* * *
Праздник в тарантийском королевском дворце отгремел — играли свадьбу Майлдафа и королевы Народа Холмов.
В музыкальном зале, где вечно было холодно, а потому часто топили камин, остались только слуги, чтобы убрать мусор и помыть пол. Кроме них в зале были еще двое: графиня Этайн и Меццо. Они сидели друг напротив друга на изящных, офирской работы стульях. Рука у аргосца зажила, и теперь они играли дуэт, разные пьесы и мотивы. Получалось очень складно. В Бельверусе Меццо постигал разные дисциплины, но более всего преуспел он в музыке. Почти все аргосцы и без того были от рождения способны к сему сладкозвучному искусству, а Меццо — более многих. В Немедии же под надзором тамошних наставников к его способностям добавилось знание теории, благодаря чему еще развился его талант в импровизации.
После того как черный дракон унес Хорсу, Этайн старались по возможности не оставлять одну. Особенное участие выказывали Майлдаф и Тэн И. Но как-то незаметно к ней приблизился и Меццо. Главным предметом их бесед явились, конечно же, музыкальное и поэтическое искусства. В отличие от Хорсы, который искал всему рациональное объяснение и предпочитал поэзию скорее умозрительную, нежели чувственную, а музыкальными инструментами не владел вовсе, Меццо тонко ощущал все, что нравилось Этайн и влекло ее, и умел выразить эти мимолетные ее порывы в музыке и слове, а также воплотить ее разрозненные впечатления в ясное суждение.
Она все больше уделяла внимания ему, и он показался ей интересным.
На время, которое они проводили вместе, печаль и тоска об ушедшем утихали, становились незаметны, день за днем все более обращаясь в светлую грусть. Внезапно струна на китаре стала звучать как-то иначе, выбиваясь из общей гармонии: вероятно, что-то произошло с колком.
— Ах, неудача! — засмеялся Меццо. — Моя старая китара уже давно капризничает. Жаль, та, что подарили вам тогда, в Аргосе, сгорела! Придется доиграть в другой раз.
— Нет-нет, — поспешила возразить графиня, легко касаясь самыми кончиками пальцев руки аргосца, собравшегося было отложить инструмент. — Не стоит беспокойства. Сейчас мы исправим дело. У меня есть шпилька…
Этайн попыталась извлечь эту шпильку из своей поднятой прически, но рука ее внезапно дрогнула, и черные шелковые волосы графини рассыпались по плечам, резко контрастируя с белым ее лифом.
— Вот. — Она протянула шпильку молодому человеку.
В ответ Меццо, вместо того чтобы забрать шпильку, взял Этайн за руку.
Рука была нежная, теплая и действительно дрожала, словно в ней была не шпилька, а что-то гораздо более хрупкое и драгоценное.
Меццо пристально посмотрел на Этайн. Она опустила взор.
— Госпожа моя, — молвил он. — Я сознаю всю глубину и безутешность вашей печали, и, должно быть, момент не вовсе подходящий, но ныне, видя вас столь прекрасной, я не…
— Не стоит, — тихо сказала она и смело взглянула ему в лицо.
Он смотрел на нее неотрывно, будто боялся, что не увидит никогда. Впрочем, так оно, верно, и было.
«Почему бы нет? — подумала она. — В конце концов, он ведь нравится мне…»
Две китары стояли, прислоненные к ножкам стульев, так и не окончив дуэт, ибо руки Этайн и Меццо соединились.
Эпилог
Там, где уже не видны берега страны пиктов, а до противоположного континента остаются еще сотни и сотни лиг, там, куда редко заходят корабли, и только рыбы да морские птицы скрашивают безжизненность пейзажа, волны Закатного океана меняются, словно преодолевают некую грань. Суровые свинцовые валы, образующие монотонную рифленую поверхность, вдруг становятся лазурно-розоватыми, нежно-зелеными, индигово-синими, и солнце, если облака не скрывают его, желтым и золотым прыгает по игривой зыби.
Если же поднимается свежий ветер и грозные черные пропасти возникают промеж серых блестящих стен, увенчанных грязно-белыми лохмотьями пены, за этим покровом все то же, но волны там не мечутся в хаосе, но следуют серебряными рядами, кивая вослед друг другу ослепительно белыми гривами, в одном направлении, словно некая длань величественного кормчего указала им курс.
Когда же над морем стоит лунная ночь, то берилловые капли брызг взлетают высоко над беспокойной водной равниной, и луна плывет по небу в разноцветных кругах, кои рождает ее отраженный свет, проходя сквозь эту священную пыль. Там, на полночь и закат, лежат посреди океана древние легендарные Острова. Они действительно есть там, но не всякому дано увидеть и одолеть эту грань.
Но как бы то ни было, кто бы ни возомнил себя владыкой мира, какие бы руины ни начали говорить вновь, какие бы новые башни ни взметнулись к облакам, кого бы ни вознесла судьба выше горных пиков, как бы ни бесилось черное зло, и какая бы новая тьма ни опоганила мир, и какая бы истина ни засияла призрачным блуждающим маяком. Океан остается Океаном, и нет ничего более чистого и вечного, чем его волны.
Что же до тайн, они столь же зыбки, сколь и эти волны, и ключи от них так же неверны, как любовь. И нет ничего более сведущего об истинных сокровищах и премудростях седых вод, чем вечный зов моря — простая песня белого рапана…
