– Затем, что я не Геккуба, – жестко прервала ее сестра. – Отпусти детей. Сейчас уже не то время.

– А что сейчас за время такое? Ну-ка поделись со мной, сестрица, – вкрадчиво проворковала Брэнна, подбираясь кругами к детям. Те, обхватив Эйтлин, прятались от нее.

– Не наше время, – умиротворяюще проговорила Эйтлин. – Наше время давно прошло. Как и время наших врагов…

– О! У нас есть враги, дорогая моя? – обрадовалась Брэнна. – И кто же они, любезная моя сестра?

– Забыла Крысолова и его испанский сапожок?

– Фу, какая ты вредная! – отшатнулась Брэнна. Вихрь острых снежинок серебристо взметнулся вокруг нее. – Надо тебе поминать эти ужасы…

– У каждого свои кошмары, – наставляла тем временем Эйтлин. – Отпусти этих детей, прошу тебя!

– Этих? Ну что же… – Брэнна задумчиво сомкнула свои синие брови. – Этих ладно, так уж и быть, отпущу. Идите, детки, – взмахнула она крылом своего кипенного рукава, – забудьте все.

– Умница, сестренка! – улыбнулась Эйтлин. – Идите… Куки, веди брата и не оставляй его потом.

– Куда, куда? – кричала Куки сквозь вихри холодных ветров.

– Куд-куда? Куд-кудах? – вторили ей снежные курицы, взбаламученные бураном.

– Идите медленно, – услышала Куки голос Эйтлин. Глаза открыть она так и не решилась. – Поглубже натяните пледы, и ни звука, умоляю вас!

Девочка обняла рукой брата и завернула концы шали. Но вдруг раздался злорадный хохот Брэнны, и непреодолимая сила отняла у нее Кристофера и унесла куда-то в сторону от внезапно отяжелевшего тела повзрослевшей Куки.

– И по велению королевы Англии, и Шотландии, и Ирландии, и графства Уэльс предписываем освободить барона Коркдейла и Уэстенберри, графа Аргайлского от оков и восстановить во всех правах.

Такой родной голос Денвера:

– Корки, вставай, ты свободен, брат. Вставай!

– Дуглас! Как я рад, что успел…

– Да успел. Благодарение Богу!

– Как я рад, что успел попрощаться с тобой, друг! Только что его повесили, и он испытал все муки перехода на тот свет. Только что он пережил все отчаяние прощания с мечтами, надеждами и близкими. И вдруг ему дается последний шанс попрощаться с единственным другом, об отсутствии которого он жалел в последний миг своего существования.

– Да, да, попрощаться и поздороваться! Друг, ты прощен, ты будешь жить!

– Как, я ведь на кресте!

– Ну и что? Теперь ты свободен! Палач, сейчас же освободить графа Аргайлского!

– Да я что? Раз по приказу…

Корки, все еще не веря, потирал стертые грубыми веревками запястья, которые освободил Джек.

– Вставай, друг, вставай. Надо скорее убираться отсюда. Честные горожане не особенно любят, когда их лишают десерта. Вот, держи свою шпагу. – И Денвер протянул другу трехгранный клинок, без которого Корки до сих пор себя не мыслил.

Но стоило только недавнему висельнику взглянуть на сверкающий камнями эфес, как холод неминуемости смерти вновь поразил его. Отведя глаза от оружия, протянутого Денвером, Корки медленно встал. Пошатнувшись на неверных ногах, тут же оперся о плечо друга:

– Клянусь, что никогда больше не возьму в руки ничего, что может приблизить смерть живого создания. Дуглас, я не хочу никого убивать… Никогда.

– Как пожелаешь, дружище, как пожелаешь. А сейчас пойдем. – И лорд Денвер кивнул сэру Томасу, подхватившему Корки с другой стороны.

– Кто позволил?! Стоять! – взревел подскочивший Аргайл.

– Оставь, Джорджи, – жестко приказал Денвер. – Тебе еще предстоит объясняться с лорд-канцлером по поводу того, каким образом приказ о казни Корки был подписан без ведома Совета. И не забудь сменить герб на своей карете. Аргайлом теперь стал мистер Коркдейл.

– Это не имеет никакого значения! Преступление совершено, и наказание не замедлит. – Брызжа слюной, Джорджи выхватил свою шпагу и приставил ее к груди Корки.

– С дороги, или клянусь, ты пожалеешь о своем рождении на этот свет. – Денвер рукой отвел клинок от сердца Корки и прошел мимо побелевшего Джорджи.

Темно. Сыро. Вдруг плоскость перевернулась, и все, что было внизу, стало наверху. Куки увидела себя на столе. Она попыталась сесть и встряхнула головой, фокусируя зрение. Сверху ее придавливал сырой ворох гладиолусов.

Издалека звучали тихие голоса. Голова страшно кружилась, ноги дрожали и едва удерживали ее ватное тело. Руки вовсе не слушались и висели жалкими, бесполезными веревками.

Ничего не соображая, девушка пошла в сторону от лестницы, за которой слышалась Труди. Куда девушка шла, она не понимала, но отчетливо осознавала, что если остановится, то тотчас же упадет и больше уже никогда не встанет. Она шла и шла, не представляя, что когда-нибудь выйдет из этого подвала.

Готические колонны поддерживали стрельчатый потолок. Листья… Они шуршали, едва послушные слабому сквозняку. Листьев было много, вероятно с прошедшей осени их сюда насыпало сквозь слуховые оконца под потолком. Высохшие листья были похожи на скрюченные кисти умерших. Плющ вился по стенам.

Но вдруг, за очередной колонной, открылась лестница наверх. Оттуда шел приглушенный свет и шум, какой бывает в больших пространствах, даже если они пусты. Это был зал кафедрального собора. Двери церкви распахнулись, и в темень и прохладу ворвался жесткий свет дня.

Но тут же в белом графитном свете образовалась черная мягкая фигура и поплыла навстречу Куки. Куки чувствовала страшный холод внутри, он примораживал ее кожу к костям и сковывал движения. Тошнота плотным комом стала пробиваться откуда-то снизу, из живота и вырываться наружу, раздирая горло и упираясь в нёбо.

Только бы дотянуть до человека, не спеша идущего ей навстречу, только бы успеть укрыться в кольце его рук, уже раскинутых ей навстречу! Но что же он так медлит, что же так невыносимо раздумывает перед каждым шагом навстречу ей?! Собрав жалкие остатки сил, Куки рванулась к нему сама.

– Куки! Наконец мы вас нашли! – раздался утробный голос сержанта Тревеллиана. «Тромбон приятен мертвецам, там-тарам-пам-парам… Значит, это он. Как хорошо!» – И поток горячей рвоты извергся из Куки на грудь Тревеллиана. Вслед за ним туда же рухнула освобожденная Куки, издав по пути блаженный вздох удовольствия.

В следующий раз Куки пришла в себя в больнице. Она поняла, что это больница, по особенному запаху стерильности и болезни, который витает в подобного рода заведениях. Его не могли заглушить даже цветы в нескольких довольно недурных букетах, стоявших на столике и подоконниках.

Телевизор на полке под потолком работал с выключенным звуком. По крайней мере так надеялась Куки. Ей не хотелось объяснять тишину тем, что она оглохла.

– Ночь… – прошептала она, обрадовавшись звуку своего голоса. Очень уж было тихо.

– Уже, – согласился кто-то.

– Кто здесь? – Она заметила в изголовье кровати мужчину, который сидел в кресле.

– Не волнуйтесь… Это я, Джеймс Тревеллиан.

– Кристофер?

– Все в порядке. Он пришел в себя. Ваш отец повез его домой.

– Труди?

– Ее упустили. Простите.

– Вы не смогли бы, – великодушно ответила Куки. Но смотреть на него она больше не рисковала. Хотя было ужасно любопытно, что же он здесь делал? – Ближайшие пятьдесят лет она здесь не появится…

– Гертруда Эммерсли исчезла. Мы попытались выяснить ее прошлое – оно, как оказалось, не существует… Да, мы раскрыли убийство вашей матери. Это сделал врач Инсайд-Хилл. Он уже много лет подделывал завещания постояльцев клиники, умиравших в ней. Видимо, они с Вильгельминой Мэтьюз что-то не поделили. Убийство он замышлял уже давно, и, по странному стечению обстоятельств, вы приехали именно в тот самый момент, когда он его осуществил. Совпадение… Мы, скорее всего, не обратили бы внимания на некоторые улики и признали бы случай самоубийства, если бы не вы. Вероятно, его ждет пожизненное заключение, повестку в суд вам пришлют.

– Это была моя мачеха, а не мать, – поправила его Куки.