– А вы знаете, Куки, – вырвал ее из состояния благостной задумчивости Тони, – мы ведь подозревали вашу мать.

– В чем? – не сразу поняла Куки, но, отставив чашку, потрясенно воззрилась на сержанта.

– Да. Алиби у нее не было. Из больницы ушла на полтора часа раньше, чем было необходимо, чтобы доехать до дома. По возвращении почти сразу, по вашим словам, обратилась к Эндрюсам.

– Но ведь вы не можете всерьез… – пролепетала Куки.

– Отчего же? Когда приличных версий нет, приходится предполагать самое невероятное, если это вписывается в рамки фактов.

– Я все же почти уверена, что преступник мужчина, – привычно вступила в пререкания с мужем Стэйси. – Заключения психиатров…

– Психиатры!.. Да любой полицейский знает о психологии человека больше самого дипломированного профессора. В смысле если этот человек – преступник, – не соглашался с ней Тони.

– Практика дает большое преимущество, никто этот факт не оспаривает, дорогой. Но теоретические выкладки порой помогают достичь результата там, где практики топчутся на месте. Так и со Снежной Королевой, признайся же, что полиция ходила по замкнутому кругу.

– То, что мы, в конце концов, потеряли нить, это верно, – вздохнул Тони, видимо, до сих пор переживая то поражение. – Слишком темное дело, слишком большие перерывы между эпизодами, слишком большой накал страстей. Власти боялись паники, родители боялись за детей. Но ваша мать, Куки, была не из тех… испуганных домохозяек. Не знаю, как она теперь…

– Я тоже не знаю. Больше мы с ней не виделись.

– Гм-гм… Ну так вот, тогда ее путаные объяснения списали на волнение за детей. Но, честно говоря, более спокойного и выдержанного человека, попавшего в подобные обстоятельства, я себе не представляю.

– Ты не упоминал об этом. – Стэйси задумчиво помешала ложечкой остывший чай с молоком. – На вашу семью, Куки, тогда мало обратили внимания. Но все это выглядит поистине странно, даже сейчас. Еще и эта легенда…

– Ох, я тебя прошу, только не приплетай сюда эту изъеденную молью сказку, – смеясь, воскликнул Тони. – Выкладки психологов еще куда ни шло, но это!

– А я не уверена, что легенда не имеет никакого отношения! – запальчиво воскликнула его жена. По ее загоревшимся глазам было видно, какое удовольствие доставляют ей споры. – Разумеется, дело не в бессмертной старухе, которая раз в пятьдесят лет убивает девочек ради вечной молодости. Но ведь есть вероятность имитатора.

– Ты только что говорила, что преступник это мужчина, как предположили твои хваленые психологи, – уличил ее муж. – Откуда же тогда женщина, тем более… хм-хм… королева!

– Было еще одно обстоятельство, – помявшись, добавила Куки. И в полнейшей тишине, вдруг установившейся в комнате, продолжила: – Меня не пускали к брату во время болезни. Но до того, как его увезли, я несколько раз пробиралась в его комнату. Он, и правда, выглядел очень больным. Как будто его так и не нашли в ту ночь. И почти ничего не говорил…

– Постойте, но ведь ваши родители утверждали, что он вообще ничего не говорил…

– Да, похоже, что ни с кем, кроме меня, он не обмолвился ни словом. Но мне он кое-что сказал. – Куки в волнении зябко потерла плечи, обхватив себя руками. – Вернее, это были не его слова, и голос тоже был не его, а незнакомой мне женщины: «Больше я тебя целовать не буду, а не то зацелую до смерти».

Даже несмотря на то, что Куки произнесла эту фразу срывающимся бесцветным голосом и без какого бы то ни было выражения, всем присутствующим стало не по себе.

Супруги молча переглянулись. Сержант достал трубку и начал усердно ее раскуривать. Огонек длинной спички в его руках трепетал, как бабочка, попавшая в лампу.

Вдруг ручной ворон, беспокойно встрепенувшись, забил огромными крыльями о прутья клетки. Все, вздрогнув, посмотрели в его сторону и, будто расколдованные, разом расслабились.

Снова стал слышен веселый треск огня в камине, зазвенели чашки, которые Стэйси собирала обратно на поднос. Встав со своего кресла, Тони прошел к письменному столу и, отперев ящик, вынул оттуда папку:

– Здесь некоторые документы по делу. Из тех, что мне необязательно было сдавать. Чаще всего копии с копий. Но, думаю, больше помощи окажет вот это, – сказал он, достав из папки черную записную книжку, потрепанную и выцветшую, но не настолько, чтобы Куки ее не узнала. – Я никогда не надеялся на свою память и основные факты находил именно в ней. Почему-то так получалось, что в нее я записывал более важные вещи, чем запоминал во время допросов. Надеюсь, поможет, – пожал он плечами, передавая документы Куки.

– Спасибо. Большое спасибо! – сказала Куки, крепко прижимая папку к себе.

– А это вам от меня, – произнесла Стэйси, протягивая удостоверение. – Внештатный сотрудник «Геральд Трибьюн». К столичным изданиям пиетет в архивах куда больший. Надеюсь, пленки с допросами всех проходивших по этому делу не повреждены. Кроме вас, никто этот голос не опознает.

– Удачи, – пожал руку Куки сержант.

– Вот вам на дорожку, погрызите, – протянула пакет с сахарными крендельками Стэйси. – Счастливо.

– И, Куки! – сказал сержант. – Не вините себя. Вы ни к чему не придете, если возьметесь за расследование только для того, чтобы оправдать себя. Поверьте мне.

Кивнув, она в последний раз посмотрела на пару, стоявшую обнявшись в дверях. Огромный сержант, крепкий еще мужчина лет шестидесяти в толстом вязаном свитере кирпичного цвета. Его элегантная моложавая жена в белой пушистой кофте. Их теплый и какой-то заполненный дом… «Наверное, он знает, о чем говорит», – подумала Куки, направляясь к машине.

– Как, милая сестрица, ты устроена, приходит ли прислужница убирать комнату? Как тебя кормят? – начал расспросы Корки, чтобы отвлечь свою подругу от мрачных мыслей, сомкнувших ее тонкие рыжеватые брови и опечаливших ясный взор. На ней была надета скромная, но чистая одежда.

– О, сносно! Гораздо лучше, чем я заслуживаю, братец.

– Вели ей менять блохоловки ежедневно. Воды не пей. Вино пей только неразбавленное, из бутылок, откупоренных на твоих глазах, – наставлял ее Корки. – Я принес тебе запас зубных щеток, ты же знаешь, я недавно был в Шотландии. Товары из Франции поступают исправно только туда.

– Корки, что с моей судьбой? Ты ничего не скрываешь от меня? – встревоженно спросила Бетти.

– Пока ничего нового. Я предпринял меры, остается надеяться, – помолчав, ответил Корки.

– Тюремщик сказал, что дело мое ясное, свидетельские показания так несомненны и многочисленны, что ничего нельзя возразить. Поскольку я закоренелая преступница, то вряд ли мне окажут снисхождение.

– Не отчаивайся, дорогая. У нас еще есть шанс.

– Корки, Корки, я не хочу умирать! Почему, зачем кому-то понадобилось, чтобы я больше не жила? Вот закрою глаза и представляю на своей шее колючую веревку. Как она душит меня. Как я не могу освободиться и вздохнуть… – Она расширившимися от ужаса глазами смотрела на запертую дверь, схватив свое горло руками. – Это, верно, больно… Так больно умирать, должно быть!

– Бетти, прекрати себя истязать! – Корки отнял ее руки от горла, на белой шее остались красные отпечатки пальцев. Позволив уложить себя, она скрестила руки.

– А что, если ад существует? Что, если я и в загробном мире буду лишена возможности видеть своего мальчика, как здесь, на земле? – снова села она на кровати. – Или там вообще ничего нет? Как же так, солнце, небо, этот город есть, а меня нет… А вдруг я буду бесконечно умирать? Может, это нам только кажется, что люди умирают мгновенно, а мы на самом деле всё мучаемся, мучаемся, задыхаемся…

– Бетти, прекрати немедленно, а не то сделаешься совсем больной, – строго приказал Корки.

Обычно бывшая живой, обворожительной, блиставшей всяческими талантами, здоровой и сильной женщиной, Элизабет никогда не впадала в такую степень отчаяния. Несчастная представлялась скорее бесноватой, чем прежней его знакомой.