Конан, которого обуяло неистовство битвы, когда он, не замечая вокруг ничего, кроме врагов, мог крушить их десятками, сам оставаясь невредимым, наваливая вокруг горы трупов, продолжал рубить крагена, разрывая его жилы, и крепчайший панцирь разлетался на куски под ударами меча киммерийца.

Наконец жизнь покинула последние укромные уголки чудовищного тела, в нем открылась огромная рваная рана, будто и впрямь Конан разрубил какой-то зловонный мешок, и тут король остановился, отрезвленный: вместе с потрохами и кровью на песок выскочил какой-то черный блестящий предмет, напоминающий небольшой керамический сосуд. Оставив растерзанного крагена, Конан поспешил к воде, омыл предмет, и вправду оказавшийся черно-серым стройным, высотою в локоть, керамическим кувшином без ручки. Сорвав печать, киммериец извлек, представив его лунному лику, тугой пергаментный свиток, покрытый незнакомыми письменами. Обернувшись и увидев Ллейра, в отчаянии склонившегося над сраженным Ойсином, Конан спрятал кувшин за пазуху.

Прошел день. Графиня играла и негромко пела, пока не устала. Ночь также не принесла новостей. Спала графиня беспокойно. Где-то после полуночи ее разбудил гром. Молнии крестили небо, воздух был сух и тревожен, за стенами бесновался шквал, слышались шепот, завывания, будто это сонм демонов летел на крыльях бури, но ни единой капли дождя так и не пролилось. Шквал умчался, словно его и не было. Этайн заснула опять.

Разбудил ее все тот же слуга, принесший завтрак и смену белья. Белье каждый раз было новое — это было заметно по рисунку. На сей раз по покрывалам разгуливали пышнохвостые чванные павлины — глаза б ее не глядели! Кушанья, напитки и вина также были изысканными и разнообразными. Сегодня ей подали особым образом запеченную форель, виноград и другие фрукты, туранский шербет, тонко нарезанный острый сыр, старое, выдержанное, но легкое вино, сочащиеся растительным маслом овсяные лепешки, горячий хлеб, всяческие мыслимые лакомствами неизменный рис, способов приготовления коего здешний повар, должно быть, знал без счета: на сей раз это был пилав с медом и изюмом.

Неизвестный горячий напиток кирпичного цвета явно с какими-то травяными добавками был заключен в округлый, пузатый серебряный с позолотой сосуд, к коему приделан был носик, будто слоновий хобот, а закрывался сосуд крышкой. Слуга налил напиток в маленькую фарфоровую чашечку из Кхитая и, прищелкнув языком, что должно было означать отменное качество, предложил Этайн попробовать. У напитка был необычный, чуть горьковатый, приятно-терпкий вкус и аромат розы.

Напиток неожиданно бодрил, прояснял сознание, и Этайн с удовольствием выпила еще три чашки, благо черный ее попечитель, видимо, знал толк в напитке и подливал его в чашку тогда, когда считал это необходимым.

После трапезы раб удалился восвояси, даже не оставшись послушать музыку. Наверно, сегодня у него еще были другие дела…

Жаркий полдень проникал в покой лишь тремя лучами из окошек да снопом света, освещавшим бассейн. Этайн мурлыкала что-то душещипательное о девичьей любви, тихонько поглаживая струны, когда снаружи донесся приглушенный, но вполне внятный молодой и звучный голос:

— Госпожа! Госпожа, прошу вас, подойдите к окошку! Скорее, если можно, у нас мало времени!

Этайн вздрогнула: кто бы это мог быть? Может быть, речь не о ней? Кто знает, вдруг тут целый гарем и в каждых покоях по госпоже?

— Госпожа! Я же слышал, вы играли на лютне, значит, не спите! — опять позвал голос.

Теперь уж точно ее: других лютней что-то не слышно! Вот новости! Значит, кто-то знает о ее пребывании здесь. Может, все это нарочно подстроено?

Нет, едва ли: что она может сообщить ценного? Какую тайну раскрыть? Сколько платков дала мужу в дорогу? Или имя последней наложницы короля? Так это еще сомнительно, назовет ли она имя последней, а не предпредпоследней!

Этайн заглянула в окошко.

— Я здесь!

Из кустов высунулся чернокожий слуга, а за ним появился высокий молодой человек, стройный, широкоплечий, с длинными светлыми волосами. На нем была белая свежая туника, немного мокрая от не высохшего еще после росы винограда, черные запыленные сапоги, широкий красный пояс и зеленые шаровары. К поясу была привешена небольшая дорожная сумка — такую же носил Майлдаф, и благодаря тому, что он был весьма почитаемой персоной, такие сумки все более входили в обиход у купцов и иных путешественников. Горец ликовал: торговля процветала! Из-за плеча у молодого человека выглядывал гриф лютни.

— Госпожа! — оживился собеседник. — Я не вижу вас, но голос ваш очаровал меня, и игра ваша божественна! Хорошо, если бы вы продолжили играть, тогда к нашему разговору не станут прислушиваться.

Чернокожий кивнул, нарочито пристально озираясь, как бы показывая, что в любой миг их могут обнаружить.

— Я не могу! — ответила Этайн. — Мне будет не подойти к окну!

— Хорошо, — нашелся пришелец. — Я играю и пою не столь искусно, но все же…

Он взял лютню, потрогал струны, чтобы посмотреть, не сбился ли строй, и заиграл. Это были знакомые песни, но исполнял музыкант их совершенно необычно, вплетая в довольно простую канву новейшие мелодические изыскания лучших придворных сочинителей музыки из Немедии и Аквилонии. Такого подхода Этайн еще не слышала. Длинные умные пальцы молодого человека исполняли на струнах свой собственный завораживающий танец, и далеко не самая лучшая в Хайбории лютня звучала так, будто в нее вселился дух музыки.

Тем временем менестрель продолжал:

— Меня привел к вам этот добрый человек. Я зашел сюда, в богатый дом, чтобы немного заработать. Вообще-то я школяр, учился два года в Бельверусе, а теперь решил съездить домой, в Мерано. Потом поеду обратно, доучиваться. Денег у меня мало, приходится играть.

— Где мы, опишите это место, прошу вас! — крикнула Этайн. В сердце ее затеплилась надежда: школяров в Хайбории много, кто будет обращать внимание на каждого?

— А разве вы… — недоуменно протянул юноша. — Впрочем, неважно, — сказал он сам себе, видимо что-то решив для себя. Скорее всего, этим «что-то» было «не задавай вопросов».

— Вы находитесь в Восточном Аргосе. Это новые земли, орошаемые водой из отведенных от Хорота каналов. Здесь селятся те, кто может купить такие земли, они очень дороги сейчас, поскольку дорого обходятся постройка каналов и поддержание их в исправности.

— Что это за дом? Чей? — спросила графиня. — Это большой секрет, но меня привезли сюда без моего на то соизволения и держат хоть и в роскоши, но взаперти, и я даже не знаю, кому обязана этим!

— Ах, моя госпожа, я сделаю все, чтобы помочь вам! — Он посмотрел на окна. Она впервые увидела его лицо.

Он не был красив, но довольно хорош собой. Худощавый, с лицом несколько удлиненным, с большим узким носом, широким и высоким лбом, прямыми густыми бровями, немного насупленными и суровыми. Голубые глаза смотрели открыто, но не наивно, в этом взгляде ощущались опыт и воля. Бледные чувственные губы плотно сжаты, подбородок тверд. Во всем облике его были решительность, внутренняя сила и одухотворенность, свойственная натурам незаурядным во всех проявлениях.

— Это богатое поместье какого-то крупного торговца, почти крепость. Стены высотой в четыре локтя, двое ворот, башни — снаружи как будто дом где-нибудь в Туране. А внутри — меня пустили сюда попеть — большой внутренний двор, фонтан, павлины, леопард в клетке. Главного хозяина я не видел, были только его гости и управляющий — толстый бородатый шемит.

— А гости? — поинтересовалась Этайн.

— К величайшему моему сожалению, я не наблюдал за ними подробно. Это обыкновенные аргосские купцы, еще один был, кажется, из Кордавы, и два шемита. Это если не считать служанок, телохранителей и танцовщиц — вот уж собрание со всего материка! Но чем я могу вам помочь? Ничего более я сообщить не могу. Я переночевал на конюшне, и этот добрый молчун попросил меня следовать за ним, когда я совсем собрался уходить. И вот я здесь.