— Возьмите эту машину. Это машина Вашей жены. Она скажет. Да. Не сердитесь. Прощайте.

— Мы увидимся за завтраком в лесу. До скорой встречи.

Разстрига простился с дамами и сел в карету своей жены. Привычный запах и который он так любил, смешался с запахом пряным и дурным запахом лебяди — запахом скотного двора. Какие обстоятельства могли побудить его жену уступить свою коляску, которую она так ценила, лебяди, чтобы был нарушен вторжением этот тонкий и выношенный.

Он знал лебядь со стороны, которую он нисколько не осуждал, но которая была и казалась ему недопустимой поскольку это касалось его жены. Поэтому этот случай привел его в замешательство и колебание. Он думал некоторое время не поехать ли ему на поиски жены, но решил, что поздно, что его ждут и что поэтому ему надо торопиться туда, потом на завтрак.

Между тем две подруги ехали к ресторану и говорили ликвидируя окончательно последствия озадаченности.

— Скажите правда ли что щеголь должен был заехать к Вам.

— Ко мне

— Ну да. Все говорят о том, что это Ваше увлечение, что он бросил швею, что он около Вас, она сама мне об этом сказала.

— Швея сказала Вам?

— Да да да. Я была обеспокоена. Вам не стыдно, Вам не жалко меня, Вы меня обманываете.

Умница давно была готова выслушать такие упреки от лебяди. Но чтобы в этом был замешан щеголь, это было для нее новостью. Между тем лебядь продолжала в том же духе.

— Я знаю я все знаю. Я тем более и так далее. Если Вы берете, вы сами знаете это лучше кого бы то ни было. Тогда вам остается взять серной кислоты и цинка налить все в колбу, мешать — реакция дает образование ZnSO₄ и H₂ выделяется свободно. Поднесите спичку зажженную (разумеется) и водород будет гореть, но смотрите. Необходимо терпение, пока колба не очистится от воздуха, иначе смесь воспламенится, внутри произойдет взрыв и все кончится очень плачевно.

— Но с чего Вы взяли. Зачем Вы все это говорите. К чему она отчего почему что как разве бы никого никогда и нет. Вы упрекаете меня в вещах неосновательных и несуществующих. Я никогда не думала Вам изменять и щеголь не должен был заехать сюда. Откуда взяли Вы эту сплетню.

— Ну, не щеголь. А разстрига.

— Но Вы не знаете о моих отношениях с разстригой. Вот вот вот вот и поворот. Почему приходите Вы сюда со всеми этими предположениями и сплетнями. Чего Вы хотите, что, а, как. Почему отчего как? Разве достойно есть, что Вы путаете меня в Ваших неосновательных подозрениях, вселяя в меня излишнее беспокойство, почему Вы решили, что щеголь должен быть здесь, а когда его не оказалось, то присутствие разстриги заставляет Вас предполагать такое же и нападать на меня не за что — Вы знаете, что я Ваша наша папаша, что я думаю только о Вас, что только только и столько и к чему Вы все это сказали.

Да я не могу успокоиться, да я не могу остановиться и да. Конечно, Вы можете, но лебядь, это откуда пришел этот ветер разлучение мое с Вами. Не хочу нет нет да нет да нет, вовсе, как будто. Все эти Ваши выдумки ничего не говорят мне потому что они ни к чему и ни как, не перебивайте не противоречьте слушайте внимайте воспринимайте обмозгуйте выучите наизусть и читайте потом не торопясь. Не может быть не может, а если может то и то не поможет. Эти горести — это все только кажется, только бред, берет набекрень и в руке палитра и кисть превосходного живописца. Но я не хочу нарисованной Вами картины, не верю Вашей картине нет нет неправда правда не та уже Вы не скажете лебядь скажите что не верите, что ничего ничего никогда ни за что.

Лебядь молчала. Ей казалось, что ее атака начатая несколько минут назад, обернулась против нее самое и кончилась ничем. Она смутно сознавала, что это начатое ею дело теперь ушло от нее самое и она вынуждена катиться по руслу обстоятельств, которых еще не было несколько минут назад. Но просто ни употребления она не сознавала, что едва ли она даже играла роль повода во всех этих событиях. Но сгладить последствия, по возможности, она пыталась. Поэтому она слушала молча. Умница успокаивалась, волновалась, будораживалась и так далее. Лебядь решилась говорить.

— Я не знаю никак и ничего. Я сказала то, что мне сказали. Я Вам сказала кто. Да сказала. Во всяком случае это не имеет никакого значения. Ну да очень просто. Прошу Вас не придавайте этому никакого значения. В конце концов представьте себе, что я Вас спровоцировала, что я сказала все так себе и эти вещи ничего не значат. Я пошутила и вы забудьте шутку.

— Но у Вас была коляска швеи? Почему, почему именно ее коляска. Почему Вы приехали именно в ней, от нее, и с этими дурными новостями. Вы правы, может быть, упрекая меня, но Вы-то Вы, как упрекнуть мне Вас.

Лебядь — Вы меня подозреваете в чем то со швеей. Но это немыслимо. Это невозможно. Вы знаете, что швея и как далека от меня на расстояние. Нет. Что Вы.

Теперь умница атаковала.

Я тоже ничего не знаю. И мы плывем в полном неведении о будущем. Но Ваш приезд сюда Ваше желанье застать меня врасплох, неожиданное желанье, которого никто из нас никогда не обнаруживал не появилось ли оно у Вас для того, чтобы сбить с толку меня. Да конечно, не хотите ли Вы приобрести свободу действий вот только и ничего. Не хотите ли Вы обеспечить себе и закрыть путь. Эта история, швея, это все подозрительно.

Но лебядь решила крепиться, чтобы вся деревня не была смыта наводнением.

— Я вам не верю не верю себе и вообще. Можете поступать как хотите. Я бы могла сказать, что Вы пользуетесь случаем атаковать меня только потому, что моя атака не удалась, чтобы выиграть положение. Но мы играем таким образом в лаун-теннис. Я же нерасположена сейчас к этому. Поэтому дадим друг другу свободу действий и я думаю что за завтраком мы все разберем.

— Я сойду здесь, — сказала умница, когда они подъехали к лесу. Нет не подвозите. Поезжайте к ресторану. Я буду через несколько минут. Она захлопнула дверцу. Лебядь удивилась, но ничего не сказала. Умница подождала, вошла в боковую улицу и пройдя несколько шагов, побежав скорее, вошла в ворота одного из манежей.

Он опоздал на пустяки и все из за разговора со щеголем, который был настолько нелепым. Но лицедей был доволен, что нарыв был вскрыт. Пересекши ряд улиц, он остановился у одной из контор, блестящей и показной, и быстро вошел в комнаты наверху. Ряд их. Знакомых. И комната, где его ждали.

Ему навстречу поднялся человек огромного роста одетый в кожух и сапоги, протягивая ему две огромные руки, в которых долго укладывал и заворачивался лицедей, чтобы было потеплее и поуютнее и одеяло не сползало. Владелец завода гонщик силач кожух этот был замечателен для своего города года и огорода, в котором наше время растило такие овощи.

Лицедей почти с восторгом глядел на этого исполина, который вот поднял его на руки и отнес его в угол комнаты, бросив в широкое и такое глубокое кресло, где лицедей в нем утонул. Кожух засмеялся. Взял стул и сел напротив. Нельзя определить откуда у этого человека хватало времени и сил на все, что он делал. Но все что он делал он делать успевал и позволял себе только одну вольность — не переодеваться днем. Поэтому прямо со своих заводов приезжал он в вылощенный свой магазин, принося запах копоти и ругань, оставляя у подъезда свою запыленную сильную машину. Он ни о чем не мог говорить или думать — так ему казалось, кроме его машин, но не потому, что он был хорошим коммерсантом — говорят он был плохим — а потому, что он ни о чем не мог говорить, кроме его дела, он жил этим делом и вместо крови по нему взапуски бегало горючее масло. Но он следил за собой, занимался атлетикой и бегал плавал и был идеальным героем своего времени. Он был идеальным идеалом.

Когда к нему приходили, он звал прежде всего ехать на завод. Там на аэродроме, специально устроенном, он сажал гостя в машину и носился в поисках несчастья и дожидаясь когда же машина перевернется и убьет его спутника. Потом он волок гостя по мастерским выволакивал в копоти и хоботе и отправлял восвояси. Его организм сокращался в такт с его двигателями и был кожух убежден, что когда перестанет выполнять функциональную работу его сердце — смесь не будет больше воспламеняться в моторах. Его секретари покидали его, измученные множеством работы. Он директорам давал распоряжения и днем и ночью заваливал работами, закапывал живым в землю четвертовал топил душил уничтожал топтал своими сапожищами падавших и взбирался опять на груду грязного белья.