— Наверно, этих камней здесь никогда не было, а то бы мы увидели их еще не единожды, — добавил успокоившийся Евсевий. — Они доставлялись с караванами сюда и стоили весьма дорого, поэтому помещались лишь в особых местах. Что ж, мы к такому месту и вышли. Подземная река берет начало у наших стоп.

И точно. Поток, устремляясь налево от них, справа был ограничен глухой стеною, вырываясь из недр земных прямо перед стоящими на кромке гранитного причала людьми.

— Отсюда проляжет наш путь по водам, — вновь воодушевился Евсевий. — И не исключаю, что кознями врагов рода человеческого и попустительством нашим и промыслом Митры, каковой проницать нам не дано, сгинет иной из нас в могущих встретиться нам водопадах, волнениях и пучинах, а также и от препон, врат, шлюзов и решеток, над сим потоком устроенных прежними владетелями…

— Евсевий, остановись! — успокоил ученого Майлдаф. И вовремя, поскольку Евсевий разошелся не на шутку, энергичнее обыкновенного почесывая и пощипывая бороду. Видимо, напряжение последних часов борьбы с тайнами и ударами судьбы несколько истощило его душевные силы.

— Нет, как же… — растерянно прервался аквилонец. — Я должен досказать. Там еще будут каменные гряды о многих зубьях…

— Не будет там тебе каменных гряд, — четко выговорил горец, крепко сжимая руку Евсевия выше локтя своей широкой пятерней и слегка встряхивая. — Нет никаких рифов и гадов. Все в море остались. И вообще, пожалуй, лучше я скажу речь: сейчас мы спускаем лодку на воду, ставим парус… то есть вставляем весла в уключины, и отваливаем.

— Вот речь, достойная благородного человека, — заметил Полагмар. — Но я бы предпочел перед этим подкрепиться.

— А я попробую поймать рыбу, — зевая, будто все это он уже видел и ему это до смерти наскучило, изрек Альфонсо, которому и в самом деле надоели подземелья. В глубине его просоленного морем сердца закопошился червячок сомнения: не бросить ли эти проклятые воды, все ужасы коих так красочно описал месьор Евсевий, и не поменять ли их снова на прожаренные солнцем пастбища и бархатное ночное небо Зингары?

Когда Полагмар, имеющий телосложение мощное, а оттого требовавшее регулярного поддержания в виде пищи, утолил голод, а Альфонсо вынужден был признать бесплодность своих усилий, челн был наконец спущен на воду, и небывалое плавание началось.

Подземный поток был довольно широк — до десяти и даже местами до пятнадцати локтей — и довольно быстр. Весла применить не пришлось, лишь за рулем требовался постоянный и неусыпный надзор: река делала множество поворотов, а принять холодную ванну никто не желал. Временами основной поток разделялся, но Евсевий неизменно выбирал более полноводную и широкую струю. Так в плавании без особых происшествий минуло три дня, как то полагали люди, четвертые сутки лишенные зрелища неба над головой. Стоило отметить лишь, что занятия рыболовством, коим с похвальным упорством на каждой остановке предавались Альфонсо и Мегисту, увенчались все же успехом, хотя готовить рыбу было совершенно не на чем. Но Альфонсо, не раз терпевший кораблекрушения и неоднократно выдерживавший муки жажды посреди океана соленой воды, знал способ потребления сырой рыбы. Он делал на спине у пойманной рыбины клинообразный надрез и пил выделявшийся сок. Напиток этот никак нельзя было признать приятным, но питательным он, без сомнения, являлся.

Присоединившаяся к мужчинам титулованная особа, несмотря на свой изнеженный вид, стоически переносила все тяготы путешествия, а Бриан Майлдаф, не однажды предпринимавший попытки кое-как объясниться с королевой Народа Холмов, добился даже некоторых результатов, и вскоре Итрун могла толковать с ним самыми примитивными словами вроде «огонь», «вода», «лодка», «весло», «камень» и тому подобное.

Что до Евсевия, то он не принимал участия в этих беседах, но занят был единственно наблюдением окрестных чудес. На привалах же он не отдыхал, но с факелом блуждал по окрестным ходам, стараясь увидеть и запомнить насколько возможно больше.

Нет нужды описывать здесь все, что открылось ему и его спутникам, ибо все это позднее было описано Евсевием в трудах своих, коих преизрядным собранием располагают Тарантийская Библиотека и книгохранилища некоторых храмов.

На пятый день — если подземный мрак можно было поименовать днем — они остановились у высокой пристани, на которую от воды вела широкая лестница из двадцати пяти ступеней.

Перила ее выполнены были в виде горящих светочей, пламя которых, сливаясь, и образовывало перекладину, легшую на столбики перил. Лестница выводила в гигантский зал, и противоположная стена тонула во тьме. Невиданной ширины свод — меж опорами его по ширине было локтей тридцать, не менее — также терялся где-то в вышине.

Его поддерживали два параллельных друг другу ряда колонн, венчанных высокими остроконечными арками. Колонны были стройны и совершенно круглы, а облик они имели древесных стволов, уснащенных близ вершины многими ветвями с густой листвою, тонко вырезанными из камня. Листья же на этих ветвях были золотыми и серебряными.

— Смотри, Альфонсо, сколько золота! — заметил другу Мегисту. — Донато не ошибся.

— Мне не нужно теперь золота, — устало отвечал зингарец. — Я хочу увидеть солнце, луну и небо. А денег, если мы отсюда выберемся, все эти короли и градоначальники нам отвалят столько, что хватит купить таверну или даже харас. Должен тебе сказать, что этот Сотти хоть и зверь, подобный алчностью своей волку, может заплатить за верную службу столько, сколько и советникам Фердруго не платят, не то что нам.

Конти обратил внимание на тончайший, словно иглой нанесенный на тела колонн рисунок, изображавший древесную кору. Но на ощупь камень являлся совершенно гладким.

— Он будто бы скрыт под неким слоем, похожим на лак, — поделился принц своим наблюдением с Евсевием.

— Не удивлюсь, если так и есть, — согласился аквилонец, осмотрев опоры вблизи. — Мы ведь видели, сколь удивительно прочным и гладким стеклом покрыта мозаика в шахте за первыми вратами. Возможно, того же рода материал, но гораздо тоньше и виртуознее, применен и здесь.

За рядами колонн на расстоянии четырех локтей вдоль стен шел ряд альковов, доступ в кои осуществлялся через пологие низкие арки, пространства между которыми на стене были заняты бронзовыми филенками с изображением гномов, совершавших различные деяния, являя как воинскую доблесть, так и совершая великие труды на поприще искусства.

В альковах, на удивление, еще сохранилось некое убранство: деревянная отделка, мебель и даже ткани и кожи, но лишь Конти протянул к этим предметам руку, Евсевий предостерег его:

— Погоди касаться. Возможно, они и не рассыплются в прах мгновенно, но могут сильно повредиться. Сюда надо прибыть, имея под рукой особый состав, после обработки коим древние вещи приобретают большую крепость. Мы еще сделаем это.

Чем далее вперед, вглубь зала, тем богаче становилась отделка. Колонны, простенки, резной камень все чаще украшались мозаикой и металлами. Сначала это были эмаль и майолика, затем появились полудрагоценные каменья, цветные яшмы, янтарь, бронза и медь. Их сменили серебро и золото и, наконец, тот самый удивительный металл, из коего были изготовлены врата, а также драгоценные камни. Алмазы, изумруды, рубины, сапфиры и жемчуг рассыпали дивные узоры.

Они достигли последней стены и застыли в изумлении. Великолепие драгоценностей и волшебное искусство древних мастеров ослепило бы любого самого горделивого и богатейшего владыку Заката и Восхода, но и оно отступало пред феерической картиной, открывшейся им. Пространство здесь будто бы искривлялось, сворачивалось, вилось винтами и иными фигурами, сплеталось и расплеталось, образуя соразмерные рисунки и расходясь тропками в бесконечность. Колонны, стены, гладкий, выложенный узорно дорогим цветным мрамором пол, своды и перекрытия — все это кружилось в невиданном молчаливом танце. В центре же этого симметричнейшего и вместе с тем хаотического нагромождения было сокрыто нечто темное, куда, сжимаясь все сильнее, уходили, подобно годовым кольцам, серебристые линии.