— Как вас зовут, благородный юноша? — спросила графиня.

— Меццо из Мерано, — был ответ. Все это время он продолжал наигрывать, и хоть в чистом небе вовсю сияло солнце, казалось, лютня говорит со звездами аргосской ночи на их звездном языке.

— Месьор Меццо, моя просьба, боюсь, для вас может быть невыполнима, но все же, если не вы сами, то найдите человека, кто сможет ее выполнить.

— Я обещаю сделать все, что бы вы ни попросили, — твердо отвечал Меццо.

— Речь идет не только о моей жизни, — начала графиня. — Я не могу посвятить вас во все тонкости — я и сама знаю мало, но постарайтесь добраться до Тарантии. Я аквилонская графиня. Идите прямо в королевский дворец, скажите, что у вас есть сведения для месьора Тэн И. Это кхитаец. Вам ответят, что его нет, и он действительно в отъезде. Но вы попросите, чтобы вас сопроводили к его помощнику, ибо у вас есть сведения о графине Этайн Мабидан. Вам поверят, поскольку сейчас я отдам вам мой перстень. Больше ничего не надо делать. Расскажите обо всем, что видели своими глазами, и передайте то, что слышали сейчас от меня. Если вы не можете добраться до Тарантии, то сообщите обо всем этом аквилонскому послу в Мессантии, прошу вас. Я сознаю, что подвергаю вашу жизнь опасности, но иной возможности у меня нет!

— Я выполню все, что вы просите, — еще раз повторил Меццо и взглянул на окна, надеясь увидеть хотя бы ее лицо. Увы, это было невозможно.

— Как я получу перстень?

— Очень просто. Мой друг, — обратилась Этайн к слуге, и он понял это. — Если я передам тебе перстень, Меццо сможет получить его сегодня? А я тебе спою!

Гигант ухмыльнулся и махнул огромной рукой в знак согласия. Потом, заметив что-то на стене, приложил палец к губам, тронул Меццо за плечо, отчего тот едва не свалился в ручей, но удержал юношу от падения, и они вместе исчезли в зарослях. Звуки лютни Меццо, конечно, стихли, но Этайн поспешно вернулась к своей, и музыка не смолкла.

Этайн лишилась всех бывших с нею на момент похищения украшений. Шаг похитителей был верен: она ничего не сможет передать на волю, чтобы дать знать о себе. Но перстень, подаренный скромным месьором Тэн И, имел хитрость. Он сидел на пальчике графини столь плотно, что, казалось, снять его можно только с вместе с пальцем. Распиливать же его можно было долго даже алмазной пилкой: металл, а это была платина, содержал в себе мелкие алмазы, и миновать их пилка не могла. К тому же распиливать кольцо на пальце значило повредить палец, а портить товар похитители пока не могли себе позволить.

Перстень имел замок, для открытия коего нужно было составить определенную комбинацию из яшмовых зернышек, укрепленных по краю печатки. Зернышки имели форму четырехгранной пирамиды, и каждая грань имела свой цвет. Эти маленькие пирамидки могли вращаться и закрепляться в положении, когда одна из граней, доступных взгляду — основанием пирамида прилегала к печатке, — была обращена кверху. При искомом сочетании цветов обращенных кверху граней замок открывался, кольцо размыкалось, перстень можно было снять. В этом перстне был заточен сильнейший яд, но он, увы, не мог помочь Этайн теперь, а вот сам перстень… Второго такого не было. Тэн И оправдывал репутацию большого ценителя редкостей. Не узнать эту вещицу помощник Тэн И — месьор Кангюй, как ни странно, гирканец — не мог.

Слуга появился ко времени обеда и спокойно принял перстень. Когда он пришел вечером, Этайн, опасаясь, что их могут подслушать, посмотрела на него с такой мольбой и надеждой, что чернокожий атлет не мог ее не понять. Он утвердительно кивнул: Меццо получил перстень и ушел.

Теперь Этайн оставалось только ждать

Вельбер покачивался в шахте у одной из ступенек лестницы. Если вода и прибывала еще, то очень медленно. Лестница поднималась вверх, теряясь где-то в потемках. Она была изготовлена из белого мрамора, перила — из того же серебристого металла, что и ворота. Стены шахты покрывала мозаика, но, в отличие от обычной хайборийской мозаики, маленькие плитки были словно облиты некой тонкой и твердой прозрачной массой, походившей на стекло. Огонь факела отражался в ней зыбким отсветом, будто некий светоч сиял из глубины, таящейся за прозрачной гранью, где уже не внутри, но вокруг стеклянного столба вилась лестница из белого мрамора и покачивалась на черной воде изогнутая кренделем лодка с людьми. Черное зеркало воды тоже отражало все то, чего достигал свет их слабого, как надежда, источника, и белый ступенчатый винт в окружении мерцающих стен погружался в бездонные глубины, и люди в лодке висели там вниз головой.

По стенам пестрели картины каких-то давних событий — а может, то была просто фантазия тогдашних живописцев? — и вились длиннейшие из когда-либо виденных в мире гирлянды письменных знаков. У Евсевия разгорелись глаза и перехватило дыхание.

— Если бы у меня был пергамент…

Слава Митре, что его у тебя нет, — отозвался Майлдаф, выбираясь наконец из воды и первым всходя на лестницу. — Ничего, твердая, — весомо заявил он, попробовав мрамор на прочность босой ногой. — Хотя пергамент был бы хорош для растопки: я замерз, пусть вода и не слишком холодна.

— Любезный Евсевий, ты провел бы здесь все оставшиеся годы жизни, читая эти повести, — заметил Сотти, — при этом обходился бы без света, еды и тепла. Но для нас подобное затруднительно.

— Пора выбираться наверх и поднимать вельбер, — подвел итог Альфонсо.

Опять тащить эту лодку на плечах! — безрадостно вымолвил принц Конти. — И как они втаскивали сюда грузы?!

— Вероятно, поднимали на веревках. Не удивлюсь, если наверху мы обнаружим нечто вроде вала для подъема якоря, — предположил Евсевий. — Впрочем, долго подниматься нам не придется. Мы почти у цели.

— В самом деле, — поддержал тарантийца Полагмар. — Не могли же они заставлять путников без надобности одолевать слишком длинный подъем?

— Надобность как раз была, — возразил Сотти. — Если здесь и вправду шла страшная война, такое было выгодно обороняющимся. Хотя ворота внизу столь внушительны, что никаких иных сооружений, на мой взгляд, не нужно.

— А ты бы поближе рассмотрел тех уродов с каменными молотами, — проворчал невежливо Майлдаф, — еще не такого бы нагородил. Впрочем, они все утонули, и ладно. Слава Митре и всем остальным. Пора подниматься. Если тебе, Евсевий, надоест жить, ты еще вернешься в эти края, прочтешь все надписи и станешь знаменитее самого Озимандии.

«Королеву, впрочем, жалко», — вздохнул про себя горец.

— Может, и вернусь, — мечтательно ухмыльнулся аквилонец. — Нехорошо, что не в наших силах запереть те врата и воспрепятствовать проникновению в эти дивные залы невежественных дикарей, в сих местах обитающих, и тем самым спасти их от поругания и разграбления.

— Кого, месьор? Дикарей? — осведомился Мегисту.

— О, нет, мой друг. Не этих несчастных, не ведающих света Митры, но то прекрасное, что скрывают теснины подземные.

Евсевий явно волновался, если даже с кушитом заговорил столь витиевато.

— Но ждать нового отлива мы не можем, — провозгласил он, взяв себя в руки. — Посему путь наш — вперед!

Вытащить из воды лодку и перегрузить на себя имущество было делом нехитрым, к тому же Бриан Майлдаф теперь делил груз вместе со всеми.

Отряжать кого-либо на охрану представлялось бессмыслицей.

Восхождение началось, но не поднялись они и на два локтя вверх, как Майлдаф, оглянувшийся напоследок на покачивающийся на тихой ряби мокрый паланкин с мыслью о том, что его-то они осмотреть забыли, увидел, как из-под занавески показалась та самая маленькая белая ручка и слегка отвела ткань в сторону. В открывшейся щелке блеснул испуганно-любопытный женский глаз.

— Погодите! — рявкнул горец и, не дожидаясь, пока остальные опустят вельбер с плеч, бросился вниз. Шторка мгновенно задернулась, но с помощью такой детской хитрости провести Майлдафа было затруднительно.

Сбежав на нижнюю ступеньку, горец ухватил за жердь отплывший было от лестницы паланкин и, отдернув шторку, изогнулся в неком подобии дворцового поклона: