Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Созыв пленума ЦК Компартии Белоруссии затягивался. Шли беседы: с секретарями обкомов, секретарями горкомов и райкомов, с министрами, деятелями искусства. Отдельная беседа – со старшиной белорусской интеллигенции тех лет Якубом Коласам. Необычно в партийной практике, конечно. Все это настораживало коммунистов. Время работало на меня.

Смысл бесед был таков: провести пленум Центрального Комитета Компартии Белоруссии «на высоком принципиальном уровне», «беспощадно раскритиковать недостатки и ошибки в национальном вопросе и в руководстве сельским хозяйством». Раскритиковать работу первого секретаря и поддержать решение о его освобождении. Большое значение придавалось мнению интеллигенции, в частности, Якуба Коласа. Он должен был сказать полным голосом, за ним пойдут. Об этом мне потом рассказывал сам Якуб Колас.

Но те, с кем шли эти предварительные разговоры, недоумевали. «К чему бы все это? Как это можно?» Такие настроения дошли до меня.

Прошло еще 2-3 дня. Заходит ко мне заведующий сектором ЦК, информирует: «Мне поручено сообщить вам, что сегодня состоится заседание Бюро ЦК. Будет рассматриваться текст доклада на пленуме».

Вот так ситуация: мне, первому секретарю, в последнюю очередь становится известно о заседании Бюро ЦК Компартии республики.

Спрашиваю:

– Я приглашаюсь на это заседание?

– Мне поручено лишь сообщить вам о заседании, – отвечают мне.

Начинаю понимать, что «украинский эксперимент», успешно проведенный, хотят повторить. На пленуме ЦК Компартии Украины Мельникова вывели из состава членов Бюро ЦК еще до рассмотрения вопроса. Его не допустили в состав президиума.

Все шло к тому и в Белоруссии. Видимо, рассчитывали, что я не пойду на заседание бюро. Даже место мне было отведено на дальнем торце длинного стола против председательствующего. Я должен был чувствовать себя уже в роли постороннего. Но я «не обиделся» и принял участие в заседании.

Зачитывали текст доклада. Видно было, что написан он второпях. В качестве главного обвинения выдвигался тезис о нарушении в республике принципов ленинской национальной политики. Далее сообщалось, что для «исправления» этого будет введена белорусская письменность в государственном аппарате, отныне вся переписка будет проводиться только на белорусском языке, на совещаниях, собраниях и съездах речи должны произноситься также исключительно на белорусском. При этом в докладе были соответствующие оговорки, вроде, например, следующей: «Конечно, сейчас русским труднее будет работать в Белоруссии, не все они хорошо знают белорусский язык. Русские товарищи во многом помогли нам, белорусам. Земной поклон им за это. А сейчас, кому из них будет очень трудно, мы им поможем переехать (!) в другое место».

Стоит ли говорить, что такое «исправление» удивило, прежде всего, белорусов.

Недоумение участников заседания легко было понять. Надуманному обвинению соответствовали формы и методы исправления положения. Все было рассчитано на то, чтобы ошеломить, озадачить людей чрезвычайностью мер. В какой-то степени расчет строился и на том, чтобы как-то сыграть на «национальных» чувствах. Но, к счастью и к великой чести белорусов, они никогда не страдали национализмом.

Однако на заседании Бюро ЦК внесенные предложения не вызвали возражений, очевидно, они были восприняты как совершенно новое в национальной политике нашей партии. Острая полемика возникла по другому вопросу – о методах руководства сельским хозяйством. В докладе был слишком сильный крен в сторону персональной ответственности первого секретаря за недостатки в сельском хозяйстве.

И вот выступает П. М. Машеров, работавший тогда первым секретарем ЦК комсомола Белоруссии. Он-то и внес диссонанс в ход заседания.

– Почему мы все хотим свалить на первого секретаря? – спросил Петр Миронович.

Наблюдая за ходом заседания, я приходил к выводу, что некоторые члены Бюро ЦК неодобрительно относились к происходящим событиям, но считали, что вопрос уже заранее решен, что есть «директивы» и их надо выполнить.

Реакция на выступление Машерова была бурной и резкой. Поэтому я счел необходимым сказать Петру Мироновичу, что в этой обстановке он при всем его желании помочь мне не сможет.

Заседание кончилось. Доклад был одобрен. Предстоял пленум.

Я поставил перед членами Бюро ЦК Компартии Белоруссии вопрос: если в начале заседания пленума будет решено вывести меня из состава Бюро ЦК (как это было сделано на Украине), тогда, естественно, мне не надо быть в президиуме пленума. Такая постановка, видимо, была неожиданной. Товарищи не решились скопировать «украинский» вариант. Это укрепило мои позиции.

В ходе подготовки к пленуму также наблюдалось, что некоторые товарищи с нежеланием и недоумением отнеслись к решению Москвы, организатором и инициатором которого был Берия.

Стоит ли говорить, сколько пережил я в ожидании пленума Центрального Комитета. Выдержат ли нервы, хватит ли характера и стойкости. Но я был убежден в своей правоте, а главное – верил в партийную организацию Белоруссии. Это придавало сил».

Пленум начался 25 июня и продолжался три дня. Пришедшие на второй день утром 26 июня на заседание партийные функционеры не знали, что в этот день будет арестован Берия, что и предопределило судьбу Патоличева и приехавшего на смену ему Зимянина.

«На пленум был приглашен широкий актив, – вспоминает Патоличев. – Зал переполнен. Всматриваюсь в лица, вижу многих знакомых. Три года работы вместе. Встречаюсь взглядами с товарищами. Кажется, все смотрят на меня – ведь знают, что сейчас будут освобождать меня от работы. Что каждый из сидящих сейчас в зале думает? Осуждает? Сочувствует? Поддерживает? Лица довольно суровы. Все эти вопросы, как молотом, бьют в голову, в сердце. В конце доклада, сделанного Зимяниным, не последовало бурных аплодисментов. Было похоже, что между президиумом и залом образовалась трещина.

Начались выступления. Меня спросили, когда я буду выступать. Ответил, что решу по ходу пленума…

…Пленум Центрального Комитета продолжался, когда мне сказали, что меня вызывает к телефону Москва.

Состоялся следующий разговор с Маленковым и Хрущевым.

– Что у вас происходит в Минске?

– Идет пленум Центрального Комитета. Меня снимают с работы.

– За что?

– Там, в Москве кто-то это решил, а я не знаю, за что.

Строго доверительно мне сообщается, что арестован Берия, просят пока никому об этом не говорить.

– Никому?

– Да. И это очень строго.

«Значит, в Москве, в Центральном Комитете мне доверяют». С этой мыслью возвращаюсь в зал. Пленум продолжается.

Через некоторое время вновь позвонили из Москвы и пригласили меня к телефону.

– У нас есть данные, что пленум ЦК Компартии Белоруссии вас поддерживает. Если пленум попросит ЦК КПСС, то решение может быть отменено.

А пленум продолжал работу. Председательствовал в этот день П. А. Абрасимов. Просим объявить перерыв, а членов Бюро ЦК собраться в здании Центрального Комитета, чтобы проинформировать о разговоре с Москвой.

Члены пленума начали догадываться о происходящем. Возвращаемся мы из ЦК и видим, весь состав пленума ждет нас на улице. Да, жизнь остается жизнью, люди остаются людьми. Помню, вышел из машины маршал Тимошенко. Высокий, стройный, в маршальской форме и громко крикнул:

– Остается, остается!

Как все запомнилось… С тех пор прошло более трех десятилетий. Но думаю, что еще многие помнят это. Предложение о том, чтобы просить Центральный Комитет партии отменить рекомендацию об освобождении первого секретаря, было поддержано бурей аплодисментов. Весь зал встал. Очень трудно передать, что я чувствовал в тот момент. Участники пленума, стоя, рукоплещут, сижу я один. Сижу, потому что не в состоянии подняться. Люди остаются людьми…

Когда в зале установилась тишина, председательствующий П. А. Абрасимов обратился к пленуму:

«Товарищи, есть предложение дальнейшее ведение пленума ЦК поручить первому секретарю ЦК Коммунистической партии Белоруссии товарищу Патоличеву». Снова буря аплодисментов.

50
{"b":"122002","o":1}