Председательствующий. Есть предложение принять следующее постановление пленума ЦК КП Белоруссии:
Просить Президиум ЦК КПСС пересмотреть пункт постановления Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза от 12 июня с. г. в отношении тов. Патоличева Николая Семеновича и оставить его первым секретарем ЦК КПБ. (Продолжительные аплодисменты.)
Разрешите голосовать. Кто за принятие этого постановления, прошу голосовать. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет.
Принимается единогласно. (Продолжительные аплодисменты.)
Вношу предложение поручить председательство на пленуме тов. Патоличеву. (Продолжительные аплодисменты, тов. Патоличев занимает место председательствующего.)»
Почему материалы этого пленума были надежно упрятаны в спецхран, а меры, о которых так горячо говорили ораторы, не были реализованы?
Дело в том, что фактически смещенный постановлением ЦК КПСС Патоличев остался на посту первого секретаря ЦК КПБ, а Зимянину пришлось спешно возвращаться в Москву. В разгар прений в Минск позвонил Хрущев и сообщил, что арестован матерый шпион и враг советского государства Берия, который в своих преступно-карьеристских целях убирал преданные партии русские кадры в национальных республиках.
Николай Семенович Патоличев оставил после себя груды исписанной бумаги. Его дочь Наталья Николаевна провела поистине титаническую работу по систематизации страниц, рассказывающих о пережитом. Можно понять охватившие меня чувства, когда я увидел эти бесценные записи.
Из воспоминаний Н. С. Патоличева:
«Как-то поздним вечером Баскаков (министр госбезопасности Белоруссии. – Н. З.) пришел ко мне в ЦК. По лицу вижу, чем-то очень взволнован.
Сел и молчит. Я с тревогой жду. Наконец, он рассказал мне следующее.
Ему только что позвонил из Москвы министр госбезопасности Литвы Петр Павлович Кондаков и попросил срочно передать мне, что Берия разработал план разгрома руководящих кадров в республиках. Он только что из кабинета Берия и все это видел и слышал. Полагая, что это делается Берия без ведома Центрального Комитета и в его каких-то собственных целях, решил через Баскакова информировать меня. Кондаков предупредил, что по указанию Берия в обстановке строжайшей секретности подбираются на лиц, подлежащих по рекомендации Берия снятию с работы, материалы, чтобы можно было предъявить обвинение в нарушении ленинской национальной политики партии на местах и в плохом руководстве сельским хозяйством.
По этому зловещему плану сначала будет снят первый секретарь ЦК Компартии Украины Г. М. Мельников, вторым Патоличев – первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии.
Советуемся с Баскаковым – как быть? Надо хорошо подготовиться и ехать в Москву, в ЦК партии.
Тщательно изучаем работу по проведению национальной политики в республике, расстановке кадров, особенно национальных. Готовим материалы по сельскому хозяйству. Еду в Москву. В Москве встречаю Г. М. Мельникова. Он уже освобожден от работы. Первое подтверждение информации Кондакова. Мельников рассказывал, а впоследствии и другие товарищи подтвердили, что все решалось очень быстро…
…Иду к Г. М. Маленкову.
– За что снимаете?
– И разговора не было, откуда ты взял?
И разговора не было?…
Иду к Н. С. Хрущеву. Тот тоже все отрицает.
– А что касается Мельникова, – говорит он, – то это совсем другое дело.
И бросает в адрес Мельникова несколько нелестных слов. Но ведь я-то знал, что это не так. Понимаю, что все это не так просто, что это не только проявление недружелюбного отношения к Мельникову.
– Нет, нет, – успокаивает меня Хрущев, – можешь спокойно возвращаться в Минск.
Помню, не поверил в искренность его слов. Уроки жизни учат. Тем более что сообщения чекистов оправдывались, план Берия начал осуществляться.
Был у меня в Москве хороший друг – генерал Андрей Илларионович Соколов. Мы были знакомы с времен войны – я был секретарем Челябинского обкома, а он уполномоченным Государственного Комитета обороны. Совместные заботы об организации производства оружия сдружили нас. И каждый из нас считал своим долгом прийти на помощь друг другу и разделить с ним невзгоды жизни. Мы встретились, хотелось все обдумать. Генерал Соколов посоветовал мне позвонить Берия. Важно было знать, как тот прореагирует на мой прямой звонок.
Решаюсь, звоню. Ссылаясь на чрезмерную занятость, тот от встречи уклоняется. Это говорило уже о многом. Отказ от встречи – неоспоримое подтверждение тому, что события развиваются в направлении, о котором сообщил П. П. Кондаков.
Ну а как же заверения секретарей ЦК и председателя правительства? Как поступить дальше? Мелькнула мысль: секретари ЦК, видимо, все еще не знают об уловках Берия в столь важном вопросе. Добившись снятия Мельникова, он, возможно, решил несколько подождать с белорусским секретарем. Отсюда и ответы некоторых руководящих товарищей на мои вопросы: «Откуда ты взял?», «И разговора не было». Берия был хитрый враг, умело маскировавший свои враждебные действия.
Да, конечно, разговора-то, скорее всего, не было. А вот возможность обсуждения вопроса обо мне в ближайшее время? Но это уже другое дело».
Короче, в Москве тревожные мысли обуревали Патоличева. Все прояснилось через несколько дней.
«Позвонил мне в Минск Хрущев, – вспоминает Николай Семенович, – и сообщил, что… Далее шли уже знакомые мне формулировки: «За нарушение ленинской национальной политики, за…» План Берия воплощался в решение.
На второй фразе я прервал Хрущева:
– Все это мне давно известно. Давно. Месяц, товарищ Хрущев.
На этом разговор закончился. Сообщил «новость» Баскакову – он помрачнел.
– Что загрустил, дружище? – спрашиваю Баскакова.
– Берия заставит меня писать.
– Что?
– Писать на тебя. Ты знаешь его приемы.
Тут настала очередь задуматься и мне.
– Заставит, – согласился я.
Баскаков в Минске ничего не написал. Его отозвали в Москву. Он не написал и там. Его сняли с поста министра. Берия шел напролом.
И вот я снова в Москве. Всю многочасовую дорогу думал, как вести себя дальше. Ведь должен же Хрущев сказать мне что-нибудь. Менее недели прошло после нашего разговора, когда он уверял, что знать ничего не знает, успокаивал, уверял, что снятие Мельникова никакого отношения ко мне не имеет. Раздумывал, как повести себя, если Хрущев спросит, откуда я знал все заранее.
Хрущев ничего не сказал и ни о чем не спросил. Тут я понял, что дело значительно сложнее. И это очень скоро подтвердилось. В аппарате ЦК мне сказали, что в Минске без меня прошло заседание Бюро ЦК Компартии, готовится пленум.
Признаться, я был ошеломлен. Разве впервые освобождается от работы секретарь? Почему же такое грубое нарушение партийных порядков? Вот так напролом действовала вражеская рука Берия.
Иду к Хрущеву. Рассказываю ему, что делается в Минске. Он спокойно выслушивает, моего возмущения не разделяет. Я выразил ему свое негодование и попросил разрешить мне не присутствовать на пленуме ЦК Компартии Белоруссии, где будет обсуждаться организационный вопрос.
– Почему? – спрашивает Хрущев.
И вот тут я произношу фразу, известную, может быть, немногим:
– Пленум меня поддержит.
– Но есть же решение Центрального Комитета, – недоумевает Хрущев.
– И несмотря на это пленум меня поддержит, – еще раз говорю я.
Таков разговор, состоявшийся у нас с Н. С. Хрущевым. Больше мы ничего не сказали друг другу. Моя уверенность в поддержке пленума была для него неожиданной, но он ничего вразумительного в ответ не сказал».
Можно представить, что напишут по этому поводу современные белорусские национал-радикалы. Русского Патоличева хотели заменить белорусом Зимяниным, а привозной Патоличев, обвиняемый Москвой в русификации Белоруссии, не хотел уступать место представителю коренной нации.
«С тяжелым чувством возвращался я в Минск, – писал Патоличев. – Ехал в автомашине, было время подумать. Мысли были приблизительно такие. Все члены Президиума ЦК КПСС знают меня по работе в Ярославле, Челябинске, Украине, Ростове-на-Дону. Знают как члена ЦК. Как же они отнесутся к тому, что меня обвиняют в нарушении ленинской национальной политики по сфабрикованным Берия материалам.