пришвартовался в порту. Ко мне в каюту постучался капитан и попросил отдать алмазы ему. Он гарантировал, что так они быстрее попадут к ювелиру. Я повиновался. Капитан строго настрого предупредил меня, чтобы я не огрызался на досмотре в терминале — израильские пограничники в этом смысле дотошнее всех.

На пирсе он вручил мне тысячу шекелей наличными и мобильный телефон с местным номером. Номер я не знал, но по нему на меня должен был выйти Ицык. Тот самый Ицык, которому кэп обязался доставить мои камни.

Меня обшмонали в щадящем режиме. Наверное, потому, что я улыбался. А чего нервничать, когда ты пустой!

На ресепшене «Шератон Мориа» в Тель-Авиве я попросил консъержа отыскать таксиста, готового немедленно выдвинуться в Город Мира. Несмотря на позднее время, водила быстро нашелся. Он выразил готовность отвезти пассажира в Иерусалим и обратно за четыреста шекелей, заранее отказавшись от доплаты в случае, если мне вдруг вздумается посетить Вифлеем. Место рождения Христа располагалось всего в нескольких километрах от Иерусалима, но находилось под контролем палестинцев. История и Провидение распорядились так, что место рождения непризнанного иудеями Мессии в отличие от места его мученической смерти, было открыто для всех народов и наглухо закрыто для тех, к кому он приходил.

— Меня там разорвут! — признался рыжеволосый ашкинази-выходец из России.

Я согласился. Не с тем, чтобы его разорвали, а с тем, что его функция ограничится доставкой меня в Иерусалим и обратно. И мы поехали…

…Старый город. Городская стена с бойницами, воздвигнутая воинственными турками. Высокая и величественная. Мы остановились у Яффских ворот. Я оставил водителя на условленном месте, попросив его по моему возвращению с ночной прогулки отыскать таксиста-араба — я все же решил увидеть и Вифлеем. Он недовольно поморщился, но пообещал выполнить мою просьбу.

В городе, уместившемся на одном квадратном километре, было тихо и пустынно. Но только на первый взгляд… Из-за угла у «третьей остановки» скорбного пути, где Иисус упал в первый раз, вынырнул кучерявый низенький арабчонок, сразу распознавший во мне русского паломника. Он представился Мишей и собрался провести меня к Святой гробнице, где в одиннадцать ночи начиналась служба. Говорил он на русском отменно, знал о том, что мне интересно, очень много, а попросил за свою работу всего двадцать шекелей. Я и раньше слышал, что треть Израиля — русскоговорящие выходцы из СССР, но сейчас поразился вдвойне, подумав, причем здесь арабы. Оказалось, мама Миши была украинкой…

Я не спешил. И мой гид-волонтер меня не торопил. У «четвертой остановки» скорбного пути, где Иисус встретил Маму, и где был высечен барельеф этой трогательной и трагической встречи, я задержался.

«Как она хотела его спасти, — подумал я, — Но не могла. Как трудно было ей признать свою немощь, поверить, что жизнь ее чада не оборвется после смерти… Мать не может видеть страдания сына, даже если знает, что Он сам выбрал свой путь, и что Отец не оставит Его…»

— Место агонии Девы Марии в Храме. Я покажу алтарь… — сказал Миша, — У нее сдали нервы, когда она увидела его на кресте.

Я удивился. Мусульманин хранит христианское предание… Это подтвердило мое мнение о мусульманских завоевателях султане Сулеймане Великолепном и могущественном Салладине. Они не разрушили христианские святыни, а в Храме Гроба Господнего установили четкий порядок между враждовавшими конфессиями христиан.

— Ты не найдешь в Храме благоговения и покоя… — пророчески изрек Миша, покупая в лавке шаурму. Его действия и жесты никак не роднились с его глубокими словами.

Я не придал его словам значения, но осознал их смысл внутри храма, когда ключник открыл двери и впустил толпу паломников.

На входе я купил свечи у армянских священников, удивившись, что они продаются, а затем испугавшись — что они сразу затухли.

Сквозняк… Огонь свечей гас от ветра. Люди хотели успеть помолиться у всех алтарей, и не знали, куда податься первым делом. К армянам, грекам, католикам, коптам, сирийцам или абиссинцам? Конфессии поделили Храм на сантиметры и нарушали, к счастью весьма редко, устоявшийся статус-кво нелепыми конфликтами вследствие смешных причин.

В эту ночь у гробницы дежурили греки, на которых косо посматривали армяне. Греки-ортодоксы разбивали верующих на четверки и пропускали в тесную Гробницу по очереди. В этом был порядок. Но не было умиротворения. Душа здесь металась. Возможно, потому что для священников эти места стали обыденностью. Хотя произойти этого не должно было по определению…